При всех своих талантах агента, Стивен страдал от сердца, израненного любящего сердца, почти разбитого женщиной по имени Диана Вильерс. Она предпочла ему американца — выбор очевидный, поскольку мистер Джонсон был человеком благородным и весьма состоятельным, тогда как Стивен являлся ублюдком как по происхождению, так и по части внешности: желтоватая кожа, бесцветные глаза, жидкие волосы и костлявые руки-ноги, да еще и без гроша за душой. Впавший в отчаяние Мэтьюрин стал совершать ошибки в обоих своих призваниях — промахи эти в значительной степени объяснялись излишними дозами настойки лауданума, к которому он пристрастился — и когда вышло так, что Луизу Воган, американскую приятельницу Дианы Вильерс, поймали за шпионаж и приговорили к каторге, Стивен вызвался плыть с ней в качестве врача на «Леопарде». Миссия эта была совершенно пустяковой по сравнению с прежними его заданиями, и со временем стало ясно, что сэр Джозеф таким образом просто услал его прочь. Тем временем отношения доктора с миссис Уоган приняли неожиданный оборот… Насколько откровенным стоит быть с Уоллисом? Как много ему уже известно?

— Вы, кажется, употребили по отношению к тону писем сэра Джозефа эпитет «восторженный», не так ли? — проговорил Стивен. — Сильное выражение.

Это был адресованный Уоллису сигнал выложить карты на стол, если он намерен и впредь придерживаться принятых ими рамок откровенности. Тот незамедлительно откликнулся на зов.

— И это слабо сказано, Мэтьюрин, уверяю вас, — ответил Уоллис, потянувшись за папкой. — Получив ваше донесение из Бразилии, из Ресифи, он написал, что вы достигли блестящего успеха, вытянув из леди все известные ей сведения за время намного меньшее, чем ожидалось; что у него сложилась теперь довольно полная картина американской шпионской организации; что он намерен истребовать вас назад с Мыса, каковое распоряжение отошлет на эту станцию с первым же кораблем, и даже если вернуть вас не удастся, будет считать каждую минуту вашего отсутствия потраченной не напрасно. Это уже неимоверно эмоциональный для сэра Джозефа стиль, но он не идет ни в какое сравнение с тем панегириком, что написал наш начальник, получив ваши документы, пересланные с Мыса.

— Выходит, шлюпки дошли?

— Одна. Баркас под командой мистера Гранта, который и передал бумаги старшему морскому офицеру порта.

— Можно хоть было разобрать, что написано? Я наскреб их на коленке.

— На документах имелись водяные разводы и кровавые пятна — у мистера Гранта возникли трудности с подчиненными, — но, не считая двух листов, все оказалось вполне читабельно. Сэр Джозеф направил мне основную выборку, как разумеется, сообщил все, касающееся ситуации здесь. А заодно приложил письмо, — Уоллис протянул Стивену документ, — в котором привел вас в пример по части умения обманывать врагов и сеять рознь. Мне, по его словам, необходимо продолжать, насколько возможно, начатое вами в этой части света. Пакеты продолжали прибывать, и каждый с письмом для вас. Тон посланий, как уже говорилось, изменялся в сторону беспокойного и даже, с ходом времени, до отчаянного. Но каждое сводилось к тому, что в один прекрасный момент вы вернетесь, дабы воспользоваться посеянными плодами удара, нанесенного по французским тайным службам, и возобновите свою деятельность в Каталонии. Вот здесь я подготовил для вас сжатый отчет о состоянии дел здесь.

Уоллис был старым, проверенным коллегой, лишенным грехов, если не считать скаредности, подлости и похотливости, так часто встречающихся среди агентов разведки; не вызывало сомнений, что он до тонкостей знаком со своим делом, а также отдает себе отчет в следующем: если Стивен Мэтьюрин почти сгинул на пути сюда, то с таким же успехом может сгинуть по пути обратно. Море — предательская стихия, корабль — утлый челн, fragilis ratis, швыряемый волнами и служащий игрушкой ветров. Даже к лучшему, если Уоллис будет в курсе.

— Послушайте, — начал Стивен, и Уоллис весь обратился в слух. Лицо его выражало крайнюю степень заинтересованности и любопытства. — Начнем с того, что вам наверняка известно про арест Уоган с поличным, с бумагами из Адмиралтейства?

