За табльдотом Анри встречается со своими знакомыми и «некоторыми оригинальными фигурами, являющими собой нечто среднее между мошенниками и мелкими конспираторами» вроде депутата Жана Жозефа Антуана Курвуазье, бывшего адъютанта генерала Мишо и будущего хранителя печатей. После обеда он идет в кафе; это приятные моменты, так как там случаются неожиданные встречи — как, например, с Луи де Барралем, хотя Анри, повстречавшись с ним, не знал, о чем с ним разговаривать. Он пропадает от тоски и скуки. В очередной раз Париж оказывается для него чужим: «Я находил в себе только недостатки. Я хотел бы быть другим человеком».

Кроме Адольфа де Мареста он поддерживает отношения с Никола Реми Лоло, который спустя полтора года станет одним из трех владельцев компании стекла и хрусталя «Вонеш Баккара»: «Честнейшее сердце, твердый характер; человек наименее интеллектуальный и наименее образованный из всех, кого я знаю. Но у него есть два таланта: первый — зарабатывать деньги, при этом никогда не играя на бирже, и второй — знакомиться с женщинами на спектаклях или во время прогулок. В этих талантах он не имеет себе равных, особенно во втором». Был еще и некий Пуатвен, но ни одному из исследователей впоследствии не удалось установить, кто он такой.

В августе эти трое приятелей Анри, желая отвлечь его от мрачных мыслей, устроили ему «чудную вечеринку с девушками» в известном заведении на улице Кадран, на углу улицы Монмартр. Его свели с юной дебютанткой, о которой было сказано, что она превзойдет все их ожидания: «При виде ее в глазах моих товарищей помутилось…» У Анри с ней ничего не вышло. Войдя к ней в комнату, он сразу подумал о Матильде, и этого было достаточно, чтобы его посетила «забавная добродетель — целомудрие». И хотя в общем такое состояние для него далеко не характерно, но парижская жизнь до такой степени ему опостылела, что его раздражает абсолютно все: «Поскольку я не могу ее забыть — не лучше ли покончить с такой жизнью?»

18 октября 1821 года Анри принял решение: «Любовь к Шекспиру, к которой добавляется моя любовь к большим деревьям, второй раз призывает меня в Англию». Он уезжает туда в надежде найти лекарство от «сплина»: «Нужно заслонить себя холмами от вида миланских куполов».

19 октября он прибыл в Лондон. Случай привел его в тот же отель «Тависток» — там для него нашлась только крошечная комнатка размером восемь на десять футов. Зато его разочарование компенсировал огромный салон, выходящий аркадами на площадь Ковент-Гарден. Кроме того, «здесь можно было поесть всего чего угодно и сколько угодно — за 50 су (два шиллинга). Вам делают огромные бифштексы или ставят перед вами кусок жареной говядины в добрых сорок фунтов и кладут хорошо заточенный нож, чтобы разрезать ее. Затем подают чай — чтобы вы хорошенько переварили все съеденное…».

Утром, завтракая, Анри заодно приучает себя к чтению английских газет, и это становится для него некоторым развлечением в его душевном состоянии. Но только по вечерам, в театре, ему удается действительно отвлекаться от своих миланских воспоминаний. Он посмотрел комедии «Ночь ошибок» Оливера Голдсмита и «Стратегию щеголей» Джоржа Фаркара, высоко оценив злое остроумие последнего; посмотрел также историческую драму «Ричард III» и трагедию «Отелло» Шекспира, в которых играл Эдмунд Кин. (Кин (1787–1833) — был живым воплощением романтического актера: Александр Дюма-отец даже посвятит ему пятиактную драму «Кин, или Гений и беспутство», которая будет поставлена в театре «Варьете» в 1836 году.) Спектакли с его участием стали для Анри Бейля событием. В театре «Друри Лейн» всегда аншлаг: «Я едва не был раздавлен, пока добирался до своего места в партере». Он слышал, что Эдуард Эдвардс отзывался о Кине как о «герое кабаков, личности дурного тона», и этот актер, достойный шекспировских страстей, действительно был известен своим экстравагантным поведением и бурной личной жизнью, но Анри все равно не мог сдержать восторга. Он также отметил: «Мое удовольствие при виде игры Кина было смешано с большим удивлением. Англичане, народ сердитый, делают совсем иные жесты, нежели мы, чтобы выразить те же душевные движения». До сих пор он считал Тальма первым трагическим актером своего времени, и ему нелегко теперь признать, что эта звезда «Комеди Франсез» оставлена далеко позади его английским коллегой. Он находит в Кине трагизм, который созвучен ему самому: «…Я думал тогда, что никогда не смогу испытать более сильного переживания в театре…»

