Хану яростно отпихнул от себя одеяло, разозлившись. Встав, и дойдя до ванной чтобы умыться, он обнаружил вдруг на ее стене любопытную вещицу. Возможно, ему за примерно выполняемые задания, словно крысиное лакомство в качестве бонуса, повесили зеркало.

  Он пока не видел тут ни прислуги, ни обслуживающего персонала. Тем не менее, еда вчера аккуратно появлялась, как на скатерти-самобранке, а посуда убиралась вовремя. Теперь, еще и это зеркало. Инна, тоже всегда исчезает подозрительно быстро, будто бы тая в воздухе сразу за порогом. Может быть, тут на 'гостевом' этаже, все же есть раздвижные стены, как в детских аттракционах?

  Щелей нигде не было видно, возможно стены были идеально подогнаны. Хану, наконец, набрался смелости и повернулся лицом к зеркалу. На него смотрел коротко стриженный и хорошо сложенный молодой человек с трехдневной щетиной и припухшими от недосыпа веками. Примерно, под тридцать. Умные серые глаза. Как у надежно привязанной к столбу собаки. Все понимает, а сделать ничего не может. Спасибо, что хоть пока кормят. Да, и остальные услуги тут на хорошем уровне... Он уныло вздохнул.

  На раковину положили безопасную бритву, намекая на серьезность намечающегося мероприятия, дабы он не осквернил своим запущенным видом их драгоценный 'кармомограф'. Пока его никто не беспокоил, но ему было неясно, когда же должна начаться, эта чертова церемония. Наверное, это и хотела объявить ему Инна, когда ущипнула его. Надо было все же найти в себе силы и хотя бы поздороваться с ней утром или что тут принято говорить в таких случаях по их этикету?

  Да нет, хорошо, что она ушла. Что бы он мог ей сказать сейчас - 'Привет, мне было очень хорошо, спасибо за все, но тут все несколько достало, прикончите уже меня быстрее'?

  Хану не хотел бы сейчас говорить с ней, в душе чувствуя какую-то неловкость и слегка ощущая себя жертвой изнасилования под сильным наркотиком. С другой стороны, Инна пила то же самое вино, а значит разделила его энтузиазм в полной мере. Супостатам, вообще, можно было бы спокойно обойтись и без него. Эта девушка, сама по себе, и так была для него сильнейшим опьяняющим сознание средством, намного эффективнее любых галюциногенных грибов, но они, видимо, решили перестраховаться.

  Ему пора бы было уже привыкнуть к тому, что тут все использовали его, как могли и делали с ним, что хотели. Хотя, оригинальный и творческий подход к этому, в данном случае, его сильно впечатлил и надолго запомнится.

  Плана побега у Хану так и не было. Он и так знал, что лифт снова отключен, комната на лестницу надежно задраена, а во дворе под окнами снова сидит пара мрачных и настороженных громил. Такая возможность здесь могла быть только ночью, но даже ее, они достаточно грамотно и остроумно убрали. Оставалось только ждать, когда за ним снова придут.

  Чувство голода напомнило ему о необходимости восстановить силы. Хану вяло поплелся в уже хорошо ему знакомую столовую справа, где мрачно и нехотя покусал свой завтрак.

  Он чувствовал себя очень усталым, раздавленным и будто, обесцвеченным. Видимая безвыходность ситуации лишала его сейчас последних сил, энергии и воли к сопротивлению. Надо было чем-то занять себя и отвлечься, пока ум не дожрал сам себя, зациклившись в мучительном ожидании неминуемой развязки.

  Хану подумалось, что возможно, в данный момент с этой задачей прекрасно бы справилась Инна. Хотя, с другой стороны, этой ночью, она отвлекла его так, что ни физических, ни эмоциональных сил повторить все это, уже все равно не осталось. Тем более, ее все равно сейчас не было. Наверное, зарядить батарейки, требовалось не только ему.

  Депрессия усиливалась. Выбор доступных ему вариантов досуга, был очень небольшим и он снова пошел в библиотеку. Ему надо было просто как-то провести время и легче всего было бы убить его там.

