Он не смог заставить себя, не заметить хижину Инны, отметив и ее, вскользь брошенный в его сторону, взгляд. Видимо, и она не смогла.

  Хану, подумал, что представляет собой, возможно, самого никудышного медитатора за всю историю этого лагеря, имея очень живой и беспокойный ум, да еще с выводком визжащих тем и вопросов, явно не располагающих к расслабленному созерцанию сущности бытия и проникновения в истинный смысл глубин мироздания. Хотя, по большому счету, вся эта его кипучая ментальная активность, не принесла ему пока никаких дивидендов. Его как хотели, пинали по незнакомому ему сюжету, словно играли теннисным мячиком, перебрасывая друг другу в условиях и обстоятельствах, над которыми, по сути, у него не было даже иллюзии контроля, не говоря уже о понимании первопричин всех этих событий и приключений, до тех самых пор, пока не докатили сюда.

  Стоит ли продолжать ломать голову и биться о стену, если толком все равно не понятно, в эту ли стену, вообще надо ломиться? Но, разве и так играющие им, не в тех же условиях?

  Хану вспомнил прошлый разговор на эту тему с Эддичкой и представил театр взаимно обусловленных марионеток, обреченно дергающих друг друга за веревочки по бесконечному циклу. Свои причины и свои обстоятельства. Все очень жестко, но невидимо сцеплено. Из этого круга не выйти, даже просто отказавшись от действия, потому что и у такого отказа, так же будут причины...

  Чтобы не изводить себя более, никуда не приводящими рассуждениями, он попытался последовать мудрому совету и разогнать, сейчас уже бесполезные мысли, но свободное место очень быстро заняли новые - 'о разгоне всех мыслей'. Как 'отпустить' их, было еще не понятно. Репетиция не вышла, но завтра, возможно, его все же научат.

  Тем не менее, Хану точно знал радикальный способ, мгновенно выкинуть весь мусор из головы, но его одного для этого было несколько мало.

  Было уже очень темно и абсолютно тихо. Ноги сами вынесли его из домика и поставили под окном хижины, где теперь жила Инна, а он не стал им в этом мешать. Он не знал, что ему теперь делать дальше и уже устал ломать голову в бесплодных сомнениях. Поэтому, Хану просто отдал обстоятельствам сложиться самим так, как им это вздумалось. Не мешая, не помогая, а просто молча и тихо ожидая, что ему выпадет.

  И они выпали. Красивые женские руки, выпав сверху из открывшегося окна, обхватили его подмышки и бесшумно втащили внутрь комнаты, подобно тому, как муравьиный лев хватает попавшую в его воронку, козявку. Хану, опять же, не стал возражать. В конце концов, ретрит еще даже не начался, тем более, ему с Инной теперь даже разговаривать было уже совсем некогда.

   Проваливаясь позже в сон, он немного помечтал о том, что хорошо бы повторять такую ночь вечно.

   Я принимаю прибежище, призываю бодхичитту и молюсь,

   Но при этом не чувствую преданности и сострадания из глубины сердца.

   Такая практика дхармы и созидательных действий становится лишь пустыми словами.

   Я просто выполняю какие-то действия, но это затрагивает меня.

   Гуру, думай обо мне! Скорее посмотри на меня с состраданием!

   Даруй мне свое благословение, чтобы все мои действия

   вели меня к Дхарме.

   Все страдания возникают из желания собственного счастья,

   Хотя сказано, что просветление достигается желанием помогать другим.

   Хотя я и развиваю бодхичитту, в глубине мои цели эгоистичны.

   Я не только не приношу пользы другим, но и приношу им вред.

   Гуру, думай обо мне! Скорее посмотри на меня с состраданием.

   Даруй мне свое благословение, чтобы я мог поставить себя на место других.

   20

  Утро в горах выдалось очень холодным. Обычный, видимо, для этих гор туман, рваными языками облизывал влажную от росы траву. Воздух был чистым и свежим. Пожалуй, даже слишком свежим, а одеяло излишне тонким. Вылезать, из-под хорошо ими прогретой ткани, совсем не хотелось. Все что, ему было бы надо, уже сейчас сладко дрыхло рядом под боком. Удобно обвившее Хану, роскошное женское тело, дарило драгоценное тепло и уют. К этому счастливому в своей ленивой неге переживанию, ничего более добавлять не требовалось. Любая попытка улучшения и так уже совершенного момента, могла бы все это блаженство, просто испортить.

