Когда разговор возобновился, плантатор Сент-Этьен громко заявил:

— Постойте, господа! Мы должны послушать, что скажет генерал. Вы, кажется, совсем забыли: возможно, мы уже находимся в состоянии войны с монсеньором де Пуанси и его английскими союзниками!

— Да, пусть говорит генерал, — поддержал другой гость по имени Ривье Лебельё. — Нам всем интересно услышать последние новости.

— Пока мы реально еще не воюем, — начал дю Парке. — Я встречался с монсеньором де Туаси, и в процессе беседы с ним у меня сложилось впечатление, что во Франции ни регентшу, ни ее советников особенно не интересуют наши дела здесь. Однако, по-видимому, оба — и де Пуанси, и Жан Обер — лишатся своих голов, если новому генерал-губернатору удастся до них добраться.

— Никто! — взревел Лефор. — Никто, пока я жив, не посмеет даже пальцем тронуть нашего благородного командира.

Холодно взглянув на Лефора, дю Парке сказал:

— Вы поторопились, мой дорогой Лефор. Господин де Пуанси взбунтовался против королевской власти и заслуживает смертной казни. Мне не известны достоинства монсеньора де Туаси, и, судя по некоторым сообщениям, я склонен полагать, что он не будет более способным правителем, чем наш прежний генерал-губернатор. Однако существует одна вещь, которой я не терплю, — это государственная измена. В таких случаях я беспощаден. Никто не имеет права продаваться англичанам, господа! Мы отвечаем за наследие юного короля, Людовика XIV, как бы мы ни осуждали действия Мазарини и его сторонников.

— Ну что ж, — заметил Матьё Мишель. — Разве я говорил не то же самое? Если господину де Пуанси угодно узнать последние новости из Франции, мы готовы донести их до него. У меня по меньшей мере пятьдесят фунтов сухого пороха и мушкет, ржавеющий без пользы.

— Легче, легче, мои друзья! — успокоил генерал. — Пока мы еще не воюем! Как я только что сказал, я встречался с монсеньором де Туаси, и, по-моему, он вполне в состоянии собственными силами отстоять свои права. Я же постараюсь сделать все возможное, чтобы избежать на острове лишних осложнений. Но если новый генерал-губернатор попросит помочь ему подавить мятеж, то я надеюсь, господа, что мы первыми откликнемся на его призыв.

— Прекрасно сказано! — воскликнули Мишель и Лебельё в один голос.

— А теперь, господа, я не против последовать вашему примеру и немного подкрепиться, — заявил дю Парке, пытаясь протиснуться сквозь толпу гостей к буфету.

— Еще только один вопрос, генерал, — остановил его шевалье де Бофор. — Вы сказали, что встречались с новым генерал-губернатором и что нам, вероятно, придется сражаться, утверждая его права и власть. В этой связи мне хотелось бы знать: какие у него планы и намерения в отношении нас, колонистов.

Дю Парке с удивлением взглянул на говорившего.

— Позвольте пояснить, — продолжал де Бофор визгливым тоном, который соответствовал его внешности хорька. — Любопытно узнать, что господин де Туаси обещает нам за нашу помощь?

Дю Парке настолько ошеломила прямолинейность вопроса, что он потерял дар речи, и де Бофор, пользуясь его молчанием и сохраняя на лице притворно-подобострастное выражение — будто его слова содержали сладчайший мед, а не смертельный яд, — возобновил свою речь:

— Сказал ли господин де Туаси что-нибудь по поводу отмены пошлин на сахар и на двадцать фунтов табака? Рассматривал ли он возможность снижения налогов и думал ли о том, чтобы облегчить участь плантаторов, разоренных монополией господина Трезеля? Или, быть может, он собирается еще больше увеличить бремя различных поборов? Другими словами, если господин де Туаси хочет, чтобы мы пожертвовали своими жизнями ради утверждения его в должности, то сделает ли он что-нибудь, чтобы облегчить участь тех, кто останется в живых?

Лицо Лефора побагровело от ярости, и было ясно, что долго сдерживать себя он не сможет. Он был не колонистом, а солдатом, который живет одним днем. Мысль о войне скорее радовала его, чем тревожила. Кроме того, он не мог равнодушно смотреть, как слова де Бофора раздражают генерала.

