— Ребенку нужен врач, — угрожающе произнес мужчина.

— Черт побери! — выругался регистратор, оторвавшись от газеты. — Да кто вы такой, президент республики, что ли? Я же сказал, что нельзя.

Мужчина подошел вплотную к регистратору и схватил его за правый рукав. Женщина, в другом конце зала, не знала, что и делать. Она прижала ребенка к груди и застыла в ожидании.

— Сейчас же заполните эти бумажонки, — крикнул мужчина, дергая регистратора за рукав. — Делайте, что вам велят, слышите?

— Да вы что, с ума сошли? Что вы раскричались?

— Есть тут врач или нет?

Регистратор промолчал.

— Есть или нет? — повторил мужчина, еще раз дернув регистратора за рукав.

— Ох! Ну, есть, здесь он.

— Как к нему пройти?

— Сперва я выпишу вам карточку. Там ее предъявите.

— Ну так заполняйте.

— А вдруг меня за это уволят?

— Да черт вас возьми! Заполняйте сейчас же!

Регистратор повиновался. Мужчина отошел и обнял женщину. Ребенок перестал стонать — заснул, наверное. Женщина тихонько баюкала его.

— Что здесь происходит?

Полицейский подошел неслышно. Женщина вытаращила глаза и уставилась на мужа. Мужчина, не проронив ни слова, угрожающе посмотрел на регистратора.

Регистратор отложил карточки, взглянул на мужчину, на женщину с ребенком, на смятую газету, оставленную на столе, и покачал головой.

— Все нормально, — отозвался он и снова принялся за карточки.

Женщина облегченно вздохнула, а мужчина готов был улыбнуться. Регистратор вручил ему карточки и объяснил:

— Идите прямо по коридору. Вторая дверь направо.

Женщина побежала с ребенком на руках, мужчина с карточками — за ней. Повернув направо, она ворвалась во вторую дверь. Человек в белом халате велел ей сесть и спросил, в чем дело. Окрыленная надеждой, женщина начала:

— У мальчика, доктор…

Врач приподнял ткань, покрывавшую мальчику лицо, и посмотрел на него, не прикасаясь. Он удивленно поглядел на женщину, потом на мужчину, который сидел, понурясь, возле стола, и произнес:

— Ребенок умер.

Смешно облокотившись о столешницу, депутат все-таки начал свою речь:

— Милостивые государи! Милостивые государыни! Представители славного студенчества! В это волнующее мгновение, когда бразильская культура обогатилась еще одной жемчужиной вселенской мудрости, считаю своим долгом выступить от имени нашего президента, который не может присутствовать ввиду того, что в настоящий момент возглавляет торжества, посвященные Дню независимости. Считаю своим долгом выступить, дабы этот день не изгладился из памяти присутствующих. Наша великая страна, господа, всегда выделялась среди других народов во все времена неслыханным превосходством деятелей искусств — этих полубогов, чьи поэтические и метафорические раздумья всегда возвышались над чьим бы то ни было творческим вдохновением. Более того, господа: наша страна, празднующая ныне День независимости, сделала весьма значительные успехи в развитии после славной освободительной революции 1964 года. Посмотрите, как наш народ рукоплещет президенту, слушайте, как до нас доносится народное ликование, восхваляющее наше процветание и наше величие. Вы только посмотрите, господа, как…

Мы были молоды. Депутат продолжал свою тарабарщину, а мы понемногу отдалялись от него. Вскоре вернулся профессор, который носился со своим пупком, словно курица с яйцом. Афонсу, совершенно пьяный, ушел с обнимку с Уго. Лусия грустно улыбнулась и повернулась спиной. Я и не заметил, как она ушла, и вроде бы в одиночестве.

Депутат продолжал свою речь, когда я опять помчался в туалет, где меня снова вырвало. Глаза у меня были красные, рот полон блевотины, и в этот момент я снова посмотрел на стену, где было написано: «Смерть тирану!».