  По долине прокатился гулкий звон гонга. Все хорошее, когда-то кончается. Начинался ретрит. Видимо, все же придется вставать. Инна едва проснувшись, тут же больно ущипнула его, молча кивнув на дверь. Похоже, она серьезно относилась к местным правилам и ясно дала понять, что пора выметаться к себе в домик на 'индивидуальную медитацию'. Хану меньше всего, сейчас бы хотелось брать на весь срок обет целибата, но его личное мнение уже ничего поменять не могло.

  Плюхнувшись на кровать уже в своей хижинке, он соорудил что-то вроде гнезда, подоткнув одеяло под спину. Взгромоздившись затем на подушку, Хану попытался скрутить ноги в позу лотоса и, к его удивлению, они сложились легко и естественно, словно он просидел в ней всю жизнь. Он изумленно таращился на свои пластилиновые ноги, пока до него не дошло, что благодарить за эту растяжку следовало бы Кайзи. Все же он долго был помощником Оракула, а значит, был очень искушен и продвинут в техниках практики. Но, вот разум сейчас, был уже его собственным и потому, в медитации ум вмиг закружился в вихре мыслей и образов. Он снова и снова вернуть ему равновесие, но результатом этих бесплодных попыток, было лишь все более яростное сопротивление и все новые неистовые танцы дикого и совершенно разболтанного ума.

  Хану вдруг вспомнил о паре своих странных переживаний, каждый раз как-то связанных с Мартой. Тогда это произошло совершенно спонтанным и естественным образом, без всяких усилий с его стороны, словно ему дали аванс или такой необычный подарок на время. Но теперь, он не мог повторить , вызвав их специально, хотя отчетливо помнил все детали этих необычных состояний ума. Возможно, от него сейчас, как раз требуется что-то подобное.

  Хану вспомнил, что испытал эти переживания, сразу после сильного стресса. В последующем, у него был повод повторить все это не раз. Стресса в этом мире, ему хватало с избытком. Но видимо, ко всему этому, как-то необходимо было приложить еще и Марту, чтобы это снова случилось. По крайней мере, сколько и куда бы не прикладывай Инну, к примеру, - ничего похожего, с ним более не произошло ни разу. Стресс и Марта - очевидно, были двумя необходимыми ингредиентами для этой необычной алхимии мозга. Очень странно, что именно она, каким-то образом, каждый раз была катализатором таких переживаний.

  Хану терпеливо продолжал ломать голову в 'индивидуальной медитации', но ничего путного так и не вышло. Пытаясь сконцентрироваться - он расслаблялся. Когда же хотел расслабиться, отпустив все - тут же набирал новый полный комплект ментального мусора. Ум словно издевался над ним, делая все с точностью наоборот. Возможно, на групповых занятиях, все сложится лучше.

  Перед групповой медитацией, Нима дал короткие и ясные инструкции, которые тут, кроме Хану, видимо, были никому не нужны. Его же спутники, сталкивались с простейшими элементами практики с самого детства, будучи хорошо обучены и воспитаны в линиях их духовных традиций.

  На первый взгляд, это задание не выглядело очень сложным - не фантазировать, не придумывать что-то свое, не гнать мыслеформы насильно, а просто держать внимание через подсчет вдоха-выдоха, на ощущении течения потока воздуха в слизистой оболочке носа, на мерном движении стенки живота при дыхании, на шуме в ушах - можно было выбрать любой объект для такой концентрации, кому как удобно.

  Но это оказалось очень непросто. Незаметно прокравшаяся, совершенно ничтожная мысль, уже через мгновение, стремительно разворачивалась боевым строем на огромном ментальном экране, заслоняющим все видимое пространство ума. А вот на нем, уже проявлялись яркие образы и проносились актуальные в злободневности темы. Они требовали немедленной мобилизации всех имеющихся мыслительных ресурсов для их тщательного пережевывания, вплоть до тех самых пор, пока Хану в очередной раз, разочарованно не обнаруживал себя в эпицентре нового мозгового штурма. С усилием возвращая свой ум на объект концентрации, он лишь на несколько секунд смог удержать внимание, чтобы затем быть опять погребенным под новым завалом.