Зная это, ревизор Центра поручик Герцен («Ольгин») все же для получения полной ясности картины не мог не задать вопрос начальнику боевой дружины казанских эсеров Иосифу Спрингловичу о причинах внутреннего разлада между офицерами и эсерами филиала. На что начальник местных боевиков ответил, что он в курсе разногласий эсеров с офицерами-монархистами и знает причину этого: после Февральской революции капитан Калинин был назначен в губернии комиссаром от Временного правительства, исполняя распоряжения которого, эсер «много им (офицерам- монархистам. — В.К.) насолил, его имя здесь одиозно».

Социалисты-республиканцы платили монархистам — товарищам по подполью — тем же, сея раздор и подозрительность среди участников организации. «Ольгин» сообщал в начале июня в центр: «Приехали командиры полков, случайно они попали ко мне. Тут я точно узнал, что Розанов из одной и той же организации, и услыхал, что ему обо мне говорят как о лице, не заслуживающем доверия, то же, что мне о нем. Ия встал в тупик».

Вспомним, что имя прапорщика 1-го железнодорожного полка Леонида Розенфельда-Розанова всплыло во время допроса руководителя московского филиала «Союза…». 41 — летний председатель ВЧК Феликс Дзержинский записал со слов подозреваемого адрес явки в Казани: «Поперечная 2-й Горы, 12, кв. 3. Константин Петрович Винокуров, через него — Иосифа Александровича, через него Леонида Ивановича Резенева, которому передать письмо и значок». В фамилии «Резенев» Дзержинский над всеми буквами «е» поставил сверху букву «о» — «Резонов».

Значок, который следовало передать — пароль: картонный треугольник, вырезанный из визитной карточки. С нею неизвестный член организации приходил к другому савинковцу, у которого хранилась вторая часть визитной карточки.

От внутренних склок, усиленных требованиями конспирации, у ревизора Центра «Ольгина» голова шла кругом. Еще в апреле, отправляя поручика в Казань, его лично проинструктировал глава организации Савинков. Легендарный террорист приказал Герцену в интересах «Союза…» беспрекословно подчиняться Калинину и Спрингловичу.

Однако «Ольгин» критически отнесся к приказу Савинкова, после того как стал невольным свидетелем разговора казанцев между собой — во время инспекционной поездки на станции Алатырь. 2 или 3 июня ревизор не выдержал и все же написал об этой поездке подробное письмо в Центр.

И вот о чем он сообщил. Вояж пришелся на Страстную неделю (29 апреля — 4 мая 1918 года), накануне праздника православной Пасхи. В Алатыре Калинину Спринглович «…передал, что из Москвы везут 23 млн., и у Виктора Ивановича немедленно созрел план о взятии их. Я и еще один были немедленно отправлены обратно, для разведки, причем мне было сказано: ни ползвука в Москве, особенно в организации, иначе у нас вырвут кусок из-под носа. Лишь в крайнем случае обращайтесь туда. Конечно, мы с ними поделимся и т. д. В первый раз я услыхал, что кто-то будет “вырывать у кого-то” и не давать…»

Позже «Ольгин», уже на допросе в ВЧК, показал: «Деньги 23 миллиона, которые мы собрались экспроприировать, и я поехал в Москву узнать, живет ли в Москве лицо, которое должно привезти деньги. Кто-то из казанских (членов “Союза”? — В.К.) должен был в Казань привезти эти деньги. Этот план строил Виктор Иванович Калинин, который жил в Москве под фамилией Кудрявцева. Деньги эти мы не поспели захватить».

В результате первого допроса «Ольгина» 13 июня, состоявшегося в Казани, сотрудники губернской ЧК не могли полностью оценить значение прозвучавшей информации. Потому что они не знали, что решение о переброске золота в Казань было принято на заседании Совнаркома в апреле. Зато они знали, что первый транспорт с золотой монетой пришел в Казань из Москвы 23 мая. А разговор боевиков о предстоящем золотом эшелоне состоялся, вспомним, за месяц до этого…

Несмотря на неточность цифры, осведомленность боевиков не могла не насторожить. Это означало, что у них есть информатор, который мог поставить под угрозу безопасность стратегических перевозок…

После первого же допроса штабс-капитана Пинки сотрудники ВЧК поняли, что нужно принимать экстренные меры ради сохранения контроля над золотым запасом.

