Переспать со своим отцом — это была мечта, в которой Мэрилин призналась нескольким людям: со своим настоящим отцом, тем, кто обрюхатил однажды Глэдис и ничего не желал знать о ней самой… или просто ничего не знал. Подойти к нему в баре, как она умеет это делать, — полуодетой, с грудью наружу, с выпяченным задом, зовущими ласку ногами, завлекательными губами, красивая, как никогда, чтобы он заболел от желания, сошел с ума, стал ее рабом, заставить его заплатить дорогую цену и дать отведать того, чего он никогда не знал — незабываемую ночь пылкой любви, когда все позволено. Уйти от него на рассвете, набив карманы деньгами, с улыбкой на губах, но прежде открыть ему, что он только что несколько часов трахал свою собственную дочь. Бай-бай, папочка. Возможно, именно такую ночь она неустанно репетирует, предавая свое тело в руки своих любовников — подставных отцов, приемных дядюшек, слюнявых и порочных «мистеров Киммелов», на которых она распространяла свое проклятие.

В некоторые дни, предвкушая свою будущую победу, она сияла, меняя выражение лица перед объективами фотографов, нечто свежее, юношеское, детское, нечто от бывшей Нормы Джин пробивалось сквозь скорлупу блондинки. Она улыбалась жизни, чудесному будущему, когда ее будет превозносить целый мир и тысячи потенциальных отцов будут драться за то, чтобы удочерить ее. У нее нет возраста, она красива, невинна и девственна, как агнец. Это все та же девочка с косичками, толстоватым носом и грушевидными грудями, которую щелкает Андре де Дине. Она верит в это, как в «Отче наш».

Но в другие дни, проходя мимо зеркала и едва замечая в нем себя, она испытывает такое чувство, будто стала прозрачной.

В феврале 1947 года Занук пожал плечами и согласился продлить еще на полгода контакт «глупой блондинки». Очевидно, вокруг него были люди, желавшие малышке добра. Он не понимал, по-прежнему не видел, почему. Никакого характера, никакой личности. Не ей сыпать насмешливыми репликами Джин Харлоу на его непристойные слова. Не ее он мог бы, походя, хлопнуть по заду, а потом от души смеяться в ее обществе. Времена изменились. Наконец. Да что ему за дело, он и не видит-то ее совсем. У Мэрилин, которая постоянно ошивается на киностудиях, стараясь «случайно» наткнуться на кого-нибудь влиятельного, иное расписание, чем у шефа. И все же, благодаря одному из своих покровителей, она получила весной 1947 года свою первую «роль» в пустом фильме «Скудда-у! Скудда-эй!» («Scudda Ноо! Scudda Hay!»), где она изображает прохожую и ее текст состоит из двух слов: «Привет, Рад» — самые первые слова в кинокарьере Мэрилин Монро. Фильм остался незамеченным, но начинающая актриса довольна. Это дебют, она уже не тень, а статистка. Неплохо для настолько плохой актрисы, думает она.

Потому что незаурядное стремление учиться, совершенствоваться сочетается в ней с сильно заниженной самооценкой. Как же она сможет стать кинозвездой? Кто даст ей роли, отличные от тех дежурных красоток, которых просят поменьше раскрывать рот? Она не умеет играть, у нее не поставлен голос. У нее вообще нет голоса, она никакая, не может пошевелиться от смущения. Более того, она ни разу не была в театре и не видела ни одной пьесы. Следовательно, собрав волю в кулак и вывернув карманы, Мэрилин записалась на театральные курсы — «Актерская лаборатория» — и какое-то время ходила туда, такая неприметная, робкая, что никто не заметил застенчивой блондиночки, самой прилежной ученицы, которая сидела на занятиях с пуделем на коленях, мечтая стать трагической героиней, мечтая о Нью-Йорке, о респектабельности Нью-Йорка, где вырастают настоящие великие актеры. Возможно, и она когда-нибудь… А пока, прежде чем сыграть Анну Каренину или леди Макбет, Мэрилин довольствуется ролью официантки в другом позабытом фильме — «Опасные годы».

А потом все остановилось. Ее контракт истек в августе 1947 года, и на сей раз его не продлили. Она считала, что безо всякой причины, и большинство биографов вопят о несправедливости и обычно перескакивают с этого таинственного увольнения актрисульки из «Фокс» на ее поступление в «Коламбия Пикчерз», как будто эти два события произошли одно за другим, в чем следуют по пути, проложенном самой Мэрилин Монро. Однако между двумя этими моментами прошло «всего» восемь месяцев. Предположение о неурочной беременности[4] наиболее вероятно (беременной начинающей актрисе сразу указывали на дверь) и почти идеально согласуется с некоторыми поздними «признаниями» Мэрилин некоторым людям[5].

