Такой рынок я запомнил в Яунде. Его ряды были забиты яркими тканями, сверкающей эмалированной посудой, всевозможными бытовыми предметами. Штабеля бананов соседствовали с грудами ананасов и кокосовых орехов. Тяжелый запах сушеной рыбы смешивался со сладким ароматом фруктов.

Полными хозяевами здесь были бамилеке, предприимчивые, энергичные торговцы из самой крупной этнической группы Южного Камеруна. Мне рассказывали, что они держали в руках торговлю между югом и севером страны. Им принадлежали грузовички, на которых они транспортировали хлопок из северных районов к морю, а орехи кола, промышленные товары — в северные деревни. Они же под ростовщический процент ссужали крестьян деньгами, обеспечивая себе за бесценок будущий урожай с их крохотных хлопковых полей.

Невидимая паутина торговых связей опутывала всю страну. Однако совершенно независимые предприниматели были редкостью. Обычно африканский торговец служил как бы присоском щупальца, протянувшегося от колоссальных западноевропейских и американских компаний к африканской деревне. Благополучие такого коммерсанта зависело от согласия компании предоставить ему кредит, ссудить необходимыми товарами, поддержать в борьбе с конкурентом.

Лавка такого торговца почти не отличалась от крестьянского жилища. Глинобитный пол, окна без стекол, раскаленная железная крыша — здесь он принимал покупателей, здесь он и жил. Если бы не эта способность смиряться с самыми тяжкими условиями, торговец не был бы нужен западным компаниям, но характерно, что, даже разбогатев, он часто продолжал жить в предельно спартанской обстановке. Он оставался верен образу жизни своего детства.

А некоторым удавалось разбогатеть! Им помогали и терпение, и ловкость, и организованность. Они были хорошо осведомлены о ценах на разных рынках. В каждом крупном городе существовали своеобразные биржи, где торговцы могли рассчитывать на самую подробную информацию. Создавались ими и кредитные организации, позволяющие не прибегать к займам у европейских фирм.

В конечном счете некоторые торговцы сколачивали очень большие состояния. Деньги ими вкладывались в землю и дома, в золото и драгоценности. Щедро тратились они и на то, чтобы дать хорошее образование детям.

В конторах западных компаний не любили африканских дельцов. У них была дурная репутация людей ненадежных, без чувства ответственности. Ее подтверждали десятки историй о невозвращенных кредитах, об исчезнувших бесследно должниках, о стремительных банкротствах.

Меня всегда поражало в африканских бизнесменах другое — способность продолжать дело среди всеобщей нищеты, где невозможным казалось заработать и грош, потому что этого гроша никто не имел. Я знал одного из них — мелкого торговца тканями. Он не удовлетворялся тем, что дневал и ночевал в лавке. С кусками ткани, переброшенными через плечо, он обходил деревни, заходя в дома, торгуясь за каждый пенс с крестьянками. Его выручала эта нетребовательность к бытовым условиям, готовность удовлетворяться самым ничтожным доходом.

У многих мелких африканских предпринимателей я часто наблюдал эти качества: терпение и настойчивость, умение использовать любой шанс при основательной неразборчивости в средствах, острое чувство соперничества при привычках солидарности и взаимопомощи, причем обычно эти свойства сопровождались острым умом, наделенным силой и изворотливостью.

На мой взгляд, успех этих людей вытекал из их кровных связей с крестьянством. Деревня формировала их из тех, кто не хотел примириться с монотонностью однообразного существования, ценил независимость и свободу, обладал чувством инициативы. Они прекрасно знали свой мир — до мельчайших обычаев каждой деревни, до индивидуальных вкусов. Им поэтому было сравнительно легко действовать там, где европеец был бы совершенно беспомощен.

Если все же в конторах западных фирм предпочитали иметь в качестве своих непосредственных агентов сирийских, ливанских, греческих, пакистанских или индийских торговцев, тысячами нахлынувших в Тропическую Африку еще после первой мировой войны, то причиной была прежде всего предвзятость. Европейские бизнесмены, как правило, не понимали африканцев и не любили поддерживать с ними какие-либо отношения. Они с презрением говорили и об «азиатах», но все же ставили их ступенью выше. А это снимало перед теми немало барьеров.