Уоллис кивнул.

— Она была агентом мелким, но преданным и самоотверженным, такого не купишь. Естественно, она постаралась сделать все возможное, чтобы дать своему шефу знать о своем провале и о том, кто оказался скомпрометирован по ее вине, а кто нет. Случилось так, что на борту вместе с ней очутился любовник, ее соотечественник, блестяще образованный молодой человек по фамилии Хирепат. Он сам устроился на корабль, чтобы быть рядом. Она использовала его для передачи информации, которую я перехватил в Ресифи. На ней и основывался первый мой доклад. С самого начала путешествия мне придали ассистента, некоего Мартина, уроженца Нормандских островов, выросшего во Франции. Он умер, и мне пришло в голову, что из человека с таким прошлым может выйти идеальный тайный агент. Тогда я, как будто от его имени, сфабриковал общий отчет о состоянии дел, затрагивающий деятельность нашей разведки в Европе и с отсылками на Соединенные Штаты и к некоему отдельному документу, охватывающему Ост-Индию. Я не располагал достаточной информацией по Ост-Индии, чтобы состряпанный мною рапорт мог обмануть знатока, и потому даже не брался за него. Зато льщу себя надеждой, что обстоятельный анализ европейской ситуации с мимолетными ремарками касательно США способен убедить даже такого скептика как Дюран-Рюэль.

— Вряд ли стоит говорить вам, дорогой Уоллис, что моя бумага содержала детали о двойных агентах, подкупах, источниках информации в различных министерствах самой Франции и ее союзников. По сути, она была направлена на то, чтобы скомпрометировать их политиков, вывести из игры самых способных людей и посеять взаимное недоверие. Сей документ был обнаружен среди вещей умершего и сразу возбудил подозрения. С него сняли несколько копий, чтобы отправить в Англию с Мыса посредством тамошних властей. Из владеющих французским на корабле были только я и Хирепат; поскольку у меня времени не имелось, переписывать пришлось американцу, которого назначили моим новым ассистентом. Я не сомневался, что он проговорится своей возлюбленной, и благодаря безраздельной ее над ним власти одна из копий перекочует к ней, чтобы отправиться в Америку с Мыса. Копия перекочевала, и Луиза зашифровала ее — я, кстати, нашел ключ к их коду, — но мы не зашли на Мыс, поскольку за нами погналось голландское судно, превосходящее нас силой.

Я утешал себя мыслью, что она наверняка исхитрится отослать добычу из Ботани-Бей, и потеря нескольких месяцев хотя и бесконечно прискорбна, но не смертельна. Ведь пока мы не находимся в состоянии действительной, объявленной войны с Соединенными Штатами, все равно нельзя питать совершенную уверенность, что американцы передадут информацию своим французским друзьям или хотя бы их союзникам. Но все-таки возможно, даже в мирное время, что в порядке обмена добрыми услугами она до них дойдет, пусть и неофициально. Американский шеф разведки, мистер Фокс, в очень хороших отношениях с Дюран-Рюэлем. Но скажите, война уже объявлена?

— Нет, благодаря нашим настояниям. Но думаю, если правительство будет и дальше следовать своим курсом, долго ждать не придется. Мы душим их торговлю, а также похищаем или задираем их матросов.

— Идиотский, бессмысленный, безнравственный и ошибочный курс, — яростно бросил Стивен. — Помимо всех прочих издержек, война приведет к глупейшему разбазариванию наших сил и средств. Неужели правительство в самом деле намерено устроить передышку этому подлецу Бонапарту, исключительно из желания добраться до горстки предположительных дезертиров — от которых на флоте и так толку не было — и потешить свою неугомонную мстительность? Это полное безумие. Но я отвлекся. Предполагалось, что миссис Уоган отошлет документ из Ботани-Бей. И все было бы чудесно, доберись она до этого пункта. Но не вышло. Наш корабль налетел на ледяную гору и едва не затонул. Некоторые из команды ушли в шлюпках, с ними я передал копию своего отчета, чтобы в случае, если они доберутся до Мыса, сэр Джозеф мог получить представление о моей затее и действовать соответственно. Вот вам и второй мой рапорт.