  Слепо ткнув рукой в первую попавшуюся книжку, он обнаружил сборник небольших новелл и раскрыв его на загнутой кем-то странице, стал читать заинтересовавшие его строки, словно написанные кровью в каком-то рваном ритме чьим-то быстро гаснувшим потоком сознания:

  'Ровная, спокойная поверхность темной, густой, словно жидкий асфальт, воды. Лишь изредка на покрытой ряской поверхности, пробежит ленивая рябь от пугливой стайки мальков и еле уловимое движение в бездонной и пугающей толще болота.

  Эфирные щупальца тьмы заботливо укрывали его поверхность, пряча от света нежную кожу его обитателей. Злобные, уродливые существа рыскали в клубящемся тумане и спрятавшись под его покровом, ревниво блюли границы мрачного царства.

  Но впервые пробивший мглу луч, лишь на миг осветил в глубине пару ленивых и флегматичных существ, разорвав субстанцию тьмы на нелепо смешные и нестрашные клочья.

  И вот, над пленкой воды, раскрыты в восторге глаза. Тварь жадно хватает живительный воздух и обнимая подаренный мир, стрелой устремляется к солнцу. Восторг затопил в океане блаженства, а время застыло в одной бесконечной секунде. Но стебли кувшинок и плети коряг лежат на плечах огромным, бесформенным грузом. Инерция движения вверх уж слишком мала и вот уже тварь беспомощно падает вниз.

  Усталое тело опускается все ниже в темную глубину болота. Лучи света тают, растворяются и пропадают совсем, не в силах преодолеть чудовищное и тупое сопротивление толщи мутной воды. Они уже кажутся миражом, сказкой, где-то в далеком детстве спрятанной и забытой тайной, прекрасной и дорогой сердцу, старой игрушкой на пыльном чердаке.

  Глубокая тоска затопила всю душу. Что-то внутри тянет, тревожит, не дает забыться, заснуть в бестолковых, суетных движениях мирского механизма, в убаюкивающем шепоте ее невидимых врагов. Тварь, словно соринка, инородное тело, застрявшее между идеально смазанных, притертых шестеренок часов. Она всем мешает, наступает не туда и делает не то. Все вдруг вокруг потеряло смысл и переполнилось фальшью, лживый оскал которой виден в самых обычных и невинных вещах.

  Существо заточено в тюрьме своего тела, в воздушном пузыре тонущего корабля вдыхает последний доступный глоток воздуха. Мозг словно обнажен и открыт для обычно бесшумных мерзких звуков демонов высших сфер. Чудовищные видения призрачных существ, словно крадутся за спиной на цыпочках, строя ему жуткие рожи, пугая и издеваясь над ним. Тварь как бы смотрит старую ленту немого кино с другой стороны этого жуткого аквариума, снаружи чужого кошмара. Она теперь вне игры, словно навсегда перейдя невидимую и запретную границу.

  Мир продолжает равнодушно взирать пустыми холодными глазницами на ее мольбу, молитву почти потерявшего рассудок создания, на разрывающий ее сердце вопль: 'Это все ложь! Этого не может быть! Пусть лучше смерть! Ведь должна же, где-то быть и цель и смысл!'.

  И ей уже ничего было не надо от этого мира. Все пусто тут. Есть только свет, угадываемый по внутреннему зову, по едва угадываемому отражению, искорке, слабому отблеску - даже сквозь самую вонючую тину со дна болота.

  И тварь обрушила все связи. Все цепи, что держали ее тут, поставив все на кон. У нее ничего больше нет, кроме этой надежды.

  Напряглись струны мышц для рывка. Словно шаг через пропасть и сильный толчок. Мутное облачко взметнувшегося ила и вытянутые и испуганные морды сородичей рядом. Внутри все сжалось и ахнуло от собственной смелости.

  Бросок тела вверх и оно режет густую воду, как масло. Ломая когти об ветви коряг, оставляя за собой длинную пузырьковую траекторию - след торжества любви и веры. Наслаждение чувством движения и все более свежая, светлая вода. Блики близкой и вечной игры света на поверхности.

  Но опять падение, жгучее чувство обиды, неспособность взлететь и зацепиться за воздух, вскарабкаться по лучам, выплюнув в мир оболочку осточертевшего тела'.

  Хану закрыл книгу. Он чем-то был похож на эту тварь. И этот город, был ее миром. Несмотря на все эти духовные учения, монастыри и университеты. Тут что-то пошло не так и видимо, все это началось с 'Кризиса веры'.