В конце 50-х — начале 60-х годов всю Тропическую Африку можно было разделить на три зоны: в Западной Африке торговлю в деревне почти полностью контролировали сирийцы и ливанцы, в Центральной Африке это место принадлежало главным образом грекам и киприотам, наконец, на востоке континента господствовали индийцы и пакистанцы. Конечно, полной монополией не располагала ни одна из этих групп, и в западноафриканской Гане, например, именно греческой семье Левентисов принадлежали крупнейшие магазины Аккры. Налицо была скорее тенденция к установлению контроля, чем подлинно жесткая власть над рынком.

Сирийские и ливанские торговцы, с которыми мне часто приходилось встречаться, жили в кольце неприязни. Чем это было вызвано?

Конечно, они не брезговали заниматься ростовщичеством, а их конкуренция подрубала на корню попытки африканцев завести собственное дело. Это были упорные, настойчивые люди, редко действовавшие в одиночку, напротив, охотно помогавшие друг другу и деньгами, и опытом, и связями. Там, где они селились, без них уже никто не мог обойтись, потому что они быстро захватывали в свои руки все снабжение деревни. В полумраке их глинобитных лабазов с массивными, металлическими ставнями обычно скрывались и ткани популярного в этих местах рисунка, и любимая крестьянками эмалированная посуда, и различные орудия труда — топоры, мотыги, мачете, и кое-какие строительные материалы, и мыло, соль, спички, консервы, сахар.

Очень часто эти торговцы знали местные языки, женились на африканках. И все-таки на них продолжали коситься. Думается, они оставались как бы жертвами собственной социальной функции: крестьяне распространяли на них предубеждение, с которым относились к деньгам, к торговым операциям, к стоящим за спиной ливанцев и сирийцев крупным европейским торговым домам. Это было оправданное житейским опытом отношение. Ведь торговля несла деревне не богатство, символизирующееся пестрым базарным изобилием разных товаров, а прикрываемое этим изобилием разорение.

Помню, на рынке Зиндера, в краю хауса, я видел колоссальные пирамиды мешков с земляным орехом — арахисом. Местные крестьяне не скрывали, какую цену получили за арахис, стоивший им месяцы мучительного труда. Она была многократно меньше той, по которой он продавался в лавках Парижа, куда доставлялся дорогами Нигерии, Дагомеи[1], через океан. Транспортные расходы были велики. И все же…

С бананами история повторялась. На причалах абиджанского порта я видел, как зеленые кисти, издали неожиданно напоминавшие увеличенные виноградные гроздья, погружались запечатанными в прозрачные полиэтиленовые пакеты в трюмы кораблей. Они были срезаны на плантациях неподалеку от порта и стоили закупившим их компаниям гроши.

Напротив, цены на товары, завозимые из Европы, были высоки. Это било по кошельку крестьян каждый раз, когда они заходили в лавку ливанца купить ткань, керосин, мыло. Цены на все эти вещи были таковы, что деревня зачастую предпочитала обращаться за ними к собственным мастерам. Кузнецы, ткачи, гончары, сапожники изготовляли, как и в прошлом, все нужные крестьянину в его обиходе предметы.

Торговый «сезон» приходится в Тропической Африке на время сбора урожая. В это время скупщики, как стая саранчи, разлетаются по сельским рынкам. У камерунского писателя Монго Бети в его романе «Помни о Рубене» есть красочное описание того, как торгаши обманывают доверчивых крестьян. Он рассказывает:

«Среди многочисленных предписаний колониальной администрации существовало одно странное, совершенно нелепое запрещение продавать какао-бобы до восьми утра в любом поселении городского типа… Крестьяне, часто добиравшиеся из отдаленных мест или желавшие вернуться в свои деревни еще утром, чтобы не шагать по дороге, когда солнце в зените, прибывали в город очень рано и иногда должны были ждать долгие часы, во время которых на них обрушивались волны полубезумного красноречия зазывал…