Две деревни с названием Гисборн находятся в Северном Йоркшире и Дербишире; вторая из них расположена недалеко от Локсли, где будто бы родился разбойник. Может быть, сэр Гай родился там или даже был владельцем деревушки? Об этом ничего не известно, но некоторые ученые до сих пор ищут его исторический прототип. Другие считают обряженного в конскую школу злодея воплощением древнего конского божества подземного мира, извечного противника солнечного Робина. Третьи предполагают, что Гай сам был разбойником — этим и объясняются его слова о жизни в лесу и злых делах. Из зависти или корысти он согласился выдать Робина властям, поэтому тот назвал его «предателем» и жестоко надругался над его трупом. Эта драматическая коллизия почему-то осталась без внимания современных романистов, которые привычно считают Гисборна рыцарем, жестоким угнетателем крестьян и (или) полубезумным садистом. Вот, к примеру, его отталкивающий портрет из приключенческого романа Софьи Радзиевской «Тысячелетняя ночь»: «Большой рот с очень тонкими бескровными губами ножевой раной перерезывал пополам это отвратительное лицо, крупные кривые желтые зубы виднелись из него, придавая ему выражение оскаленной звериной морды»[51].

При отсутствии исторических свидетельств создатели романов и фильмов изображают, как им вздумается, не только сэра Гая, но и самого шерифа — то он чернокнижник, то мерзкий скряга, то распутник, увивающийся за прекрасной Мэриан. И почти всегда старик, как и в балладах, хотя в реальности шерифы Ноттингема были крепкими людьми зрелого возраста. Впрочем, в тогдашней Англии, где средняя продолжительность жизни составляла 30 лет, до старости мало кто доживал. Сам Робин Гуд был счастливым исключением — фольклор приписывает ему 65 прожитых лет, а средневековые историки даже 85 (!).

Где бы ни происходило действие легенд о Робине — в Ноттингемшире, Йоркшире, Ланкашире — шериф Ноттингемский всегда изображается главным его противником. Уже в начале «Малой жесты» разбойник настоятельно требует от своих людей «не забывать про шерифа». В принципе это понятно: кого еще ненавидеть преступникам, как не стража порядка? Но у Робина эта ненависть носит очень личный оттенок. Поневоле вспоминается «История Гамелина», где злой шериф — брат несправедливо обиженного им разбойника. Или пьеса Мандея, где шериф — бывший слуга благородного графа Хантингдонского, награжденный высокой должностью за донос на своего хозяина. Конечно, к самому Робин Гуду (или его прототипу) это вряд ли имеет отношение, зато весьма напоминает историю банд Коттерелов и Фолвиллов, вожаки которых были кровно связаны и хорошо знакомы со своими противниками — шерифами и бейлифами.

Возможно, поэтому роль шерифа в балладах двойственна — он и опасный противник, реально угрожающий жизни Робина, и «бумажный тигр», которого атаман и его «удальцы» дурачат как хотят. Шериф наделен целым букетом отрицательных черт: трусость, коварство, скупость, гордыня — но жестокости среди них нет. Его угрозы казнить Робина и его людей ни разу не осуществляются, напоминая бессильные вопли королевы в сказке Кэрролла: «Отрубить ему голову!» И если он боится сунуть нос в Шервудский лес, то разбойники как дома чувствуют себя в Ноттингеме и угрожают шерифу даже в его собственном доме, в окно которого в любой момент может влететь меткая стрела. Похоже, что всерьез его не воспринимают собственные слуги и даже жена, которая в «Робин Гуде и гончаре» заигрывает с Робином, а вернувшемуся с позором из леса мужу говорит что-то вроде: «Сидел бы ты дома, старый дуралей!»

При всей неисторичности балладного шерифа о нем можно сказать кое-что определенное. Он является не просто важным чиновником, а доверенным лицом короля и регулярно отчитывается перед ним. Он живет не в своем особняке, как это было начиная с XV века, а в королевском замке Ноттингема. Он содержит большую свиту, имеет привычки знатного лорда и может собрать целую армию для осады замка сэра Ричарда Ли. Нанимая на службу Маленького Джона в обличье Рейнольда Гринлифа, он обещает платить ему 20 марок в год — доход среднего сквайра. Такой властью и богатством шерифы располагали еще во времена Фокомбера, но никак не позже, что тоже дает нам хронологическую «зацепку».

