Кто-то из мальчишек разбил оконное стекло. Ну, бывает. Не очень уж тяжелый проступок. Признайся, извинись, и ладно. А на этот раз никто не хотел признаваться. Зоя возмутилась: есть, оказывается, такие бесчестные! Перед началом урока встала на учительский стул, все собрались вокруг нее. Пристальным взглядом обвела лица:

— Говори, кто разбил? Не подводи других!.. Молчишь? Все равно по глазам узнаю сейчас!

Такое убеждение звучало в ее голосе, так подействовала ее уверенность, что один из мальчишек, толстощекий забияка, опустил голову и произнес со вздохом:

— Это я.

И все поняли, все запомнили: от Зои ничего не скроешь. Так ее бабушка в деревне поступала, узнавая провинившихся детей по выражению лиц.

Зоя не только приструнивала, поругивала Шуру, но и гордилась им, особенно его умением рисовать. Картинки у него получались четкие, выразительные, передающие напряжение. Чаще всего напряжение боя, потому что Шура изображал главным образом атаки: скачущих кавалеристов, пехотинцев с ружьями наперевес, взрывы снарядов и бомб. Такое было тогда время, между одной большой войной и в предчувствии другой: почти все мальчишки хотели стать танкистами, летчиками, моряками или смелыми всадниками.

Как-то само собой получилось, что по утрам первой просыпалась всегда Зоя, опасаясь опоздать в школу. За ней, потягиваясь, отгоняя остатки сна, вставала мама и тут же начинала «раскачивать» Шуру. Тот только с боку на бок переворачивался. А отца не трогали: вечером он долго засиживался у керосиновой лампы, зато утром отправлялся на работу позже всех.

Позавтракав, втроем выходили из дома. Осенью и зимой еще затемно. До школы было далеко, Любовь Тимофеевна считала, что не меньше трех километров. И ни трамвая, ни автобуса по пути. Лишь изредка подвозил их в кабине грузовика знакомый шофер.

Была еще и другая дорога, не по окраине парка, а прямо через лес, но зимой ее заносило снегом. К тому же ходить по ней в темноте опасались не только женщины, но и мужчины: неподалеку от шоссе было глухое место, которое жители называли «волчьими ямами». В петровские времена там стоял какой-то заводик, вероятно, кирпичный. Земля была изрыта. Там почему-то особенно густо, непролазно рос кустарник, а высоко над головами смыкались кронами старые сосны. Даже в солнечные дни было сумрачно. Там прятали навороженное добро шпана и кочующие цыгане, там находили пристанище уголовники. Слухи, может, были преувеличены, но лучше уж крюка дать, чем идти мимо в темное время. Тем более что и на проезде, по которому ходила Любовь Тимофеевна, было так же хорошо и красиво, как и в самом парке. С одной стороны лес, а с другой — редкие домики.

В любое время года эта дорога была замечательна. Осенью ярким пламенем пылали деревья, шумела опадающая листва. Зимой высились белые пышные сугробы и хрустел под ногами снег. Весной воздух звенел от птичьего пения. Из школы возвращались, когда светло, и шли прямиком через лес, любуясь цветами, собирая букетики подснежников, ландышей, незабудок.

Кстати, это была не та школа, в которой создан музей Зои и Шуры Космодемьянских, которая известна теперь по всей стране. Нет, первые три года брат и сестра учились в школе, здание которой и поныне стоит неподалеку от слияния бывших шоссе — Старого и Нового, а теперь улиц Вучетича и Тимирязевской. Номер у нее был 222-й. Одна — во всей округе. Даже после войны, когда на Старом шоссе появилась восьмилетка, учащиеся старших классов ходили туда. И доныне в этом здании звучат юные голоса: в семидесятых годах там создан был учебно-производственный комбинат.

Изо дня в день, при любой погоде три километра по лесной дороге в один конец и столько же, или немного меньше, в другой. Закалка для Зои и Шуры была отличная. Они не болели, не знали, что такое простуда. Щеки у обоих смугло-розовые, Зоя окрепла, заметно подросла. Про Шуру и говорить нечего: озорничал, не зная, куда девать силенку.

