Зигмунд ФРЕЙД

Экономическая проблема мазохизма (1924) .

Существование мазохистской тенденции в инстинктив­ной жизни человека с полным правом можно назвать загадочным с экономической точки зрения. Ведь если принцип удовольствия управляет душевными процесса­ ми таким образом, что их ближайшей целью оказывает­ся избегание неудовольствия и получение удовольствия, то мазохизм непостижим. Если боль и неудовольствие могут быть не просто какими-то предупреждениями, но самими целями, то принцип удовольствия парализует­ся, страж нашей душевной жизни оказывается как бы под наркозом.

Таким образом, мазохизм предстает перед нами в свете какой-то большой опасности, что никоим образом не применимо к его визави (Widerpart) — садизму. Мы испытываем искушение назвать принцип удовольствия стражем нашей жизни, а не только нашей душевной жизни. Но тогда встает задача исследовать отношение принципа удовольствия к обоим родам влечений, кото­рые мы различили, — влечениям смерти и эротическим (либидинозным) влечениям жизни, и мы не можем про­двинуться вперед в оценке проблемы мазохизма преж­де, чем последуем этому зову.

Как помнится, мы поняли принцип, управляющий всеми душевными процессами, как частный случай фех­неровской “тенденции к стабильности” * и, таким обра­зом, приписали душевному аппарату цель сводить к ну­лю или, по крайней мере, удерживать на возможно бо­лее низком уровне притекающие к нему суммы возбуж­дений. Барбара Лоу ** предложила для этого предполагаемого стремления имя “принципа нирваны”, которое мы и приняли. *** Но мы не колеблясь отождест­вили с этим принципом нирваны принцип удовольст­вия-неудовольствия. Всякое неудовольствие должно, таким образом, совпадать с неким повышением, а всякое удовольствие — с неким снижением наличного в сфере душевного раздражающего напряжения (Reizspan­nung), и тогда принцип нирваны (а также тождествен­ный ему, как будто, принцип удовольствия) всецело со­стоял бы на службе влечений смерти, цель которых — перевод изменчивой жизни в стабильность неорганиче­ского состояния, и имел бы своей функцией предупреж­дать притязания влечений жизни, либидо, которые пы­таются нарушить то течение жизни, к которому note 1стремятся. Только такое понимание не может быть вер­ным. В серии ощущений, связанных с напряжением, мы, как кажется, непосредственно чувствуем прирост и убыль величин раздражения, и нельзя сомневаться в том, что имеются приносящие удовольствие напряже­ния и приносящие неудовольствие спады напряжения. Состояние сексуального возбуждения — яркий пример подобного связанного с удовольствием увеличения раз­дражения, но, конечно же, не единственный.

Таким образом, удовольствие и неудовольствие не могут быть соотнесены с приростом или убылью того количества, которое мы называем раздражающим на­пряжением, хотя они явно тесно связаны с этим факто­ром. Представляется, однако, что зависят они не от это­го количественного фактора, но от какой-то его характе­ристики, которую мы можем обозначить лишь как качественную. Мы достигли бы в психологии значитель­ного прогресса, если бы сумели указать, какова эта ка­чественная характеристика. Может быть, это ритм, че­реда (Ablauf) изменений, повышений и понижений, количества раздражения: **** мы этого не знаем.

Во всяком случае, мы должны понять, что принадле­жащий к влечению смерти принцип нирваны претерпел в живом существе такую модификацию, благодаря кото­рой он превратился в принцип удовольствия, и отныне мы будем избегать считать эти два принципа за один. Нетрудно догадаться, если мы вообще пожелаем следо­вать этому соображению, какая сила ответственна за эту модификацию. Это может быть лишь влечение жиз­ни, либидо, которое добивается, таким образом, своего участия в регулировании жизненных процессов наряду с влечением смерти. Так мы получаем небольшой, но интересный ряд соотношений: принцип нирванывыра­жает тенденцию влечения смерти, принцип удовольст­вияпредставляет притязания либидо, а его модифика­ция, принцип реальности, ***** — влияние внешнего мира.

