В приемной толпился народ. Какая-то сморщенная старушка стучала на машинке. Дверь налево была открыта и, видимо, вела в кабинет войта. Девчушка присела на деревянную скамью возле двери. Мимо проходили люди с какими-то бумагами и папками.

А она тихо сидела на лавке, прижимая к себе узелок, видимо, раздумывала, с кем поговорить. Никто не обращал на нее внимания. Вдруг она упрямо сдвинула белесые брови, решительно поднялась и вошла в кабинет войта.

Там так же, как и в приемной, были расставлены вдоль стен скамейки. Прямо против двери стоял письменный стол, за которым сидел войт. От этого стола вдоль комнаты посредине тянулся еще один длинный стол, кругом обставленный стульями. За ним сидели дядьки и о чем-то ожесточенно спорили.

Девочка села у стенки, сунула лукошко с яйцами под лавку.

— Ты что здесь делаешь? — строго спросил у нее молодой парень с чернильными пятнами на пальцах.

— Я… Я насчет работы.

— Иди-иди. Видишь, пан войт занят… Завтра придешь…

Девчушка печально вздохнула, встала со скамейки и побрела прочь из кабинета, через приемную по коридору к выходу.

— Ну что? Поговорила? — спросил полицейский.

— Поговорила! — весело ответила она.

— Вижу, что поговорила, — без лукошка назад идешь.

Девчушка попрощалась и быстро зашагала прочь.

Коля ждал Еленку в условленном месте — в переулке, неподалеку от управления войта. Переулок был маленький, кривой.

Чтобы не привлекать к себе внимания редких прохожих, Коля присел на корточки возле чьего-то забора, извлек из кармана видавший виды складной ножик, открыл его и несколько раз ловко воткнул в землю. Земля у забора была влажной, и лезвие ножа входило в нее легко и застревало прочно.

Коля начал бросать ножик с ладошки, потом с кончиков пальцев, с локтя, с подбородка, носа, со лба. Все это были фигуры игры в «ножички».

Солнце греет почти по-летнему. Полдень, а Еленки все нет.

Из-за угла показался мужчина. Коля склонился над ножичком, будто больше ничто на свете его не интересует. Раз — лезвие вонзилось в землю.

Мужчина, поравнявшись с ним, прошептал:

— Быстро, за мной!

Коля вздрогнул и поднял голову, но мужчина уже шагал дальше, и Коля увидел только его спину.

«Петрусь», — узнал Коля и обернулся. Из-за угла показалась Еленка.

Коля быстро выпрямился и пошел следом за Петрусем, не упуская его из виду. Дважды Петрусь сворачивал в переулочки, такие же, как тот, в котором Коля играл в «ножички». Потом извилистой тропкой пересек чей-то огород и вышел к покосившемуся сараю с разлохмаченной соломенной крышей. Петрусь вошел в него. Коля и нагнавшая его Еленка вошли следом.

В сарае стоял полумрак, пахло сеном, овчинами. Сквозь дырявую крышу пробивались солнечные столбики. В них плясали золотые пылинки.

— Сделала? — спросил Петрусь шепотом.

— Оставила прямо у войта! — тоже шепотом ответила Еленка.

— Молодец. Часы не потеряла?

— Не-е…

— Тащи домой. Я здесь другие куплю. — Петрусь взял что-то в углу и протянул Коле: — Вот, держи.

Коля узнал свой мешок с бидоном и удивился: как же мешок оказался здесь, ведь он оставил его у Варвары!

— Держи, кавалер. — Петрусь торопливо сунул мешок в Колины руки. — И марш домой да побыстрее. В случае чего имей в виду — в мешке ничего нет. Ни-че-го… Пускай обыскивают. Ну, будь здорова, сестренка! — Петрусь поцеловал Еленку. — Только молчок…

— Не учи, — строго сказала Еленка.

Петрусь выглянул в дверь.

— Идите. Вот этой тропкой. Прямо на шоссе. Еленка и Коля вышли из сарая и, не оглядываясь, зашагали к шоссе.

Еленка шла быстро, только когда впереди показался знакомый КПП, чуть замедлила шаги.

Оба солдата сидели на бревне, перекинутом через канаву, и о чем-то оживленно разговаривали. На ребят они не обратили внимания.

Когда КПП остался позади, Еленка остановилась на мгновение и вытащила из-за пазухи большие карманные часы.

