Появился растерянный француз, пытался призвать людей к порядку, обещал рассмотреть требование рабочих: повысить заработную плату на пятьдесят процентов. До вечера с фабрики никто не расходился, брикетчики послали своих представителей на рудники с просьбой о поддержке. На Первый рудник вызвался сбегать Никифор Изотов. А когда вернулся, то фабрику уже окружили солдаты. Их вызвал на усмирение бастующих по телефону Гюэн. «Потрудитесь всем передать, — чеканил слова щеголеватый офицер, — за срыв военного заказа накажем зачинщиков, смутьянов пошлем на фронт». Рабочие возмущались: «Сам-то чего не на фронте?.. Ишь, гладкий какой…» Вязкий ком смолы угодил офицеру в грудь, второй сбил фуражку с головы…

На другой день воинский начальник предложил солдатам «временно» поработать до конца забастовки на фабрике. Через несколько часов солдаты с красными глазами выбегали из цехов, смачно отплевывались: «Нет уж, ваше благородие. Нехай лучше на фронт… Задохлись в чаду энтом». На фабричных стенах, заборах, домах появились листовки: «Товарищи рабочие! Бороться до победного конца!» Не знал тогда Никифор, что это — дело рук его соседа по улице, немолодого человека с округлой шкиперской бородкой, стоявшего у старика столяра на квартире, который всегда приветливо здоровался с подростком. Так судьба свела его с Петром Анисимовичем Моисеенко.

Забастовка приняла политический характер, к требованиям о заработной плате и восьмичасовом дне прибавились и другие. «Требуем прекращения войны, мира и свободы». К 20 апреля в Горловке остановились все шахты, всюду бурлили митинги. Во главе стачечного комитета стал Моисеенко. Как нельзя кстати оказался опыт Морозовской стачки. Петр Анисимович ездил по рудникам, выступал с зажигательными речами, призывал к свержению самодержавия. По его предложению среди населения объявили сбор денег, вещей, продуктов для помощи семьям бастующих. Горный департамент находился в Харькове, туда и шли тревожные телеграммы от администрации горловских рудников. Местные власти телеграфировали о забастовке в Екатеринослав. Из губернского центра отвечали: «Сейчас все меры хороши. Карать по военному времени». Полиция по ночам арестовывала активистов на рудниках — Первом, Никитовском, Ртутном… Но подавить забастовку властям не удавалось. Пришлось совету управляющих рудниками согласиться поднять плату рабочим на сорок процентов. Это была большая победа горловских пролетариев.

Но если пошли на уступки хозяева, то полиция, напротив, решила использовать волнения на рудниках, чтобы покончить с крамолой. И 2 мая 1916 года, когда тысячи радостных одержанной победой в забастовке шахтеров собрались на маевку, на них набросились казаки и жандармы. Участвовал в этой маевке и шахтарчук, как называли мальцов в Донбассе, Никишка Изотов, не по годам рослый, с русой шапкой волос и большими руками. Видел он, как после залпа упали в крови несколько человек. Второй залп вдогон разогнал людей. Позже Изотов, которого затащил в свою землянку горняк с шахты № 5, узнал от него: четверо «наших» убито, несколько ранено, двадцать арестовано. Утром в поселке шныряли полицейские, задерживали подозрительных. «Многое я передумал за эту ночь, и все происшедшее навсегда зарубцевалось в памяти и сердце», — напишет в своих воспоминаниях Н. Изотов.

Торопливым стрекотом телеграфной морзянки ворвалась весть о свержении самодержавия в Горловку, кумачовым половодьем заплескала по рудникам, вызывая стихийные митинги. Большевики, не теряя времени, устроили массовую сходку в поле, между поселком и шахтой № 5, где недавно пролилась кровь рабочих во время маевки. Все горловчане хорошо знали Ивана Черкашина, крепильщика, могучего человека, который первым всегда бросался защищать товарищей при стычках с полицией, прославился смелостью и умением сказать на митинге нужные слова. «Други мои, — крикнул он в толпу, раскинув широко руки, словно хотел обнять всех присутствующих. — В Питере рабочие сбросили царя, захватили власть в свои руки. Поняли? Захватили, а не выпросили. Разница! Предлагаю прямо сейчас избрать революционный Совет. Пускай он и распоряжается в Горловке. Согласны?» Из толпы раздалось: «Вер-на-а… Согласны… Будя, попили у нас крови буржуи…»

Выборы проходили в рабочем клубе «Луч».

