***

Бывает так, что приезжаешь отдохнуть, снимаешь домик, заселяешься, а там следы прошлого жильца, едва заметные глазу. Наша хозяйка, Анна Петровна, подслеповата и потому в арендованном доме я то и дело нахожу то пуговицу, то катушку ниток, закатившуюся в угол под кроватью. Вчера об­наружила смятую стопку исписанных листов. Часть из них уже использовали в быту, на оставшихся проступают неясные следы чужой жизни. Никогда не читай чужих писем и дневников, твердили мне, но я всё равно сажусь и начинаю читать.

***

…какой-то морок. Целыми днями хожу отрешённо-потерянно, упиваюсь блаженным ничегонеде­ланием. Достойное занятие для отпускника. В саду дозревают яблоки. Белый налив? Мне нет дела до яблок. Нет дела ни до чего. Днём брожу полусонный, почти бессознательный, дремлю часами у рас­крытого окна на кушетке. Иногда приходит Нина, круглолицая некрасивая крепко сбитая женщина. Утверждает, что ей два­дцать два. Внешне лет на двадцать больше. Оспины на щеках. «Простая», как принято у нас говорить. Чушь! Люди не механизмы. Каждый по-своему сложен.У Нины корова, которой она очень гордится. Больше в деревне крупной скотины нет, не выгодно держать. В первый день она постучала мне в окно рано утром. В руках трёхлитровая банка. «Испейте, - говорит, - свеженького, парного. Так просто, без денег. Очень вы мне приглянулись». Так и сказала «приглянулись», «испейте», ласково так, по-домашнему. Накануне меня углядела, когда я только прие­хал. Сумела-таки в темноте разглядеть!Нина тёплая во всех смыслах. Душевная. Прижмётся боком и ничего уже и не надо. Кажется, лежи рядом, грейся, напитывайся теплом. Только натура такая, человеческая, что простого лежания мало становится. Она уходит, а на душе стыд какой-то образуется. Отчего? Взрослые ведь люди, свобод­ные. Только думается мне, у неё любовь, а я пользуюсь...

***

...Разговорился в поезде с одной женщиной. У неё дочка в монастырь ушла, и так хорошо ей там, так благостно.«Зачем, - спрашиваю, - ушла? Молоденькая ведь совсем?»«От злобы людской, от непонимания. Тяжело ей. Душа тонкая. От грубого слова рвётся».Тоже ушёл бы в монастырь, но у меня обязательства: отец, мать, сестра с братом, работа. Не пой­мут. А может, не так уж мне и надо. Прижмёт — побежишь, ни на кого не оглядываясь. Выбрал альтер­нативу — деревню. Не самую глухую и не навсегда, на пару недель...

***

...снимают соседний домик. Мать, отец, старик и Настенька. Её я первой увидел. Сидит в кресле под яблоней, книжку читает. Шляпка соломенная, а из-под неё кудри до самой талии. Изящная как ку­колка фарфоровая. Тургеневская девушка, редкий типаж сегодня. «Здравствуйте, - говорит. - Вы из соседнего дома?» И голову изящно так наклоняет, смеётся. Зубы беленькие, ровные. «Приходите на чай вечером. Скучно без новых людей». Понравился, значит. Мне лестно. Молоденькая девушка улыбается...

***

...стоит какая-то, на дом уставилась. Дурочка деревенская?» - спрашивает брат. Приехал посмот­реть, как я. Не спился ли. «Это Нина, - отвечаю. - Живёт здесь неподалёку». «Понятно. Чудная, на корову похожа».«Что ж плохого в корове?»«Да так...»Смотрит на тетрадки, книги. Вздыхает.«Давно уже компьютеры придумали, планшеты, а ты всё пылью бумажной дышишь!»«Я человек тактильный. Мне ощущать надо, щупать, нюхать, ручкой по бумаге водить. От этого на­полненность жизни наступает».«Ретроград!»Не спорю...

***

...крутит ручку радиоприёмника. В ответ шумы, треск и скрежет. - Отец! Что ты, ей богу! - Настенькина мать выносит на террасу поднос с чаем и чашками. Старик в углу съёживается, бормочет себе под нос. Через минуту забывает и снова тянется к приёмнику. - Маразм! Ничего не поделаешь, - вздыхает Елена, расставляя чашки. - Все такими будем.Старик находит наконец волну, монотонно бубнящую о политической ситуации в мире. Кратко: всё плохо. Везде война, забастовки, теракты. Удовлетворённый, старик закрывает глаза. Дремлет...

***

…врывается с горящими глазами. Лысеющий с наметившимся брюшком. Вадим, отец Настеньки. Журналист в местной газетке. С гордостью рассказывает про свою работу.- Я считал, что газеты исчезли как класс, - удивляюсь я.- Что вы, что вы! - он машет руками. - Живут и здравствуют! - И на какую же тему пишете?- О! Политическая сатира! Фельетоны! Карикатуры! На злобу дня, так сказать! - после каждого сло­ва Вадим вытягивается, сам превращаясь в восклицательный знак.- У папы замечательные рисунки! - вступает в разговор Настенька. - Смешные. Правда я ничего не понимаю в политике.Думаю о том, что жанр фельетона и карикатур давным-давно скончался. Но я смотрю в сияющие Настенькины глаза и обещаю ознакомиться с творчеством...

