Василий Демьянович поддакивал ему, хотел вызвать на откровенный разговор…

Вдруг открылась дверь, вбежала запыхавшаяся, перепуганная Варвара.

— Что?.. — невольно спросил Василий Демьянович.

— Взяли… того парня… на базаре… взяли!

— Взяли?! — Василий Демьянович поднялся так стремительно, что бутылка с недопитым самогоном опрокинулась, покатилась со стола и со звоном разбилась.

Схватив полушубок, он выбежал вон.

— Куда ты, Василек?.. — крикнул Козич.

«Вот он, случай… Бежать, схватить его… И не надо будет больше бояться… Все простят… Все…»

Козич метнулся мимо Варвары так стремительно, что она не успела его задержать. Выскочил на улицу без шубы и шапки, дико глянул по сторонам.

Василий Демьянович торопливо, не оглядываясь, шагал в сторону КПП. Козич бросился за ним:

— Стой!

Василий Демьянович перемахнул через чей-то забор.

— Держи-и-и партизана-а! — истошно крикнул Козич!

Солдаты бросились к забору. Дробно ударила автоматная очередь.

Не успев скрыться за хату, Василий Демьянович вдруг пошатнулся, захромал и сел на снег.

На следующий день под вечер в хату Гайшиков постучали.

Семья садилась за стол. Коля вышел в сени, открыл дверь. Перед ним стоял Петрусь. Он тяжело дышал. Молча прошел через сени в комнату. С трудом вымолвил:

— Успел…

Ольга Андреевна, Нина, Коля удивленно смотрели на него. А он, зачерпнув ковшиком воды, сделал несколько жадных глотков, утер ладонью губы и выдохнул:

— Уходите в лес, Ольга Андреевна…

— Что случилось?

Петрусь прикусил нижнюю губу, нахмурился:

— Василия Демьяновича взяли…

Ольга Андреевна пошатнулась.

— Жив?

Петрусь печально покачал головой:

— Расстреляли… И Ванюшу…

Ольга Андреевна бессильно опустилась на лавку, Петрусь осторожно взял ее за плечи.

— Не время, Ольга Андреевна. Они на том не остановятся. Всю семью изведут… Ребят спасать надо. Меня товарищ Мартын прислал. Идем в лес.

Петрусь помог. Связал кое-что в узел. Оделись. Вышли из хаты.

Он прибил доску поперек дверей — хозяев нет дома. И все четверо направились через поле к темнеющей полоске леса.

Когда подошли к лесу, услышали позади рокот мотора. Петрусь оглянулся:

— Ложись.

Все послушно легли на снег.

К опустевшей хате подъехал грузовик. С него соскочили солдаты в черной эсэсовской форме. Прикладами вышибли двери, сорвали ставни.

Через несколько минут над крышей потекла тоненькая струйка светлого дыма. Потом в окнах появился колеблющийся свет. Он то вспыхивал ярко, то почти угасал. А немного погодя в вечерних сумерках заплясали яркие языки пламени.

— Еще чуток и не ушли бы… — тихо сказал Петрусь.

— Спасибо тебе, — чуть шевельнула побелевшими губами Ольга Андреевна.

Они молча поднялись и побрели в лес.

Впереди шел Петрусь с узлом на плече. За ним Ольга Андреевна, Нина. Последним — Коля. Теперь он единственный мужчина в доме… В доме, которого уже нет… Сколько мечтал он о партизанском лесном лагере! И вот уходит в ночь, потеряв отца, оставляя позади горящую родную хату.

Коля проснулся от крика. Голос был незнакомый, высокий и резкий. До сознания дошли только два последних слова, сказанных уже тихо:

— Спят люди…

Коля открыл глаза и моргнул… Над головой низко навис потолок из тонких жердей, пригнанных друг к другу. В полумраке жерди казались подернутыми синевой. Пахло дымом и ельником.

Коля сел и чуть не ударился головой о потолок. Лицо обдало горьковатым теплом.

— Разбудили, ироды… — услышал он тот же незнакомый голос. — Слышь, парень. Ты там не сиди. Угоришь.

Коля перевернулся и лег на живот, свесив голову вниз. Он лежал на жердевых, как и потолок, нарах, укрытых ельником. Внизу под ним тянулся «первый этаж». Еще ниже был пол — земляной и тоже выложенный жердями, только пореже. И стены были жердевые. Между жердями чернела влажная, холодная земля.

