— И что, кто-то уже пожадничал?

— Откуда мне знать? Ну действительно, Сэм, не будьте наивным. Мы же говорим об Ираке, где никто и ни о чем не знает. — Баракат снова посмотрел на часы. Это означало, что интервью окончено.

— А допустим, кто-то из сотрудников Хаммуда обнаружил его лапу в этой корзине. Что произойдет с этим человеком?

— Харам, — сказал Баракат. Это арабское слово означало примерно: «Какой стыд!»

Хофман опять не понял, что он имеет в виду.

— А точнее?

— Боюсь, что этот человек должен умереть.

— Умереть?

— Да. Malheureusement.[9] Нехорошо. Харам.

Хофман был потрясен тем, как спокойно говорил Баракат о смертном приговоре тому, кто сунется в дела «Койот инвестмент». Он вспомнил о субботнем вечере, о Лине и о тушении сигарет. Баракат еще раз посмотрел на часы.

— Прошу вас, Асад-бей. Я должен понять еще одну вещь. Откуда вообще взялись эти деньги, с самого начала? Ведь речь идет о миллиардах долларов. Как удалось Правителю вывезти их из страны так, чтобы никто не узнал?

— Но это последний вопрос, дорогой мой. — Он укоризненно покачал пальцем, показывая, что Хофман злоупотребляет его гостеприимством. — Многие придерживаются того мнения, что источник денег — это комиссионные, которые брал Правитель за иракскую нефть. Пять процентов от всех доходов перечислялись куда-то на секретный счет. Оттуда и взялись деньги. Так думают многие, но я в этом не уверен.

— Почему?

— Потому что эту историю повторяют слишком многие. Она не может быть правдой. Нельзя хранить кучу денег в секрете, если об этом все знают. Так в этом мире дела не делаются.

— Откуда же тогда взялись деньги, если не из комиссионных за нефть?

— Я вам скажу, что я думаю. Но только потому, что почитаю вашего отца.

— Скажите.

— Десять лет назад правительство Ирака проворачивало дело с покупкой истребителей у Франции. Контракт был подписан. Но в это время Ирак вступил в войну с Ираном и ввели эмбарго на вооружение, поэтому истребители так и не были поставлены.

— Правильно. Я помню, что читал об этом деле.

— Но поскольку контракт был подписан, Ирак мог уже заплатить за истребители полностью, понимаете? И эти деньги уже могли быть переведены на некий номерной банковский счет в Швейцарии, где должны были лежать до того, как будут поставлены истребители.

— А что случилось, когда закончилась война?

— Уф! Деньги ушли. Или, по крайней мере, так можно предположить, следуя некоторой логике. Ушло два миллиарда долларов. А кто, как вы думаете, был агентом в этой сделке с Францией?

— Назир Хаммуд?

— Он самый. — Баракат посмотрел на часы. Разговор его сильно утомил.

— А кто еще может знать о «Койот»? Можете ли вы мне кого-нибудь назвать?

— Уже достаточно вопросов, мой любознательный друг. Вам пора уходить.

— Прошу вас, помогите, мне надо с чего-то начать.

Баракат вздохнул.

— Есть в Лондоне один человек, у которого с «Койот» очень много общих интересов. По-моему, они партнеры в нефтехимических делах. Он саудовец. Но он ни за что не станет с вами разговаривать. — Баракат поднялся из-за стола и стал потихоньку выпроваживать Хофмана.

— Как его зовут?

— Достаточно, — сказал Баракат. — Вы начинаете капризничать. Это несимпатично.

Хофман уже стоял в холле, за дверью кабинета Бараката. Он знал, что уже превысил все, даже самые широкие лимиты арабского гостеприимства, но выбора у него не было. Ему нужна была информация.

— Как его зовут? — повторил он.

— Принц Джалал бин Абдель-Рахман, — сказал Баракат. Он покачал головой, тяжело вздохнул, как уставший школьный учитель, и закрыл дверь.

Оставшись один в холле, Хофман почувствовал некое головокружение, как будто он оказался в свободном падении и летел из настоящего в прошлое. Имя, названное Баракатом, было ему очень хорошо знакомо. Этот человек был когда-то его клиентом, почти другом, пока не обратился к нему с делом настолько возмутительным и в то же время настолько банальным, что Сэм пришел к выводу о невозможности продолжения своей карьеры банкира. Если и был на свете человек, которого можно считать ответственным за нынешнюю судьбу Сэма, то это был принц Джалал. Вот уж с кем ему меньше всего хотелось увидеться.