Живя на Старом шоссе, Зоя, родившаяся в степной местности, узнала и полюбила лес. И совершенно не боялась его. Многие люди, оказавшись в одиночку в незнакомых зарослях, особенно в пасмурный, дождливый день, теряются, не знают, что делать, зовут на помощь. И правда ведь — жутко бывает. А для Зои лес — друг. Он укроет (сколько раз, бывало, спасалась в чащобе от ребят, играя в казаки-разбойники!). Он накормит ягодами или орехами, грибами или съедобными корешками. И от непогоды защитит.

Хорошо чувствовала себя Зоя в лесу еще и потому, что знала, как можно выбраться из любых дебрей. Главное: наметь направление и иди прямо, не уклоняясь в сторону, не блуждая по кругу. Терпеливо выбирай ориентиры и шагай от одного к другому. Рано или поздно окажешься на дороге или на просеке.

Никому не известно, что и когда пригодится в жизни. Наступит срок, и Зое придется сутками, неделями оставаться в осеннем продрогшем лесу, не имея крыши над головой, скрываясь от преследования врага. Сколько раз с благодарностью вспомнит она Тимирязевский парк, давший ей много полезных навыков.

Два события, хорошее и трагическое, произошли одно за другим. Анатолию Петровичу предоставили комнату в доме номер 7 по Александровскому проезду. Как раз на противоположной (от Старого шоссе) стороне Тимирязевской лесной дачи. Местность вокруг непривлекательная. Дом на отшибе, среди огородов, возле обширного пустыря. Но зато комната на втором этаже была просторной, светлой и теплой.

Детям переезд доставил большое удовольствие: новое-то всегда интересно! Тем более что в полученной комнате нашлось место для ребячьего уголка. Столик детский поставили, полочки повесили. Зоя хозяйственно разместила учебники, книги, тетради, вырезанные из журналов картинки. А вот «богатство» Шуры оказалось значительно разнообразней, он привез в новое место массу всякого добра: стеклышки, железки, рыболовные крючки, сломанные и действующие рогатки, какие-то палки, обрывки какой-то сетки. Впрочем, скоро забыл об этих «ценностях», которые и были благополучно ликвидированы при очередной уборке.

Шуре — лишь бы поспорить. Показал Зое: тут будут мои книжки, а тут — твои. Ждал, что сестра начнет возражать, жаждал схватки. А Зоя, давно понявшая его характер, ответила согласием. «Хорошо». Конфликт был исчерпан, едва начавшись. Самолюбивый Шура был доволен. А Зоя потом ставила книги и учебники там, где считала нужным, где ей было удобнее.

Зажили, в общем, в свое удовольствие. А однажды Анатолий Петрович, вернувшись с работы, сказал словно бы между прочим, что ему удалось взять билеты в цирк. Четыре билета, на всю семью. Зоя благодарно улыбнулась отцу, Шура заорал «ура!», а Любовь Тимофеевна поцеловала мужа в щеку. Чудесная была новость. Для занятой делами семьи развлечения выпадали не часто. В выходные дни бывали в кино или ездили иногда в парки. И вдруг — цирк! Это где клоуны, дрессированные звери, акробаты, всевозможные трюки! Никогда там не бывали!

О предстоящем походе в цирк говорили всю неделю. А в субботу Любовь Тимофеевна, вернувшись с детьми домой, увидела необычное. Муж не на работе, а в комнате. Анатолий Петрович, бледный и осунувшийся, лежал на кровати. Сказал успокаивающе:

— Ничего особенного. Неважно себя чувствую. Живот.

На следующий день ему не стало лучше. Держался бодро, но чувствовалось, что состояние ухудшается.

— Придется вам идти в цирк без меня, — с улыбкой произнес он.

Любовь Тимофеевна колебалась. Может, действительно, пойти в цирк без Анатолия Петровича? Он-то поправится. А когда еще будет возможность приобрести билеты?! Шура был огорчен тем, что поход в цирк срывался. А Зоя, видевшая, с каким трудом далась отцу его улыбка, сказала решительно:

— Нет! Без тебя мы не пойдем.

Анатолию Петровичу становилось все хуже. Его била лихорадка. Нарастала боль. Он не жаловался, не стонал, был сдержан, как всегда, закусывая губы во время приступов. А Зоя, сидевшая возле кровати, чувствовала, как боль ломает отца. Его боль словно становилась ее болью. И когда ощутила, что ему совсем невмоготу, что он не может сдержать стоны, взяла пальтишко и шапку.