Альберт сутками находился подле нее. Болезнь то наваливалась всей тяжестью, то давала передышку, и он часами сидел возле ее постели, говорил с ней, смешил ее, иногда удерживал слезы, когда заходил врач. Когда ее состояние улучшилось, ей позволили встать с постели. Она подошла к окну, обвела взглядом парк. Какие красивые деревья, как тут покойно. Хороший они нашли себе дом. Наконец-то у них есть крыша над головой, свой угол, откуда их не выгонят. Им больше нечего бояться. Он улыбается, кивает. Берет ее за руку — такую холодную. Когда светит солнце, он выводит ее на улицу и они вместе идут по аллее. Потом, когда ноги ее больше не держат, разворачиваются и садятся под окном гостиной, долго молчат. Они вместе проехали через столько городов, прошли через столько испытаний. Когда молчание затягивается и делается тяжело, он просит ее рассказать что-нибудь. Чтобы сделать ему приятное, она утрирует свой швабский акцент. Прошли десятки лет, но она сохранила свой мягкий выговор. Он слушает музыку ее слов. Иногда, когда она устает, голос звучит надтреснуто. Стоит ей заговорить, и их окутывает прошлое. Она извлекает оттуда казавшиеся забытыми воспоминания. Такое впечатление, что она — хранительница вековой памяти Эйнштейнов, семейного храма. «Говори еще», — просит он. И как раньше, посмеивается над этим напевным выговором, над ошибками, которые она по-прежнему делает. «Расскажи о нашем прошлом», — говорит он. Она говорит о швабских горах, о его дяде, его тете. «Расскажи о моей матери», — просит он. И она рассказывает ему такие вещи, каких он не знал. В конце концов, она знала его мать еще до его рождения. Ей было три года, а его еще не было на этом свете. Она вспоминает о своей дорогой тетушке. Он целует ей руку. «Расскажи еще». Она признается, что помнит каждый миг их первой встречи, тогда как он не помнит ничего. Ему было десять лет. У него был отсутствующий вид. Мог ли он хотя бы посмотреть на свою кузину? Она говорит, что в тот самый миг, когда родственники приехали к ним в Берлин, она поняла, что судьба еще сведет их вместе.

Ее лицо озаряется, когда он впервые поверяет ей волнение, охватившее его во время их новой встречи в Берлине в 1917 году. Его жизнь вдруг обрела иной смысл, какого не могли ей придать сегменты и цифры. Лгунишка, говорит она. Он повторяет, что именно ради нее переехал в Берлин из Праги. Ради нее порвал со своей семьей. Жалеет ли он об этом выборе? Нет, наоборот. Он ни о чем не жалеет, разве что о некоторых вещах, которых ему не следовало делать, о соблазнах, которым не следовало уступать. «Ты простишь меня?» — просит он. «Не знаю, о чем ты говоришь, — отвечает она. — Это ты меня прости, поскольку я тебя покидаю».

Порой, глядя на Эльзу, к которой вернулась ее неизменная улыбка, казалось, что ее сердце забилось с прежней силой. Но это была лишь краткая передышка. Сердце надорвалось. Слишком много волнений, слишком много увлечений подкосили жену гения.

Эльза угасла 20 декабря 1936 года. Ей было 60 лет.

Эйнштейн потерял супругу, мать, спутницу жизни, кузину и сестру. Несмотря на все превратности их союза, Эльза, уходя, словно забрала с собой его прошлое. Вместе с ней похоронили историю Эйнштейна, его живую память. Эльзы больше нет рядом с ним, она больше не освещает одним своим присутствием то место, куда он устремляет взгляд. Эйнштейн продолжает свой путь, на его лице пока еще та же насмешливая улыбка, веселое выражение. Он еще отпускает свои ироничные и острые замечания. Играет гостям те же сонаты, как раньше, те самые, которые играла на пианино его мать. Эйнштейн подлаживается под большую политическую игру, под научный церемониал. Он по-прежнему откликается на каждый зов о помощи. И всё же, глядя, как он идет по улице, можно поклясться, что этот человек потерял свою тень.

В самые худшие моменты душевных и политических бурь часть его ума оставалась в надежном укрытии. Некий участок его мозга был прикрыт броней: в нем заключалось его знание. Одна сфера серого вещества всегда бодрствовала, оставалась активной. Нейроны были заняты единственно научными исследованиями. Мотор продолжал работать. Труды подвигались в тени бессознательного, терзаемого драмами. Так художник создает свое произведение в уме, прежде чем разродиться им. В умственном плане Эйнштейн всегда стоял ближе к творцу, чем к ученому. В 1905 году в те несколько недель, когда он написал свои главные работы, на него словно снизошла благодать. Интуиция, позволявшая ему пробираться сквозь джунгли научных общих мест, прорубая в них путь, озарялась вспышками, которые ставят его по одну сторону с да Винчи и Моцартом, а не с Альфредом Нобелем.