***

...перебирает книги. Не думал, что с ней хорошо не только молчать, но и говорить. Раньше Нина много читала. Сейчас забросила. Библиотека закрыта, магазинов нет. Как и лишних денег. - Только я всё подряд читала, - оправдывается она. - Классику не очень. - Про любовь? - усмехаюсь я. Про что же ещё?- Нет, про любовь скучно. Там везде одно и тоже. Неинтересно.От неё коровой и не пахнет вовсе. Только мылом, травой свежескошенной, молоком. Добрая, мяг­кая, нежная. Настенька — яблочная девушка. Тонкий аромат разливается вокруг, манит. Духи наверное. Ин­тересно, что она читает? Одухотворённая, юная фея с трогательным взглядом. Смотрю на Нину. Прав брат. Глаза и в самом деле как у коровы...

***

...тонкая ниточка, связывающая двух человек, - Настенька нежно берёт меня под руку, кокетливо наклонив голову, улыбается. - Значит любовь — ниточка? - спрашиваю я. Она кивает.- И бабочки в животе, - выдыхает мечтательно. Прелестная, красивая, неземная. Прикоснуться страшно. Слишком чистая...

***

...перед зеркалом. Слёзы катятся по круглому лицу. Говорит, лук резала, а сейчас взяла и рукой глаз потёрла. - Нин, - говорю, - какой глаз?Молчит. Только вертится перед зеркалом. Потом не выдерживает:- Она красивая, да?- Кто?- Соседка приезжая?- Прекрасная, - вырывается у меня. Слёзы ручьём текут по изрытым оспой щекам. Нина никак не может успокоиться. Какой же я дурак...

***

...купил в киоске на станции. Местная газетёнка с мизерным тиражом, и тот не раскуплен. - Почти не берут, - жалуется продавщица. На последней странице — фельетон, как его называет Вадим, посвящённый, страшно сказать, взрыву в одной из ближневосточных столиц. Рядом — чёрно-белый рисунок. Минуту смотрю на него, не дыша. Закрываю глаза. Потом смотрю снова. Нет, мне не померещилось. Действительно там...

***

...начинаю смеяться. На меня смотрят как на сумасшедшего. И без того красное лицо Вадима нали­вается кровью. Трещит радиоприёмник, сквозь шум пробиваются слова диктора «сильный взрыв... пя­теро погибших... причины устанавливаются... никогда раньше... будут наказаны...» - Я там был! Понимаете? Я там был! - кричит Вадим. - Вышел из автобуса, прошёл пару метров, и всё! В клочья! Автобус! Я просто решил прогуляться! Погода хорошая! Ох, сердце! - оседает на стул. Елена приносит ему воды, обмахивает веером. - Как не стыдно радоваться, - говорит она. - Люди погибли. Я не радуюсь. Это истерика. Старик бьёт кулаком по приёмнику, тот пронзительно взвизгивает. Звук отрезвляет меня лучше пощечины.- Читал вашу газетёнку, - говорю я. - Теракт описываете в сатирических тонах. И люди на рисунке в виде попкорна на сковороде. Сейчас не смешно?- Сравнили! - Вадим тяжело дышит. - Необразованные дикари! Зачем мне их жалеть?- Это просто юмор, - говорит Елена. - В конце-концов они же не читают этой газеты.- Да её никто не читает! - взрываюсь я. - А вы пыжитесь от своей мнимой значимости и гнилого чув­ства юмора! Пустой вы человек!- Не смейте! - вскакивает с кресла Настенька. - Зачем кричите на папу?Как по-тургеневски мило! Какая речь! Разве кто-то сегодня говорит «не смейте»? Я поднимаю упав­шую с её колен книгу. Она выскальзывает из самодельной обложки, являя на свет обнажённую пару, слившуюся в страстном поцелуе. Мне снова хочется смеяться.- Это не Тургенев! - кричу я. - Это Салтыков-Щедрин! Наичистейший! Они не понимают, что я хотел...

***

… забегает в дом. - Простите! Я зря на вас накричала. Вы расстроились?Глаза как изумруды. Изумительно. - Вы мне нравитесь. Так нравитесь, - Настенька прижимает к груди руки. - До бабочек в животе.Я подхожу ближе, так близко, что слышу стук её сердца.- Настенька, вы могли бы поехать со мной?- Куда? В Москву? Конечно могла бы...- Нет, - прерываю я. - В другое место далеко-далеко, туда, где нет зла, обид и боли, где только мы и жизнь?- Вы сумасшедший? - её глаза округляются. - Я не могу...Выдыхает:- Сектант!Бежит. Я всё наврал. Никуда я не уеду, как бы не хотел. У меня тоже обязательства. А может, про­сто не так сильно хочу...

***

...послезавтра, - выдыхает в ночь. - Да, пора домой.- Жалко, что уезжаете, - Нина трёт переносицу. Смешной жест. Только сейчас заметил, что мы так и не перешли на «ты». Правильно брат говорит, ретроград. - Ты бы поехала со мной? - я особо выделяю «ты». - В другое место далеко-далеко, туда, где нет зла, обид и боли, где только мы и жизнь?- Да! - А в Москву? - Да, - Нина отвечает с грустью.- Не хочешь?- Хочу, просто не привыкла я к большим городам. Ещё Машка. Машку жалко.- Корову? - смеюсь. - Ладно, тогда оставайся. Я всё для смеха говорю, а внутри горечь. У неё — корова, у меня — работа. Важно лишь здесь и сейчас. В этом конкретном месте, когда я скучающий отпускник, а она обычная деревенская девушка. Измени хотя бы одну переменную, конструкция придёт в движение и рухнет, разрушая волшебство и спокойствие. И Настенька с её мнимым образом тургеневской барышни может существовать только здесь. В го­роде она снова вольётся в поток современной, слегка циничной молодёжи. И ей конечно же не нужен стареющий интеллигент в поношенных брюках...