— Без четырех.

— Чего без четырех?

— Идем, идем!.. — И Еленка быстро зашагала вперед. Потом вдруг свернула с шоссе, остановилась на опушке леса и повернулась лицом к Ивацевичам. Лицо ее стало напряженным, будто она видела что-то сквозь деревья и хаты поселка.

— Ты что? — спросил Коля.

— Т-с-с-с… — Еленка взяла его за руку. — Вот сейчас…

Коля тоже посмотрел в сторону Ивацевичей, но ничего особенного не заметил.

Еленка снова взглянула на часы.

— Минута лишняя… Может, что не так. — Глаза ее стали тревожными. — Слушай, Коля, слушай.

Они постояли еще немного, вслушиваясь. Но кругом стояла сонная тишь, только где-то тихо журчал ручей да весело заливалась какая-то птаха.

— Ты ничего не слышишь? — тихо спросила Еленка.

— Ничего…

— И я ничего… — В голосе Еленки прозвучали огорчение и досада. Но вдруг лицо ее посветлело. — Смотри, смотри…

Коля взглянул на поселок. Там, над самым центром, заклубился сизый дым. Он быстро густел, становился черным, и в нем показались неяркие языки пламени. Еленка смотрела на этот дым как зачарованная.

— Пожар! — сказал Коля.

Еленка засмеялась. На лице ее и в серых глазах будто заиграл отблеск далекого пожара. И только сейчас Коля понял причину ее волнения, когда они проходили с лукошком мимо солдат. Понял, зачем Еленка ходила в управу.

Да если бы мальчишки всего света сейчас смотрели на него с насмешкой, он все равно взял бы Еленку за руку и пошел с ней по шоссе, гордо подняв голову! И пусть смеются, пусть обзывают женихом. Что они понимают? Разве знают они, какая это девчонка — Еленка!

Но мальчишек не было. И он не взял ее за руку только буркнул:

— Ловко ты их…

И они пошли дальше.

Комендант Штумм удвоил караул возле избы, в которой жил, обвязал голову полотенцем и лег в постель. Собственно говоря, голова у Штумма не болела, от нервного потрясения у него схватило живот. Так бывает с медведями, если их неожиданно напугать. Но живот — под одеялом, его не видно, а обмотанная полотенцем голова — другое дело, тут уж никто не посмеет усомниться в болезни.

Штумм был напуган не на шутку. До сих пор партизаны были для него тенями далеких лесов, силой, почти неосязаемой и легендарной. Где-то на дорогах взрывались машины, в госпиталь привозили подкошенных внезапной автоматной очередью солдат, сгорало подготовленное к отправке в Германию зерно, с исковерканных железнодорожных рельсов, становясь на дыбы и сбивая друг друга, летели под откос вагоны. Но все это было где-то там, далеко, оно раздражало, бесило, но не вызывало страха.

И вдруг — взрыв в управлении войта. Какой-нибудь десяток шагов отделял самого Штумма от смерти. Какое счастье, что старосты немного запоздали и старик Козич прибежал за ним и за Вайнером не в двенадцать, а в половине первого…

Кто-то толкнул стул в соседней комнате. Штумм вздрогнул и судорожно сжал рукоятку пистолета. В дверь постучали. Штумм облизнул губы, но не ответил. Дверь, скрипя на ржавых петлях, отворилась. На пороге стоял Вайнер.

Штумм вздохнул и торопливо сунул револьвер под подушку. Вайнер несколько секунд смотрел на коменданта в упор, не скрывая презрительной насмешки, потом, плотно затворив дверь, молча прошел по комнате и остановился у окна. За мутными от грязи стеклами он увидел множество низких пеньков: комендант приказал вырубить сад, чтобы лучше просматривать местность.

Штумм следил за гостем, не поворачивая головы, кося воспаленными глазами.

Вайнер достал из кармана носовой платок, вытер ладони и, не оборачиваясь, спросил:

— Вы не забыли, что сегодня торжественные похороны невинных жертв, павших от рук бандитов?

Штумм издал неопределенный звук.

— Надеюсь, вы будете присутствовать?

Штумм приподнялся на локте. Под грузным телом хрустнули пружины матраца.

— Я — болен. У меня — голова…

— Сегодня тепло и сухо… Свежий воздух вас вылечит!

— Но у меня еще и желудок… — сказал Штумм упавшим голосом.