1935 год: многие уверены, что всё, что мог, он уже совершил. Его родных захватило бурей, он вновь взялся за работу. Он по-прежнему хочет доказать несостоятельность квантовой теории в том виде, в каком она существует с 1927 года. Он не верит в поражение. Разбитый, поверженный король не отрекся. В институте ему ассистируют двое ученых: Розен и Подольский. Первому всего 26 лет, он подводит математическую основу под исследования Эйнштейна. Теперь он понимает, как ценна для него та математика, которую он ранее презирал и которой порой не хватало для разработки его теорий. В мае трое ученых опубликовали статью, представляющую новое видение квантовой механики и доказывающую ее ограниченность. В заглавии этой работы стояли инициалы ее создателей: «Парадокс ЭПР». Он привлек Нильса Бора, исследователя из Дании. А ведь тот резко критиковал Эйнштейна на Конгрессе Сольвея 1927 года. Несмотря на содействие Бора, Эйнштейн не пожмет плоды ЭПР. Его статья признана важной для развития квантовой механики. Но ученый больше не на коне. Воодушевление от открытий 1905 года теперь уже далеко. Как далека и мечта о теории единого поля. В этой статье увидели лишь последний проблеск прозорливости уставшего ученого. Чуть позже Эйнштейн вместе с молодым физиком Леопольдом Инфельдом взялся писать историю «Эволюции физики. Развитие идей от первоначальных понятий до теории относительности и квантов». Эта книга имела огромный читательский успех. Признание упрочило его славу. Но упражнение в популяризации науки не пришлось по вкусу его коллегам и еще больше подточило научную репутацию. По правде говоря, к шестидесяти годам, то есть в 1939-м, в глазах физиков нобелевский лауреат был уже иконой, на которую не молятся.

Он лишился гражданства. Жил в изгнании. Овдовел. Вокруг говорили на языке, который был ему чужим. Его народ захвачен бурей. Научные круги больше не питают к нему уважения. Мир, ради которого он столько сражался, снова в огне. Человек, совершивший переворот в науке XX века, больше никто.

Он выходит в море на своей лодке. Больше всего на свете он любит ходить под парусом. Он всегда это обожал. Он плавает, как играет на скрипке. Его захватывает чувство единения с космосом. Он один на борту лодчонки, названной «Тиннеф» — «барахло» на идише. Вскоре он вернет ее к берегу и пришвартует у небольших мостков напротив дома, который снимает в 1939 году, как и в прошлом, в небольшом курортном поселке в глубине Лонг-Айленда. Поселок называется Пеконик. Он брасопит реи, глядя вдаль. Море спокойно. На горизонте ни облачка. Лето на океане во всей красе. На него нахлынули воспоминания о прогулках под парусом. На озере Хафель под Берлином вместе с Эльзой. В Цюрихе, где он проходил школу навигации. На Женевском озере, когда он втравил Марию Кюри в приключение, чуть было не закончившееся плохо, стоило только подняться ветру. Увы, Мария Кюри скончалась четыре года тому назад. А Эльза — три года назад. Летом 1939-го она уже не ждала его на берегу, тревожась из-за того, что, как ей сказали, море нынче неспокойное.