Помочь в этом контрразведчикам должны были улики, обнаруженные при аресте обитателей квартиры 9 дома № 3 по Малому Лёвшинскому переулку. В Казань под видом бывших офицеров, членов савинковского «Союза…», были срочно отправлены два оперативника. Леониду Заковскому на Лубянке выдали липовые документы на имя офицера Михайловского, левому эсеру Клементию Штримпфлеру — на имя Владимирова. 24-летний Заковский был назначен старшим группы.

В 1924 году Петерс вспоминал: «Надо сказать, что тов. Заковского никак нельзя было сделать похожим на белого офицера. Сам он толстый, здоровый парень, рабочий, развитой, и повторяю, не похож на белого офицера (такиху нас не было), но, несмотря на это, тов. Заковский исполнил свою роль блестяще. Они с товарищем приехали в Казань, явились к лицу, адрес которого был указан на явке, дали карточку и пароль. После долгих мытарств их направили в главный штаб казанской организации».

На самом деле ситуация была иная. С железнодорожного вокзала московские чекисты отправились к своим местным коллегам. О характере их визита Дзержинский накануне предупредил 24-летнего председателя Казанской губернской ЧК Гирша Олькеницкого.

Руководитель губЧК в помощь москвичам выделил все, что мог — троих своих подчиненных 21 — летнего Валентина Несмелова и 22-летних Федора Копко и Петра Лавриновича, а также группу красноармейцев для оцепления — бойцов интернационального батальона им. К. Маркса. Штаб батальона располагался в трехэтажном здании Петровского женского училища с высоким цокольным этажом. По иронии судьбы — на одной улице со штабом заговорщиков, на спуске с холма, в трех минутах ходьбы один от другого.

Выяснилось, что штаб савинковцев находился на квартире казначея казанского комитета партии правых эсеров Константина Винокурова по адресу Поперечная 2-й горы, дом Вишневских, кв. 3. Это тот самый адрес почтового ящика для квартирьера Леонида Розенфельд-Розанова, который записал при допросе Пинки Дзержинский. Но сам квартирьер проживал по другому адресу.

Позже Заковский докладывал Петерсу, как красноармейцы окружили двухэтажный дом на тихой улице Казани, на краю оврага. Конспирировались офицеры плохо. И это несмотря на то, что 25 мая Казанский губисполком поручил местной ЧК разработать план разоружения буржуазии. И дал полномочия на производство массовых обысков с привлечением для этой цели солдат гарнизона. А буквально за сутки до арестов, 2 июня, в Казани и губернии было объявлено военное положение, запрещались неорганизованные митинги, «скопления граждан на улицах».

Заковский вместе с Штримпфлером зашел в подпольный штаб и предъявил свой пароль. На квартире в это время находились 52-летний генерал-лейтенант Иван Попов, руководивший ячейками офицеров-монархистов, глаза и уши Савинкова в Казани поручик Василий «Ольгин» (Герцен), жена бывшего министра Временного правительства Валентина Никитина («тетя Варя»), один из лидеров местных правых эсеров Якобсон и другие члены «Союза…» — всего около 20 человек.

Ряженых чекистов встретили вежливо — предложили чай с булкой. Заковский и Штримпфлер приглашение приняли, но сели на всякий случай ближе к выходу. Гости нервничали. Чекисты заметили, что на них косятся и хозяева о чем-то перешептываются.

Вместо выполнения задачи внедриться в состав заговорщиков и узнать их секреты оперативники выхватили оружие. На шум ворвались местные сотрудники ВЧК и красноармейцы из оцепления. В результате все обитатели квартиры были арестованы.

В тот же день на своей квартире в доме Попова по Пушкинской улице был задержан и квартирьер «Союза…» Розенфельд-Розанов. При обыске у него нашли письмо со словами: «Необходимы наши руководители — штаб. Много подозрений и сильных фактов на кадет и с.-р. Осторожно политику».