Однако если она и родила, никаких зримых доказательств этому нет. Кстати, почему ни одно медицинское свидетельство, даже результаты вскрытия в августе 1962 года ни о чем подобном не сообщают? А ведь Мэрилин, как известно, часто посещала гинекологов. Мы ничего не знаем. А у тела есть своя память. Надо полагать, тело Мэрилин знало не только невзгоды.

Были у него и тайны[6].

В марте 1948 года, благодаря вмешательству Джо Шенка, Мэрилин Монро взяли в «Коламбия Пикчерз», в то время не слишком престижную киностудию. Но и на том спасибо. Снова зародились надежды и иллюзии, тем более что жалкое месячное жалованье давало ей призрачное чувство безопасности и возможность платить за комнату неподалеку от Голливудского бульвара. Хотя есть досыта не приходилось. Но не это главное. Мэрилин предпочитает тратить деньги на более важные вещи и, когда может, пропускает обед и ужин. Она все так же мало уверена в себе, прекрасно сознает, что приемом на работу обязана своим покровителям и своим пышным формам, что приносит ей презрение и насмешки со стороны людей, чьего уважения она хотела бы добиться. По счастью, для нескольких людей из своей «прежней» жизни она не просто «соломенная голова», осмеянная Зануком, или красотка на одну ночь, которую позабудут под утро. Если не считать матери (к всеобщему удивлению, Глэдис снова вышла замуж за коммивояжера и уехала с ним в Орегон), рядом с ней остаются тетя Грейс, вернувшаяся в Лос-Анджелес, и тетя Ана. Но в марте 1948 года, вскоре после поступления «племянницы» на киностудию «Коламбия», Ана Лоуэр умерла от долгой болезни, точившей ее многие годы.

Мэрилин этого не перенесла. Она и так была хрупкой, неуравновешенной, а потеря единственного существа, проявлявшего к ней нежность в ее долгом детстве, стала испытанием, впервые столкнувшим ее со смертью, окончательным разрывом. Кончина тети Аны вернула Мэрилин в ее юные годы, к уходящему времени, постоянному одиночеству, к ее собственной смерти. Впервые в своей жизни блондинка, воплощение плотских желаний, оказалась на кладбище[7]. Желание похоронить и себя тоже чередовалось с чувственным, пламенным побуждением жить на всю катушку. Мэрилин родилась от союза двух противоположных сил, двух противоречивых порывов, заставлявших ее идти вперед и страдать.

Маниакально-депрессивный синдром.

Отныне она по-настоящему одна. Ана умерла, Глэдис сбежала, тетя Грейс, которая постоянно переезжает, часто находится в плену алкоголя или других проблем, Джимми Дагерти уже снова женился. Мэрилин надо срочно найти себе другую «семью».

Весной 1948 года дебютантка в плотно облегающем коротеньком платье и на высоченных каблуках явилась к преподавателю актерского мастерства со студии «Коламбия Пикчерз». Трудно представить себе большие противоположности, чем Наташа Лайтесс и Мэрилин Монро. С одной стороны — вдова-австриячка, аскетическая брюнетка, начитанная, изъеденная знанием и печалью, худая и бледная, с другой — пышная и свежая блондиночка, невежественная, манерная заика, глаза которой наполнились слезами признательности, отчаяния и любви. Первой сорок четыре года, за ее спиной большой опыт страданий, дом, набитый книгами, и пятилетняя дочка, которую она воспитывает одна. Она уже давно не играла, она некрасивая и строгая, у нее орлиный профиль и всегда темная одежда. Ее суровое присутствие на киностудиях, где полно легкомысленных и сексуальных девушек, где попираются нравственные устои и процветают подкуп и кумовство, похоже на присутствие дуэньи в клубе барабанщиц. Она здесь так же неуместна, как и необходима, окружена таинственностью и уважением. Наташа Лайтесс конечно же воспользовалась дружбой кого-то высокопоставленного, чтобы получить это место, о котором только что прибывшая из Европы эмигрантка не могла и мечтать и которое спасло ей жизнь. С тех пор она вершила закон в «Коламбии Пикчерз». Ее мнение было важно, начинающие актрисы стремились заручиться ее поддержкой. А Мэрилин в июне исполнится двадцать два. Совершенно не уверенная в себе, она держится до крайности нарочито («Ничто в ней не было естественным», — скажет потом Лайтесс), носит возмутительно облегающие или декольтированные платья, заикается, как только начинает дрожать, и дрожит, как только начинает заикаться, она ни разу не слышала о Шекспире, не знает ровным счетом ничего. И просит любви. Днем и ночью.