Внизу, возле самодельной печки, стоявшей в центре землянки, замерли три малыша, укутанные в платки. Они с любопытством смотрели на Колю. У среднего в руках была темная деревянная катушка от ниток.

Рядом с ними над печкой склонилась женщина. Она пекла лепешки. Видимо, это ее голос слышал Коля спросонья.

У противоположной стены, на груде старых одеял, копошилась и громко вздыхала старуха.

Всюду — в углах, на нарах, на полу — был навален домашний скарб: узлы, подушки, полушубки, одеяла. Тускло поблескивал в полумраке самовар.

Окошка в землянке не было. Печка дымила. Потому и казался синеватым потолок.

— Который час?

— А кто ж его знает… — сказала женщина. — Мы не то что часы — дни растеряли…

Коля зарылся головой в полушубок и закрыл глаза.

И сразу вспомнилось все: приход Петруся, недолгие сборы, окаменевшее, вдруг осунувшееся лицо матери, горящая хата, черные тени фашистов, лесные заснеженные тропы.

Расстреляли батьку… Расстреляли…

Подкатывал к горлу горький, горячий комок. И сердце, казалось, ушло в виски и стучит, стучит…

Нет, нельзя лежать. Надо что-то делать, кричать, драться!

Коля соскользнул с нар. Торопливо надел полушубок.

Сестренка Нина шевельнулась, пробормотала что-то во сне. Как это он раньше не заметил ее?..

— Ты куда?

Коля не ответил, только махнул рукой и толкнул хлипкую, в ледяных сосульках дверь.

В лицо ударил морозный воздух. Тусклое серое небо показалось ярким после мрака землянки.

Коля затворил за собой дверь и остановился. Направо и налево тянулись снежные холмы — землянки. Между ними вились протоптанные в снегу стежки. Их сторожили скованные морозом осины с зеленоватыми стволами, высокие желтые сосны, приземистые ели, запорошенные до голубизны белым снегом.

Людей почти не было. Какая-то маленькая девчушка набивала в ведро снег, да возле соседней землянки неторопливо орудовал топором старик в стеганом ватнике и стоптанных валенках. Топор со звоном впивался в толстое суковатое полено. Старик долго кряхтел, выдирая его из неподатливой древесины.

Лесную тишину нарушал только звон топора да еще какой-то звук, похожий на приглушенный стон. Звук этот то нарастал, то стихал, будто ветер бился в оборванных проводах.

Коля потряс головой, чтобы отвязаться от этого странного глухого крика, и направился к старику.

— Давайте помогу, дедушка.

Старик глянул на него слезящимися светлыми глазами и молча протянул топор.

Коля размахнулся и ударил по полену. Топор глубоко врезался в древесину, сырое полено крепко схватило его, но не раскололось. Коля попробовал вытащить топор, он не поддавался.

Тогда Коля поднял топор вместе с тяжелым поленом и, перевернув в воздухе, со всей силой ударил обушком по лежащему рядом бревну. Топорище чуть не вырвалось из рук, но Коля удержал его, снова поднял и ударил раз, другой, третий…

Лезвие топора медленно входило в древесину. Заныла поясница.

— Брось ты его, сынок, — тихо сказал старик.

Коля остановился, не выпуская топорища. Вздохнул.

Бросить?.. Прищурился, посмотрел на огромное суковатое, сырое полено… И вдруг стало душно и жарко. Отец колол такие с одного удара, точно, пополам… Коля глянул на старика, и тот замер: столько ярости и затаенной боли было в мальчишечьем взгляде.

Коля снова вскинул над головой полено. Ударил. Оно не выдержало и раскололось на две суковатые части. Топор зазвенел тонко и весело.

Наступила тишина. Коля слышал только собственное дыхание да тот непонятный приглушенный стон.

— Хара́ктерный! — с удовлетворением сказал старик, разглядывая Колю. — Это ты ночью пришел?

— Мы.

— С Яблонки?

— С Вольки…

Старик вздохнул:

— Отовсюду в лес идут. Нету житья…

— Дедушка… Кто это стонет? — спросил Коля.

— Девочка…