Раньше управляться с парусами, ловить ветер, следить за бурунами за кормой вдохновляло его на «мысленные эксперименты». Однажды он чуть не погиб в бурю на своей лодчонке. Теперь он один на один с океаном. Ветерок подгоняет его к песчаному берегу. Он уже различает дома Пеконика. И среди прочих — тот, что он нанял. С ним поехала Элен Дюкас. Элен всегда ездит с ним. Ей надо разбирать его почту, планировать лекции. Марго тоже приехала. После смерти матери падчерица с ним больше не расстается. Возможно, по возвращении на берег его ждет радость — встреча с Гансом Альбертом. Бывает, что сын неожиданно нагрянет к нему вместе с семьей. С тех пор как он эмигрировал и приехал к нему в Принстон, они оба стали очень близки. К счастью. А еще у него есть Майя. С Майей, его обожаемой сестрой, всё было гораздо сложнее. В 1934 году она со своим мужем Паулем Винтелером укрылась во Флоренции. Они бежали от Гитлера. А попали в лапы Муссолини. Альберт не советовал ей этого делать. Майя не послушала. Италия — это искусство, народные песни, опера, соборы. Сосед — папа римский. Италия никогда не ополчится на евреев. В 1938 году Муссолини издал декрет о запрете смешения с евреями. Детей снова исключали из школ, родителей выгоняли с работы. Позже их будут грузить в поезда смерти. Альберту в последний миг удалось вытащить сестру из этой западни. Майя снова рядом с ним, как раньше. Он оборачивается к горизонту. Спокойствие волн — только видимость. Крики чаек, выписывающих круги над его лодкой, больше не вызывают у него улыбку. Каждый день из-за океана доносятся все более страшные отзвуки. Австрия аннексирована. Аншлюс? В Вене толпы людей встречали Гитлера как спасителя! Судеты тоже аннексированы. Чемберлен и Даладье склонились перед Гитлером[85]. А Мюнхен! Мюнхен, его добрый Мюнхен, город счастливого детства. Теперь Мюнхен стал синонимом позора! Уступки Гитлеру конечно же ни к чему не привели. Теперь война у ворот Франции. Гитлер готовится поглотить Польшу. Эйнштейн предсказывал в одной статье, что как только восток будет захвачен, у Гитлера будут развязаны руки и он приведет в исполнение свой план по истреблению евреев. Никто не обратил внимания на его пророчество. Его объявили сумасшедшим. Потребовали вести себя сдержаннее. Он всего лишь гость в этой стране, высокий гость, конечно, но это не позволяет ему вести себя чересчур воинственно. Здесь войны никто не хочет. Плавали, знаем. Не гоните волну, мистер Эйнштейн. Теперь его взгляд теряется вдалеке. Он думает о тех, за кого он всегда сражался. О толпах евреев, загнанных в гетто, чьих детей он мечтал видеть студентами университета в Иерусалиме. Их выбросили на свалку. Закрыли перед ними все двери. Двери Америки, Палестины, России и Англии. Что станет с этими массами людей? Он видел собственными глазами жестокость подручных Гитлера, когда это чудовище еще не достигло власти. Он получает сотни свидетельств от людей, сумевших просочиться в Америку, иногда с его помощью. Он знает, как ведут себя эсэсовцы с немецкими евреями. Даже с еврейской буржуазией, которая думала, что ее защитит ее мнимая интеграция, военные медали, обращение в христианство. Каждую неделю он узнает, что кто-то из его знакомых с отчаяния предпочел лишить себя жизни. Он прочел всё, что было написано о «Хрустальной ночи» ноября 1938 года[86]. Сотни убитых евреев, подожженные дома и синагоги, облава на интеллигенцию — врачей, адвокатов-евреев — и их депортация в концлагеря, крупнейший из доселе устраивавшихся погромов, и всё это потому, что в Париже был убит советник немецкого посольства Эрнст фон Рат! Нашли предлог! Говорили даже, что один из концлагерей находится в нескольких километрах от Мюнхена, рядом с поселком Дахау. Он вспомнил, как гулял с отцом в окрестностях Дахау. Подумал о своем друге Пауле Эренфесте, с которым вместе учился: покончил с собой. Многие представители еврейской буржуазии успели бежать, прежде чем границы Германии были закрыты. Многие укрылись во Франции. Некоторые — в Англии. Эйнштейн подумал о Фрейде, старике, вынужденном скрываться. Самый блестящий ум на земле. Подумал о их переписке. «Дух войны». Ему стало почти смешно. Он представил себе миллионы евреев в Польше и России, уже согнанных в гетто, и без того уже узников. Он не забыл, что его дальние предки были родом из этих мест, жили в этих местечках. Эти штетли[87] — настоящие мышеловки, к которым уже тянет когтистую лапу немецкий кот. Он подумал о пирующих немецких толпах. Он видел репортажи с «черных месс» в Нюрнберге, присутствовал на показе фильмов нацистской пропаганды, в которых его единоверцев уподобляли крысам. «Еврейская нечисть», — говорили они. В кинохронике показывали выступления Гитлера, всё более неистовые, всё более конкретные в плане его намерений. Объявление тотальной войны между арийцами и евреями. Играет ли Бог в кости на судьбу людей? Он снова представляет себе, как в Берлине сжигают книги. Вспоминает о детях в лохмотьях из Польши. Потом думает о своем сыне Эдуарде. Радуется, что Эдуард в надежном месте, в Цюрихе. Лучше не представлять, что бы сделали эсэсовцы с сыном Эйнштейна. На ум приходит их последняя встреча. Его младший сын во власти демонов, сквозящих в каждом его взгляде. Из воды выскакивает рыбка. Блеск ее чешуи привлек к себе его взгляд. Он вдохнул полной грудью морской воздух. Потом направил лодку к пристани. Он неплохо провел день. Завтра, увы, лодка останется у причала. Завтра к нему приедет его вечный сообщник Лео Силард вместе с Юджином Вигнером[88], его молодым соседом по Принстону. Чего им еще от него надо? Он уже отдал всё, всё самое лучшее, что в нем было.