— На таком собрании интеллектуалов, — продолжал витийствовать депутат, — нельзя не упомянуть о цензуре, на которую ныне столько нападок. Да, цензура — это зло, когда плохи цензоры. С этим я согласен. Я категорически против того, чтобы литературные сочинения подвергались цензуре. Будучи выставлены на книжных полках, они не привлекают всеобщего внимания. Мы — страна безграмотных, господа. Литература опасности не представляет.

Е…ться в ж… совсем не больно. Попробуй!

— Другое дело — кино, куда ради развлечения ходят люди всех возрастов и классов. Вот где действительно нужна цензура! И не какая-нибудь, а строгая цензура, способная обуздать безнравственность, которая захлестнула наш кинематограф неизвестно во имя чего. Такая безнравственность не может быть терпима или легализована. Нет свободы мысли или творчества в стране, где люди ведут себя как собаки.

Да пошел ты на хрен, мать твою за ноги!

— Чтобы предоставить полную свободу распутству, разложению, порнографии в кино, министр юстиции счел за благо отвести особые кинозалы, где допускается безнравственность, непристойность, кинематографические излишества, как это принято в некоторых странах. Пускай их посещают те, кто желает валяться в дерьме и добропорядочной жизни предпочитает разврат.

Ну, блин, мать твою растак и разэтак!

— Отношения полов прекрасны тогда, когда сочетаются со скромностью, сдержанностью, когда не выставляются напоказ, а остаются глубоко личным делом влюбленной пары. Добро, красота и разум в любую эпоху развития человечества соседствуют с безнравственностью, бесстыдством и растлением. Так что мы не хотим, да и не должны ратовать за полную свободу от цензуры, ибо это несомненно ввергнет нас в бездну варварства, аморализма и половой распущенности.

Смерть тирану!

Пошатываясь, я вернулся в зал. Речь депутата была встречена аплодисментами, хотя никто так толком и не разобрался, защищает он или порицает цензуру. Я подошел и, разинув рот, изо всех оставшихся сил обеими руками пожал ему руку.

— Великолепно! Просто великолепно, господин депутат. Изумительно!

Депутат разразился принужденным смехом и чуть не свалился с ног — к счастью, кто-то его поддержал. Тут к нему подошел человек в костюме-тройке и шепнул на ухо:

— На президента совершено покушение. Полиция разогнала толпу дубинками и слезоточивым газом. По злоумышленнику открыли пулеметный огонь, он убит на месте. Вам следует пройти со мной. Главнокомандующий ранен.

И он увидел своего брата еще совсем маленьким, беззащитным ребенком, играющим с другими детьми. Не таким ли беззащитным ребенком он и погиб в застенке, разве что немного подросшим да осмелевшим? И он снова погрузился в бред и, одурев от тоски и страдания, поднялся с кровати и стал бесцельно слоняться по комнате. И снова до него доносились голоса, произносившие знакомые слова, исходящие, как ему показалось, из уст главнокомандующего. Потом он снова рухнул на кровать, но как только снова начал погружаться в бред, треск пулеметных очередей привел его в чувство. Его слух терзал женский визг, детский плач, крики и стоны раненых. Он слышал топот ног, натыкающихся на поверженные тела, и снова треск пулеметных очередей, крики, стоны и детский плач. Почти ничего не соображая, он встал с кровати, которая стала ему ненужной, и снова перед ним предстало детское тельце брата, игравшего с другими детьми много лет назад, и он вспомнил, как его брат подрастал, мужал и креп — если бы только не эта худоба и не угри на лице! — а потом увидел, как юноша плюет в лицо полковнику, как люди в штатском насилуют невинную плоть, а он стоит, привязанный к столбу, и тут появляется человек в форме и докладывает полковнику, что парнишка умер.

Он вскочил с кровати, словно одержимый, бросился к окну, посмотрел в разверзшуюся перед ним пропасть, на дне которой серая масса народа расступалась перед пулеметными очередями, высунулся из окна, наблюдая, как народ бежит с площади в День независимости, и даже не обернулся перед тем как перебросить ногу через подоконник и сорваться с высоты с плачем и криком: «Да здравствует Бразилия!». Пока его тело рассекало пространство, ему виделось избитое лицо юноши, умирающего от боли и стыда.