Имя отражает суть.

Сущность.

«Не всё, что ты видишь, истинно, как и наоборот, не всё истинно, что ты не видишь, Арараги-кун».

Хачикудзи Маёй.

Хачикудзи потерявшаяся.

«Маёй» изначально понималось как распустившийся уток, переплетение нитей, поэтому «紕» пишется с радикалом «нить» слева, также это означает и злобу мёртвых, которым помешали упокоиться. Ну, кандзи «宵» само по себе есть «вечер», то есть время сумерек, и означает так сказать, «колдовское время», к тому же кандзи «真», добавленный спереди, становится довольно редкой приставкой, «真宵», то есть «глубокая ночь», вот так понемногу и пришли к архаизму, обозначающему два часа по полуночи, что самая ни на есть глухая ночь. Корова, улитка или же кукла... Однако это прямо как сказал Ошино...

Разве это не тоже?

— Но... ты правда не видишь Хачикудзи? Она же вот, здесь...

Я взял потупившуюся Хачикудзи за плечи и с силой поставил напротив Сендзёгахары. Хачикудзи Маёй. Прямо здесь, я коснулся её. Чувствую тепло её тела, ощущаю мягкую кожу. Если посмотреть на землю, она даже отбрасывает тень. И когда она меня укусила, было больно...

Было весело, когда мы говорили.

— Не вижу. И не слышу.

— Но ты же...

Нет.

Не было.

Сендзёгахара же сразу сказала.

«Ничего не вижу».

— Я видела только, как ты что-то бормотал перед стендом, а потом задвигался словно в пантомиме, Арараги-кун. Я совершенно не понимала, что ты делаешь.

Если бы спросила.

Да, тогда я бы всё ей объяснил. А, вот оно что, потому-то Сендзёгахара и не взяла блокнот с адресом.

Не видела ничего, что могла бы взять.

Не было его.

— Но ты могла бы сказать...

— Не могла. Просто не могу сказать. Если происходит, что ты видишь что-то, чего не вижу я, я всегда буду думать, что не так всё со мной.

— …

Больше двух лет.

Девушка, встретившая странность, Сендзёгахара Хитаги.

С ней самой всё было не так, сама была странностью.

Такой образ мыслей пустил непомерно глубокие корни в её душе. Человек, повстречавший странность однажды, будет всю оставшуюся жизнь нести это бремя. В большей или меньшей степени, чаще — в большей. Покуда знаешь, что в этом мире существует такое, уже не можешь притвориться, будто ничего не видел, даже если всё прошло бесследно.

Поэтому.

Хоть Сендзёгахара и освободилась наконец от своей проблемы, она по-прежнему не желает думать, что с ней всё в порядке, не желает думать, что что-то не так во мне... и притворилась, что видит Хачикудзи, которую не видит.

Следовала моим словам.

Ясно...

И Сендзёгахара будто бы даже в сторону Хачикудзи не смотрела... она буквально не могла на неё посмотреть. И Хачикудзи пряталась за моей ногой, словно избегая Сендзёгахару, наверняка по той же причине...

Сендзёгахара и Хачикудзи.

Так и не сказали друг другу ни слова.

— Сендзёгахара... потому-то ты и пошла сама к Ошино...

— Потому что хотела спросить. Хотела узнать, что происходит. А когда спросила, он укорил меня или даже был поражён. Нет, наверное, он смеялся.

История действительно забавная и похожа на шутку.

Не очень смешную.

— Так значит, улитку встретил я?

Повстречал демона, а на этот раз — улитку.

Ошино тоже говорил тогда.

— Странности в форме детей, особенно маленьких девочек, похоже, обычное явление. Конечно, о таком и я знаю немного. Было в учебнике по японскому. О призраке в кимоно, строящем козни путешественникам в горах, о ребёнке, который незаметно вливается в компанию детей, незнакомых друг с другом, и по окончанию игры один из этих детей пропадает... Хотя ничего о заблудшей корове я не слышала. Знаешь, Арараги-кун. Ошино-сан сказал вот что. Чтобы встретить заблудшую корову, нужно не хотеть вернуться домой. Хотеть, может даже в некоторой степени подсознательно, но любой временами думает об этом. У всех есть проблемы дома.

— О!..

Ханэкава Цубаса.

Она тоже такая.

Воскресенье посвящает прогулкам — в доме разлад и искажение.

Она такая же, как я, или даже больше.