— Черт возьми, сударь, — взорвался Лефор. — Вы хоть соображаете, о чем толкуете? Собираетесь ставить мышеловки в доме, который горит? Вас интересует только ваш собственный клочок земли и вам наплевать, кто правит на острове — французы или англичане.

— Это неприкрытое оскорбление, сударь, — вскричал де Бофор.

— Вне всякого сомнения, если вы, конечно, не достаточно трусливы, чтобы постараться истолковать мои слова иначе.

Бофор ухватился за эфес своей шпаги, но тут патер Шарль Ампто, который стоял рядом, не вмешиваясь в словесную перепалку, положил ладонь ему на руку.

— Сын мой, — проговорил он, — по крайней мере вы должны проявить уважение к дому, в котором находитесь в качестве гостя.

Теперь уже и генерал пришел на помощь священнику.

— Я уверен, — сказал он примирительным тоном, — что господин де Бофор так же сожалеет об инциденте, как и Лефор… Они, я надеюсь, забудут о ссоре, если я напомню, что в первую очередь мы должны хранить верность малолетнему королю. Нам не известно, что происходит во Франции, но каждую неделю к нам приплывают корабли, а это свидетельствует о том, что нас не забывают и что сам кардинал заботится о нас. Если бы не эта забота, откуда бы нам взять продовольствие? Ведь остров не в состоянии обеспечить все население продуктами питания. Монсеньор де Туаси, я уверен, не обманет ваше доверие, которое вы ему окажете.

Бофор послушно снял руку с эфеса шпаги, коротко, с презрительной усмешкой взглянул на Лефора и, повернувшись к генералу, заметил:

— Если бы только Господь внял вашим словам. И вы, сударь, должны простить мою запальчивость, поскольку была задета моя честь.

В данный момент генерал дю Парке хотел только одного: поскорее предать забвению неприятный инцидент. Отбросив всякую мысль о выпивке, он любезно беседовал с несколькими друзьями, когда к нему с обворожительной улыбкой приблизилась Мария. На ее лице дю Парке сумел прочитать обещание всех земных радостей.

— Пойдемте, генерал, — пригласила она. — Ваш завтрак на столе.

Произнося слова благодарности, дю Парке, как бы лаская ее взглядом, уже приготовился последовать за ней, но тут его плеча слегка коснулся патер Шарль Ампто, постоянный советник генерала, неизменно оправдывавший оказываемое ему доверие.

— Я должен поблагодарить вас за своевременное вмешательство, святой отец, — сказал дю Парке. — А то я уже думал, что два негодяя перережут друг другу глотки. По-моему, оба мошенника стоят один другого, хотя Лефор, безусловно, заметно исправился, если вспомнить, каким он был раньше!

— Фактически, — ответил священник, — никто не знает, откуда взялся этот самый Бофор, и он связан с довольно дурной компанией.

— Бофор настоящий авантюрист. Именно такие люди, как он, сеют смуту на Мартинике!

— Вы правы, генерал, — согласился иезуит. — Люди, подобные Бофору, опасны. А потому те, кто управляет островом, должны постоянно лично подавать достойный пример.

Резко повернувшись, дю Парке пристально взглянул на священника.

— Прошу прощения, — проговорил он отрывисто. — Что конкретно вы имеете в виду?

— Не подумайте, сын мой, — сказал патер Ампто, — что я пришел в этот дом только для того, чтобы насладиться вашим пуншем, французским вином и тортом… — При этих словах старый хитрец улыбнулся. — Вовсе нет, сын мой. В действительности мне необходимо довести до вашего сведения важное послание. Я не стану утверждать, что у меня на этот счет есть официальное поручение, но мы, иезуиты, говорили между собой о вас, генерал, и мадам де Сент-Андре…

— В чем дело? — спросил дю Парке резко.

— То, что я скажу, возможно, будет вам неприятно, сын мой, но вы не должны забывать, что я несу ответственность перед самим Господом и королем за добродетельность моей паствы.

— Я был бы очень рад, святой отец, если бы вы перешли к сути дела, — заметил дю Парке.

— Мне не легко подобрать нужные слова, генерал. Говоря об изменениях в характере Лефора, вы сослались на прежние времена, и в этой связи мне хотелось бы напомнить вам о том, как хорошо мы понимали друг друга, когда рассуждали о дурном влиянии, которое оказывали отдельные колонисты и их жены, вступавшие в интимные отношения со своими чернокожими невольниками.