Но хуже всего было то, что Баракат ошибся. Джалал охотно побеседовал бы с Сэмом Хофманом — был бы повод.

На этой неделе в вашингтонский офис адвокатской конторы «Хаттон, Марола и Дьюбин» пришла срочная бандероль. В один день с ней пришло еще несколько десятков бандеролей, но к этой отнеслись по-особому. Ее мнимого получателя, Артура Т. Пибоди, хотя и значившегося в партнерах фирмы, на самом деле не существовало. Это был псевдоним, которым пользовался старший партнер, Роберт 3. Хаттон, для конфиденциальных связей. Вся почта, адресованная мистеру Пибоди, немедленно изымалась из экспедиции старшим клерком, работавшим в фирме со дня ее основания, и доставлялась в кабинет Хаттона на верхнем этаже здания.

Кабинет выходил окнами на одну из редких зеленых площадок в центре делового квартала старого города — Фаррагат-сквер. Фирма предпочла остаться в этом достопочтенном районе в то время, когда почти все остальные крупные адвокатские конторы переместились либо на восток — на «новую» Пенсильвания-авеню, либо на запад — в «новый» Вест-Энд. Хаттон же остался неподалеку от своего Афинского клуба, где он любил играть в сквош. Единственной особенностью его кабинета было отсутствие каких-либо индивидуальных украшений: ни декоративных тарелок, ни аттестатов и дипломов в рамках, ни фотографий Хаттона, обменивающегося рукопожатиями со знаменитыми людьми, ни даже семейных снимков. Только сам хозяин сидел за большим столом, наблюдая из окна человеческую комедию Вашингтона.

Когда принесли срочную бандероль, Хаттон разговаривал по телефону. Он взглянул на нее, заметил лондонский адрес отправителя и отложил в сторонку до окончания разговора. На другом конце провода был американский сенатор, считавший (и, видимо, не без оснований), что против него может быть выдвинуто обвинение. Выслушав его в течение нескольких минут, Хаттон дал ему один из тех выразительных советов, которые сделали его знаменитым: «Ничего не предпринимайте». Это был его всегдашний совет, и почти всегда он оказывался верным.

Роберт Хаттон сумел превратить свою юридическую фирму в один из столпов вашингтонского истеблишмента. Как и большинство фирм, работавших в столице, она выросла из недр демократической партии. Создана она была в 60-х годах группой молодых юристов эры Кеннеди, решивших, что, поскольку времена рыцарства истекли, пора начать всерьез делать деньги. Этим они и занялись. В течение тридцати с лишним лет фирма преуспевала как при демократической, так и при республиканской администрации и дошла до состояния перманентного процветания. Ее клиенты, как правило, уже не помнили, что делали старшие партнеры до основания фирмы. Между тем все они пришли из разных сфер. Сеймур «Сай» Дьюбин был помощником адвоката-представителя парламентского комитета транспорта и связи. Джон Марола возглавлял сектор расследования коллективных преступлений в криминальном отделе министерства юстиции. Что касается Хаттона, то даже старые друзья затруднялись сказать, чем он занимался до прихода в частную практику, — вроде бы чем-то в дальних краях, что уже содержало в себе некий намек. Если его настойчиво расспрашивали важные клиенты, то Хаттон говорил, что когда-то давно он работал в Цирковом и развлекательном училище,[10] и при этом подмигивал. Понимали они или нет — так или иначе, объяснений больше не требовалось.

К началу 90-х годов в фирме «Хаттон, Марола и Дьюбин» работало уже свыше ста юристов. Как и большинство крупных юридических фирм в городе, они предлагали полное обслуживание и брались урегулировать любые проблемы, которые могли возникнуть у их основных клиентов, так что обращаться за юридическими советами куда-либо еще нужды не было. В фирме был отдел налогообложения, возглавлявшийся Дьюбином, отдел криминальной безопасности во главе с Маролой, а также отделы судебной практики, недвижимости и консультирования. Доходы фирмы росли из года в год. Большинство объясняло ее исключительные успехи искусством юристов и широким кругом клиентов. В это объяснение верили все, кроме членов комитета по управлению фирмой, которые знали, что это неправда. Правда же о фирме «Хаттон, Марола и Дьюбин» состояла в том, что большая часть ее деятельности — сколь ни полезной была она сама по себе — была лишь прикрытием для настоящей работы: обслуживания горстки видных и богатых арабов.