Поэтому Ханэкава видела Хачикудзи.

Видела, трогала, говорила.

— И странность... исполняет желание?

— Звучит, конечно, красиво, но не думаешь, что она просто пользуется человеческой слабостью? Если ты, Арараги-кун, и не хочешь возвращаться домой, это ещё не значит, что ты всерьёз так думаешь. Потому вернее будет назвать это подсознательным желанием.

— …

— Но потому-то, Арараги-кун, справиться с заблудшей коровой просто. Он ведь сразу сказал? Если не будешь идти с ней, отделишься, всё будет хорошо. Только и всего.

Сам захотел потеряться.

Довольно логично. Если неотрывно следовать за уликой, которая никогда никуда не дойдёт, то никто не сможет вернуться домой.

На словах очень просто.

Ханэкава легко смогла выйти из парка.

Если возвращаешься, можешь вернуться.

Идёшь вслед за ней, вернуться не можешь.

Но.

Всё-таки, если человек не хочет возвращаться домой, место, куда он возвращается, никак не дом.

— Это не вредоносная и не сильная странность. Никаких травм. Он так сказал. Заблудшая корова это небольшая проделка, лёгкая загадка. Поэтому...

— Поэтому? — перебил я её.

Больше не мог это слушать.

— Что поэтому, Сендзёгахара?

— …

— Это не так, не так, совсем не так, Сендзёгахара. Я понимаю, к чему ты ведёшь, и это бы, конечно, прекрасно окончило всю эту кутерьму, однако я хотел спросить Ошино не об этом. Спасибо большое за все эти цитаты, но я хотел узнать не это, не за этим ты ходила к Ошино, Сендзёгахара.

— Тогда за чем?..

— За этим.

Я сильнее сжал плечи Хачикудзи.

— Я хотел узнать, как её, Хачикудзи, отвести к её маме, только это. С самого начала мне нужно было только это. Мне нет дела до всяких таинственных знаний, которых никто не ведает. Эта бесполезная информация попросту забивает мозги. Важно совсем не это.

Не Арараги Коёми.

А Хачикудзи Маёй.

Я не должен остаться.

Я обязан остаться.

— Ты не понимаешь, Арараги-кун? Этот ребёнок, её здесь нет. Ни здесь, ни где-либо ещё. Хачикудзи... Хачикудзи Маёй-тян, да. Она... Она уже умерла. Потому это не нормально, она не одержима странностью, она сама странность...

— И что с того?! — крикнул я.

Крикнул прямо Сендзёгахаре.

— Тут все не нормальные!

— …

И я, и ты, и Ханэкава Цубаса.

Ничто не вечно.

И тем не менее.

— Ой, Арараги-сан, больно.

Хачикудзи заизвивалась в хватке моих рук. Я сам не заметил как слишком сильно сжал её плечи и больно оцарапал ногтями.

Больно.

А затем она продолжила:

— Н-но, Арараги-сан. Сендзёгахара-сан сказала ведь. Я... я...

— Тихо!

Что бы она не сказала, Сендзёгахара всё равно не сможет услышать.

Слышу лишь я.

Но она даже с самого, с самого начала пыталась сказать, что она улитка, пусть и слышу лишь я.

Пыталась изо всех сил, приложила все усилия, чтобы сказать.

А после говорила и ещё.

В самом-самом начале, её первые слова.

— Ты не слышала, Сендзёгахара, поэтому я скажу тебе. Первые её слова мне, да и Ханэкаве, были достаточно неожиданными.

«Не говорите со мной».

«Ненавижу вас».

— Понимаешь, Сендзёгахара? Она не хотела, чтобы за ней кто-то шёл, и высказывала это всем, понимаешь, что она чувствует? Если кто-то пытается потрепать её по голове, она кусает руку, мне не понять этого.

Нельзя ни на кого полагаться.

Не могла сказать.

Что она сама такая.

Что в ней странность.

— И хоть мне не понять, но и она и я одинаково прочувствовали, что такое потеряться, что такое быть одному, хоть и по-разному, но прочувствовали. Чувства у нас не одинаковые, но боль одна. У меня бессмертное тело, у неё — странность. То и это. Мне плевать на улиток и потерявшихся коров, даже если она сама скажет, это не изменит ничего. Ты не видишь её, не слышишь и даже не чуешь, но именно поэтому я просто обязан проводить её до мамы.