Среди врагов Робина часто фигурируют представители церкви — высокомерный епископ Херефорда, корыстный аббат обители Святой Марии, предатель-монах и еще одна предательница, приоресса Кирклиса (о ней речь пойдет ниже). В этом можно винить Реформацию, противопоставившую ненавистных католиков любимому народному герою. Но баллады о вражде Робина с церковниками создавались еще задолго до ссоры Генриха VIII с римским папой. В Англии раньше, чем в других странах Европы, стали раздаваться голоса, не просто обличавшие пороки церкви (таких хватало всегда и везде), но и требовавшие от нее расставания с земной властью и богатством. Они звучат и в «Кентерберийских рассказах» Чосера, и в «Видении о Петре Пахаре» Ленгленда, где изображается, как «слуги Божьи» презирают бедных и пресмыкаются перед богачами, вымогая у них деньги. Баллады повествуют о том же: монахи, притворяясь нищими, прячут в мешках целое состояние, епископ за плату готов обвенчать цветущую красавицу с немощным старцем, аббат обители Святой Марии в сговоре с подкупленным судьей пытается отобрать землю у честного рыцаря Ричарда Ли:

Англичане возмущались не только стяжательством служителей церкви, но и их моральным упадком: «Где вы найдете священника в наши дни? Не скорбящим у алтаря, но сладострастно развлекающимся с проституткой в борделе; не поющим в хоре, но праздно шатающимся по рынку; не в храме, но в таверне или пивной, где иногда они так набираются, что не могут вести ни вечерню, ни заутреню, как полагается»[53]. Конечно, обличители церкви невольно или сознательно сгущали краски: в Англии хватало и просвещенных епископов, и ревностно выполняющих свои обязанности священников, и монахов, занятых исключительно постами и молитвами. И в балладах рядом с Робином стоял брат Тук, «хороший» церковник, противопоставленный «плохим».

Впрочем, в мире робингудовской легенды отличие «хороших» от «плохих» весьма условно. «Положительные» герои (кроме самого Робина — он почти безупречен) все-таки заняты своим разбойничьим делом — грабят и убивают. А отрицательные (кроме сэра Гая) так жалки и беспомощны, что их впору пожалеть. В легенде присутствуют элементы и мифа, и эпоса, но дух ее совсем другой. Внеморальный пафос мифа — создание мира из хаоса, моральный пафос эпоса — обустройство этого мира через борьбу добрых и злых сил. Мир баллад о Робин Гуде давно обустроен, в нем живут не боги и демоны, а обычные люди — то добрые, то злые, но всегда обычные. Таков и сам Робин, творящий малое зло ради такого же малого добра, «слишком человеческий» в отличие от других национальных героев — мифологического Джека Победителя великанов и эпического Артура. Однако именно это качество помогло ему выйти за пределы своего времени, сделавшись близким и привлекательным для людей всех эпох и всех стран.

Если начало биографии Робин Гуда покрыто мраком, то относительно ее конца сходятся все источники. Главный из них, баллада «Смерть Робин Гуда», дошел до нас в составе «фолианта Перси» (1650), где отсутствовал большой кусок текста, восполненный Г. Чайлдом по сборнику 1786 года «Английский лучник». Однако сюжет баллады гораздо древнее: он кратко излагается в «Малой жесте», отпечатанной, как уже говорилось, в начале XVI века, но сложенной значительно раньше. Там говорится, что Робин, покинув надоевшую королевскую службу, еще 22 года жил в Барнсдейлском лесу, откуда как-то раз отправился в обитель Киркли, чтобы ему отворили кровь. Напомним, что в средние века кровопускание считалось универсальным лекарством от большинства болезней, которые тогдашняя медицина объясняла «сгущением гуморов», то есть жизненно важных жидкостей, прежде всего крови. Бритва была главным инструментом дипломированного средневекового лекаря; но женщины дипломов не получали и лечили не бритвой, а травами (за что многие из них закончили жизнь на костре). Тем более удивительно, что робингудовская легенда отводит роль кровопускателя именно женщине — приорессе Киркли, имя которой неизвестно.