— Боги благословили меня тремя прекрасными сыновьями, и я воспитала их в страхе пред ними, как бы это сделала любая добрая мать.

«Своенравными сыновьями, которые работают даже меньше, чем ты», — хотела сказать Фамарь, но удержала свой язык. В войне со свекровью она не смогла бы одержать победу.

Вирсавия наклонилась и подняла перевернутый поднос, вмещающий одну гроздь винограда. И тут же снова опустила его.

— Тебе следовало бы почаще молиться Астарте и приносить Ваалу более щедрые жертвы. Тогда они, может быть, отверзли бы твою утробу.

Фамарь подняла голову.

— Я знаю об Астарте и Ваале. Мои отец и мать отдали старшую сестру служить жрицей в храме в Фамне.

Она не добавила, что никогда не могла принять веру своих родителей и что жалеет свою старшую сестру больше всех женщин. Однажды, когда они были на празднике в Фамне, она увидела, как ее сестра на алтарном возвышении предавалась мерзкому разврату со жрецом. Подразумевалось, что этот ритуал будит Ваала и возвращает на землю весну, однако все увиденное вызвало у Фамари отвращение и страх, которые еще более усилили возбуждение толпы, наблюдавшей эту сцену. Фамарь подалась к выходу, нырнула за угол и убежала. Она бежала, не останавливаясь, до тех пор, пока не оказалась за пределами Фамны. Она укрылась в саду среди олив и оставалась там до вечера, где ее и нашла мать.

— Ты недостаточно благочестива, — чопорно заявила Вирсавия.

«Да, недостаточно», — сказала себе Фамарь. Она знала, что никогда не сможет быть благочестивой, если не уверует в Бога. Боги для нее были лишены всякого смысла. Все ее попытки молиться им наполняли ее странным чувством отвращения и стыда.

Вирсавия встала и подошла к своему ткацкому станку. Она достаточно успокоилась, чтобы начать приводить в порядок перепутанные нити.

— Если бы ты была истинно верующей, ты бы уже носила ребенка. — Она мельком взглянула на Фамарь, стараясь оценить, какое впечатление произвели на нее эти нечестивые слова. — По-видимому, боги разгневались на тебя, да?

— Возможно, — уступила Фамарь, с болью сознавая свою вину.

Терафимы Вирсавии были не чем иным, как глиняными, каменными и деревянными истуканами. В отличие от Вирсавии, Фамарь не могла принять их и поклоняться им так же ревностно, как она. О, Фамарь произносила молитвы, которые от нее ожидали, но слова их были лишены силы и смысла. Они не трогали сердце и не убеждали разум.

Если ханаанские боги так сильны, то почему они не спасли и не защитили жителей Содома и Гоморры? Несомненно, дюжина богов должна быть сильнее, чем один Бог, если только они истинные боги.

Но они были всего лишь камнем, деревом и глиной, обработанными человеческими руками!

Пожалуй, они не истинные боги.

Сердце Фамари бунтовало. Мир вокруг нее — небеса, земля, ветра и дожди — говорил, что существует Некто. Может быть, Бог Иуды и есть этот Некто? Щит от врагов. Убежище в бурю. Более того, крепость… О, как она хотела это знать. Однако она не осмеливалась спрашивать.

Какое она имела право надоедать Иуде своими вопросами, особенно когда было так много другого, что беспокоило его?

Когда-нибудь, возможно, у нее будет время и возможность спросить его о Боге.

Фамарь ждала и надеялась увидеть какой-нибудь знак того, во что Иуда верит и как поклоняется.

Иуда и Ир возвратились через пять дней. Еще до того, как они вошли в дом, Фамарь услышала их спор.

Вирсавия тоже услышала его и тяжело вздохнула.

— Сходи подои козу, Фамарь, и скажи своей кормилице, чтобы она испекла хлеб. Может быть, если мужчины поедят, они будут в лучшем настроении.

Когда Фамарь вернулась с кувшином свежего козьего молока, Иуда полулежал на мягких подушках. Он закрыл глаза, но Фамарь видела, что он не спит. Лицо его было напряжено, Вирсавия сидела рядом, свирепо глядя на мужа. Она, вероятно, снова рассердила его, и он сделал лучшее, что мог, — отгородился от нее.

— Пять дней, Иуда, пять дней. Ты должен был так долго оставаться там?

— Ты могла бы пойти туда вместе со мной.

— И что бы я там делала? Слушала жен твоих братьев? Что у меня с ними общего? И с твоей матерью мы так непохожи!