Ни один из этих трех принципов, собственно, не от­меняется другим. Они умеют, как правило, договари­ваться друг с другом, хотя иной раз их сосуществование должно приводить к конфликтам из-за того, что, с одной стороны, целью ставится количественное уменьшение нагрузки раздражения, с другой — какая-то качествен­ная его характеристика и, наконец, note 2отсрочка разгрузки раздражения и временное предоставление свободы действий напряжению, вызывающему неудо­вольствие.

Из этих соображений выводится заключение о том, что обозначение принципа удовольствия как стража жизни не может быть отклонено. *

Вернемся к мазохизму. Нашему наблюдению он встречается в трех формах: как условие сексуального возбуждения, как выражение женской сущности и как некоторая норма поведения (behaviour). Соответствен­но, мы можем различить мазохизм эрогенный, женскийи моральный.Первый, эрогенный мазохизм, удовольст­вие от боли, лежит в основе обеих других форм; его следует обосновывать биологией и конституцией, и он остается непонятен, если мы не решимся выдвинуть кое-какие гипотезы о вещах весьма темных. Третий, в изве­стном смысле важнейшая форма проявления мазохиз­ма, только недавно был расценен психоанализом в каче­стве бессознательного, большей частью, чувства вины, но уже позволяет полностью объяснить себя и включить в корпус нашего знания. Женский мазохизм, напротив, легче всего доступен нашему наблюдению, менее всего загадочен и обозрим во всех своих особенностях. С него-то и можно начать наше изложение.

Описанный нами женский мазохизм целиком поко­ится на первичном, эрогенном, удовольствии от боли, объяснение которому без заходящих далеко вспять сооб­ражений дать не удается.

В “Трех очерках по теории сексуальности”, в части, посвященной истокам детской сексуальности, я выдви­нул утверждение, что сексуальное возбуждение возни­кает как побочный эффект при большом скоплении внутренних процессов, как только интенсивность этих процессов переступила известные количественные гра­ницы. Я утверждал даже, что в организме не происходит ничего сколько-нибудь значительного, что не отдавало бы своих компонентов для возбуждения сексуального влечения. * Поэтому и возбуждения от боли или неудо­вольствия должны были бы иметь тот же результат. Это либидинозное совозбуждение при напряжении, свя­занном с болью или неудовольствием, могло бы оказать­ся неким детским физиологическим механизмом, дейст­вие которого позднее прекращается. Оно могло бы пре­терпеть различное по степени развитие в различных сексуальных конституциях, но в любом случае выдало бы то физиологическое основание, на котором затем происходит психическое построение эрогенного меха­низма.

Недостаточность этого объяснения проявляется, од­нако, в том, что оно не проливает никакого света на закономерные и тесные соотношения между мазохиз­мом и его партнером в инстинктивной жизни, садизмом. Если мы отступим вспять чуть дальше, к своей гипотезе о наличии двух родов влечений, которые, как мы дума­ем, действуют в note 7живом существе, то мы придем к другому, но не противоречащему вышеприведенному, выводу.

Либидо встречает в note 8живом орга­низме господствующее там влечение смерти или раз­рушения, которое хотело бы разложить это клеточное существо и перевести в состояние неорганической ста­бильности (хотя последняя может быть лишь относительной) каждый элементарный организм в отдельно­сти. Либидо имеет своей задачей обезвредить это раз­рушительное влечение, и оно справляется с нею, в значительной мере отводя его — обратившись вскоре к помощи особой органической системы, мускулатуры, — вовне, направляя его против объектов внешнего мира. Оно получает тогда имя влечения разрушения, влече­ния овладения, воли к власти. Часть этого влечения не­посредственно ставится на службу сексуальной функ­ции, где ей надлежит сыграть важную роль. Это и есть собственно садизм. Другая часть не участвует в этой передислокации вовне, она остается в организме и либи­динозно связывается там при помощи упомянутого сек­суального совозбуждения; в ней-то мы и должны при­знать изначальный, эрогенный мазохизм. **