В исполнительный комитет первого Горловского Совета вошли представители рудников и Артиллерийского завода Иван Черкашин, Григорий Морозов, Лука Зосим, Франц Клипов… Совет своим постановлением с 12 марта ввел на всех предприятиях восьмичасовой рабочий день, объявил о роспуске полицейского участка и утвердил список народных милиционеров. В бывшем кабинете пристава теперь хозяином стал начальник милиции крепильщик Репкин. А в гостинице, где останавливались чины Горного департамента и коммерсанты, разместился горнозаводской комитет профсоюза.

За событиями в Донбассе следила вся страна — еще бы, главная «кочегарка». На апрельской Всероссийской конференции большевиков В.И. Ленин с одобрением говорил, как донецкий углекоп, «не употребив ни одного книжного слова, рассказывал, как они делали революцию. У них вопрос стоял не о том, будет ли у них президент, но его интересовал вопрос: когда они взяли копи, надо было охранять канаты для того, чтобы не останавливалось производство. Затем вопрос стал о хлебе, которого у них не было, и они также условились относительно его добывания. Вот это настоящая программа революции, не из книжки вычитанная. Вот это настоящее завоевание власти на месте».

С первых шагов после своего образования горнозаводской комитет профсоюза взял под контроль условия труда и его оплату. При малейших нарушениях правил техники безопасности — закрывал выработки. Администраторы рудников терялись, звонили в Горный департамент, получали оттуда уклончивые ответы на неопределенность обстановки, советы выжидать. И незаметно хозяевами рудников оказались Советы рабочих. А руководители горнозаводского профсоюзного комитета — сплошь забойщики, крепильщики, слесари советовали брать под контроль и назначение на должности, и распределение продуктов.

В эти дни Никифор Изотов оплошал: заснул у пресса, штампующего брикеты, и громоздкая машина сломалась.

— Да я трое суток не спал, — оправдывался растерянный парнишка. — Я же нечаянно…

И очень удивился, когда услышал странные слова: где же был рабочий контроль, как это позволили подростку стоять у машины бессменно?..

А Горловка бурлила митингами, собраниями, вечерами гурьбой бродили по улицам с гармонями чубатые коногоны, лихо пели прежде запретную «Варшавянку». Приближались Майские праздники, и горняки впервые готовились открыто устроить маевку. Площадь у школы с утра запружена народом, женщины надели красные косынки; накануне здесь сколотили из досок трибуну. Рвут воздух гармони, всюду смех, шутки. Выступают шахтеры, поздравляют трудовой народ со своим праздником. В ответ в воздух летят фуражки, взметывается в приветствии лес рук. Вдруг из-за угла выплыла ладья, на ее борту написано: «Свет и знания грядущему поколению». А в ладье, сооруженной на пароконной телеге, разместились десятка три детей. Мальчонка на носу ладьи красный флаг держит, рядом девочка в форме сестры милосердия алой косынкой машет. Ур-ра-а! — выдохнула площадь. А сидевший впереди инвалид войны тронул вожжи, поплыла ладья, и тысячи людей пошли за ней, направляясь к памятным местам, где были похоронены дружинники — жертвы революции 1905 года.

Июль 1917-го вошел в Горловку бурными митингами и демонстрациями. Проходили они под большевистскими лозунгами: «Долой десять министров-капиталистов!», «Вся власть — Советам!» Жадно слушал Никифор слова большевиков, не просто слушал, а на ус наматывал. И шахтеры Первого рудника, где у молодого Изотова появилось много друзей, и рабочие брикетной фабрики все еще гнули спины на иноземных хозяев. Управляющие и администраторы рудников отчитывались в делах перед переехавшими в Париж капиталистами.

На одном из общепоселковых митингов слово попросил балтийский матрос и долго витийствовал на тему «войны до победного конца», а затем предложил от имени флотской братвы подписываться на «Заем свободы». Шахтерня в недоумении молчала. Тогда забойщик Репкин, начальник народной милиции, густым голосом пустил: «А покажьте нам, уважаемый матрос, мандат из Питера, что вас флот уполномочил за Временное правительство заступаться». — «При чем здесь мандат? Я по доброй воле прибыл…» — вяло защищался сникший оратор. «Тады руки покажь, — рявкнул Репкин. — Да колечко-то не стаскивай, ваше благородие». Толпа схватила «матроса», сорвала с него флотскую форму, а под ней — летнее шелковое белье с метками. Нескольких переодетых под матросов офицеров схватили и, продержав сутки в милиции, предложили убраться из Горловки. Много было в ту пору путаницы, неразберихи, попробуй разберись во всем, отсутствовала только жестокость: заблудших миловали, а заодно, бывало, и врагов.