Она хныкала и жаловалась, как капризный ребенок.

Фамарь предложила Иру молоко.

— Вина, — сказал он и сделал резкое движение рукой, явно находясь в мрачном настроении. — Я хочу вина!

— А я буду пить молоко, — сказал Иуда, и его глаза открылись ровно настолько, чтобы взглянуть на Фамарь.

Вирсавия подняла голову:

— Эй! Дай мне молоко. Я буду служить своему мужу, а ты ухаживай за моим сыном.

Взяв кувшин, она отлила немного молока в чашу, сунула ее Иуде и поставила кувшин недалеко от него, чтобы в следующий раз он сам смог себя обслужить.

Когда Фамарь вернулась с вином для Ира, Вирсавия все еще изводила Иуду.

— Какая польза от того, что ты повидал своего отца, Иуда? Что-нибудь изменилось? Ты всегда возвращаешься домой несчастным. Пусть Иаков оплакивает свою вторую жену и сына. Забудь о нем. Каждый раз, когда, навестив его, ты приходишь домой, ты делаешь мою жизнь ужасной!

— Я не оставлю отца, — сказал Иуда и стиснул зубы.

— Почему? Он тебя оставил. Жаль, что старик все не умирает и не избавляет всех нас…

— Хватит! — закричал Иуда.

Фамарь видела, что не гнев, а боль заставила его закричать. С искаженным лицом он запустил руки в волосы и зачесал их назад.

— Хотя бы раз, Вирсавия, попридержи свой язык! — Он поднял голову и свирепо посмотрел на нее. — А еще лучше, оставь меня!

— Как ты можешь разговаривать со мной с такой злобой? — Она сердито заплакала. — Я мать твоих сыновей. Трех сыновей!

— Трех никудышных сыновей.

Прищурившись, Иуда холодно взглянул на Ира.

У Фамари упало сердце. Она боялась, что Иуда скажет ему то, что приведет Ира в раздражение. В присутствии отца ее муж сдержится, но потом всю злость сорвет на ней.

Вирсавия продолжала говорить, пока Фамарь не захотелось закричать ей, чтобы она остановилась, чтобы ушла, чтобы имела хоть крупицу здравого смысла. К счастью, Вирсавия стремительно вышла, и в комнате воцарилась тишина.

Фамарь осталась одна, чтобы служить обоим мужчинам. Напряженная атмосфера в комнате пугала ее. Она снова наполнила чашу Ира вином. Он осушил ее и протянул жене. Прежде чем наполнить ее опять, Фамарь бросила на Иуду быстрый взгляд. Ир хмуро посмотрел на нее, а затем на отца.

— Следующие пять дней за стадами могут посмотреть Онан и Шела. Я собираюсь навестить своих друзей.

Иуда медленно поднял голову и взглянул на сына:

— Ты?

Голос был тихий, взгляд тяжелый.

Ир изменил тон. Он заглянул в свою чашу и осушил ее.

— Конечно, с твоего позволения.

Иуда пристально посмотрел на Фамарь и отвел взгляд.

— Иди. Но не устраивай скандала на этот раз.

На щеке Ира дернулся мускул:

— Я никогда не начинаю скандалы.

— Конечно, нет, — насмешливо проговорил Иуда.

Ир встал и приблизился к Фамари. Она инстинктивно подалась назад, но он крепко схватил ее за руку и притянул к себе:

— Я буду скучать по тебе, моя прелесть.

Выражение, с каким были произнесены эти слова, сводило на нет их смысл. Его пальцы больно впились в ее тело. Он отпустил ее, но ущипнул за щеку:

— Не тоскуй. Я ухожу ненадолго!

Когда Ир ушел, Иуда вздохнул с облегчением. Вряд ли он замечал присутствие Фамари. Склонившись, он обхватил голову руками, как будто она болела. Фамарь присела на корточки и ожидала, когда он прикажет ей уйти. Он молчал. Когда Акса принесла хлеб, Фамарь поднялась, взяла у нее маленькую корзинку с хлебом и кивком головы велела ей сесть возле двери. Приличия должны быть соблюдены.

— Акса испекла хлеб, мой господин.

Не дождавшись ответа, Фамарь нарезала хлеб и один ломоть положила перед свекром. Она налила чашу молока и взяла с блюда небольшую гроздь винограда, затем разломила гранат, так что сочные бусинки легко можно было извлечь из его внутренности.