Впрочем, эти восторги не помешали ему направить письмо редактору «Экзаминер», которое будет напечатано вскоре после его отъезда из Англии: в нем он публично выражает свое возмущение тем, что в Англии играют «усеченного» Шекспира, пренебрегая оригинальными текстами: «Приехав в Лондон, я увидел афиши о представлении „Ричарда III“ и подпрыгнул от радости. Я бегом бросился в „Друри Лейн“ — и увидел там всего лишь мелодраму, достойную какого-нибудь „Порт-Сен-Мартен“. Мне показалось, что я очутился в „Комеди Франсез“ на представлении „Аделаиды дю Геклен“ или „Митридата“. <…> Я ничего не имею против правок в некоторых стихах „Ричарда III“ или изъятия некоторых сцен — если бы редактор пользовался при этом только ножницами. Но я нахожу абсолютно смехотворным, когда современный автор навязывает нам свои мелкие чувства — взамен великих мыслей Шекспира. <…> В заключение, месье, я настаиваю на том, что стыдно английской нации, с ее-то вкусом, позволять, чтобы место шекспировского шедевра занимала плоская мелодрама, где идет простой пересказ сюжета — тихий и бесконфликтный».

В этом лондонском паломничестве Анри сопровождали друзья — Адольф де Марест и Никола Реми Лоло. Их английский лакей договорился с тремя проститутками, чтобы те угостили французов чаем и добрыми услугами всего за 21 шиллинг. Только предвкушение опасности и возможной западни (девицы жили в каком-то убогом квартале за Вестминстерским мостом) подвигло Анри и Лоло — из принципа — принять это приглашение. И действительно: сначала они столкнулись нос к носу с какими-то матросами-сутенерами, вознамерившимися их поколотить, и лишь потом с трудом нашли крохотный трехэтажный домик, в котором жили бедные девушки, которые сами варили пиво в маленьком чане. «Их нищета, старенькая, но чистая мебель меня растрогали», — записал потом Анри. Он послал за вином и холодным мясом, на следующий день опять заявился к ним с шампанским и стал проводить оставшиеся вечера с одной из них — мисс Эпплби. Потом она умоляла его забрать ее во Францию, убеждала, что «будет есть только яблоки и ничего не будет ему стоить». Его удержали от этого шага тяжелые воспоминания о совместном проживании в Милане с сестрой Полиной. Но все время его пребывания в Лондоне, во всяком случае, было согрето приятной мыслью о ласковом, спокойном вечере, который его ожидает: «Это было первое настоящее утешение в том несчастье, которое отравляло мне все мое одинокое существование».

22 ноября 1821 года Анри сел на корабль в Дувре. Спустя два дня он вернулся в Париж и «…обнаружил, что немного больше стал интересоваться людьми и всем окружающим».

По приезде его ждала совершенно неожиданная новость: некая Фишер, супруга директора почт Страсбурга, переслала ему рукопись «О любви». Уже более года — с 25 сентября 1820-го — невезучий автор считал ее безвозвратно утерянной. Душевное здоровье начинает понемногу возвращаться к отставному влюбленному — он уже способен подумать о публикации рукописи и для начала подправляет текст: «Я переписал чернилами то, что было написано карандашом». Анри упорно работает, вновь лихорадочно принимается за чтение, не пропускает ни одного представления в Итальянском театре и постепенно становится вхож в самые элитные салоны. В своем «Журнале» он записал: «Будучи меланхоликом по темпераменту, он мог в ходе умственной работы прийти в состояние веселости. Серьезный и холодный в начале вечера — даже в приятном доме, — он в два часа утра мог почувствовать, как не хочется ему этот дом покидать». Он часто обедает у графини Беньо и два-три раза в неделю бывает в чудесном садике у Жозефа Линге — «лучшего из людей» — на улице Комартен, где летними вечерами для него всегда приготовлены бутылки со свежим пивом. Он начинает «понемногу возрождаться к жизни», ему удается забывать о Милане на целых пять-шесть часов подряд — и «только пробуждение еще имеет для меня горький привкус».