«Дамские страхи, — решил он. — Итальянская экспансивность. Это просто небольшая смута, к каким привык Париж. Ничего угрожающего…»

Успокоенный, Жан прошел по Сенской улице к набережной. Здесь, к его ужасу, картина оказалась совсем иной. Солдаты не дремали. Они стояли в боевом порядке, преграждая улицы. Десять раз Жана останавливали и подвергали опросу. И, когда он добрался наконец до столь памятной ему набережной Малакэ, часы на здании Школы изящных искусств уже показывали первый час ночи.

Погруженная в темноту набережная была наполнена гулом. Вдоль парапетов, где Жан привык видеть прилавки букинистов, чернели силуэты пушек. Ни к мосту Искусств, ни к мосту Карузель не пропускали. Район военных действий оказался шире, чем думал Жан.

Теряя самообладание, подавленный подъемом, охватившим толпу, Жан побежал вдоль Орсейской набережной.

Наконец ему удалось перейти Сену по мосту Согласия и повернуть к цели — району Сен-Дени. Ободренный рассветом, он напряг последние силы, чтобы проникнуть к Севастопольскому бульвару. Оставалось лишь пересечь его, и Жан — дома…

Но это оказалось почти невозможным. Перебегая из улицы в улицу, Ленуар всюду натыкался на группы лихорадочно работавших людей.

День 23 февраля родился нехотя, трудно. Люди казались тенями. Они двигались бесшумно, но движения их были быстры и точны, будто действовали они по неслышной команде, воспринимаемой непосредственно мозгом, нервами.

Женщины стаскивали на мостовую рухлядь, которую жители выбрасывали прямо из окон: шкафы, столы, доски, бочки, ящики. Непроходимые плотины перегораживали русла улиц. Мужчины разбивали кирками и ломами мостовую. Мальчишки с сосредоточенным видом оттаскивали булыжины к баррикадам, подпирая камнем шаткие укрепления. Они делали это уверенно и умело, эти маленькие парижане, родившиеся под защитой баррикад и с детства игравшие с роялистскими пулями, выковырянными из стен своих жилищ.

Как мышь в западне, бегал Ленуар из улицы в улицу, ища прохода к своему дому. Напрасно: баррикады вырастали одна за другой, улицы превращались в редуты, кварталы — в крепости. Восстание ширилось и крепло, не желая считаться с планами и мыслями гражданина Ленуара.

Жан и не заметил, как в беготне по забаррикадированным отсекам улиц прошел весь его день. Хлопки выстрелов со стороны Сент-Антуана доносились чаще. Тяжелый, наполненный звуками близкой битвы сумрак окутал дома. Костры на углах бросали пляшущие блики на фигуры греющихся рабочих.

Усталый и голодный, Ленуар подошел к одному из костров. Не прекращая беседы, рабочие окинули его внимательным взглядом. Его не отогнали, но никто и не подвинулся, чтобы дать ему место у огня.

Парижский пролетариат, вооружившийся для свержения монархии банкиров, готов был протянуть руку парижскому буржуа, наивно уверенный в общности целей и интересов всех сословий, порабощенных ломбардами, банками, ипотекой. Рабочий готов был к братанию. Но он ждал. Он не знал, как поведет себя в борьбе вооруженный авангард парижской буржуазии — национальная гвардия.

Батальоны национальных гвардейцев не принимали участия в действиях регулярных войск, но и не оказывали им сопротивления. Гвардейцы оставались зрителями борьбы, точно хотели увидеть, чья возьмет, и лишь тогда сказать свое слово в пользу победителей.

Но именно эта-то пассивность и дала перевес революционерам. Без поддержки национальной гвардии правительственные войска не смогли преодолеть сопротивления рабочих; генералам даже не удалось вынести район военных действий из центра Парижа в предместья — излюбленную арену расправ с восстаниями.

Своей пассивностью и симуляцией перехода на сторону пролетариата буржуазия хотела купить право организоваться без вмешательства рабочих — участников баррикадных боев и действительных победителей июльской монархии. Буржуазия хотела сформировать правительство, какое ей будет наиболее удобно. Но на этот раз рабочие не позволили себя надуть. Наученные опытом 1830 года, они послали в ратушу Распайля..

От имени двухсот тысяч вооруженных парижан они потребовали немедленного провозглашения республики.

Девиз «Свобода, Равенство и Братство» украсил стены домов. К вечеру 23 февраля все было кончено. Утопия мирного сотрудничества классов получила видимое осуществление. Луи Блан и рабочий Альбер вошли в состав Временного правительства Французской республики. Ламартин изобретал сладкие сказки для рабочих.

Воодушевленные наивной верой в приход новой жизни, рабочие приступили к разборке баррикад.

Ленуар, скитавшийся три дня по клеткам перегороженных улиц Сен-Дени, с усердием, переходящим в ярость, принялся помогать, рабочим в разборке завалов, мешавших ему пройти домой.

Бледный, с лицом, поросшим серой щетиной, добрался он наконец до улицы Гравилье. Спотыкаясь, поднялся к себе и оцепенел: дверь была открыта, февральский холод сквозь распахнутое окно врывался в пустую, совершенно пустую комнату. Светлый прямоугольник чистого пола указывал место, где прежде стояло рабочее бюро. Записи, тетради, книги — все валялось на полу…

Беглого взгляда на них было для Ленуара достаточно, чтобы определить: главного, того, что хранилось в ящиках бюро, здесь нет.

Не помня себя, с дрожащими от страха коленями, Жан побежал на третий этаж, к Дарраку. Он нашел слесаря лежащим на полу в сапогах и одежде.

— Тише, папа спит. Пять дней он не был дома, — сказал сын Даррака. — И, взглянув на растерянное лицо гостя, участливо добавил: — Прилягте там, на моей подстилке. Коек больше нет. Они пошли на баррикаду… — Мальчик вскочил на подоконник и в восторге показал вниз. — Ее отлично видно отсюда. Это мы сами построили!

Из окна действительно хорошо было видно перерезавшее улицу высокое нагромождение из мебели и разного домашнего хлама.

— Хорошая баррикадища, правда?! Уж мы и повозились! Один ваш стол чего стоил! Такой здоровенный! Ребята с трудом просунули его в окошко. Зато и загрохотал же он, когда его выкинули.

Ленуар очнулся. Как же это он раньше не догадался?.. Он подбежал к Дарраку, растолкал его:

— Мое бюро? Ты знаешь, где мое бюро?

Слесарь вскочил, ничего не понимая, а когда наконец понял, от души расхохотался:

— Не беда! Республика вернет. Мы поставим тебе королевский стол.

— Дело не в столе. Там документы…

— Эй, Антуан! — Даррак обратился к сыну. — Собирай всю ораву. Разбирайте баррикаду. Дядя Ленуар должен найти свои бумаги.

— Найдешь их теперь, черта с два! Они же рассыпались, когда мы брякнули стол о мостовую, — весело ответил Антуан.

Даррак беззаботно захохотал вместе с сыном:

— Плюнь на свои бумажонки, Ленуар! Республика даст тебе новые документы!

Ленуар стоял ошеломленный.

— Твоя проклятая республика ограбила меня! — злобно прошипел он наконец.

Мальчик оказался прав. Половина набросков Ленуара исчезла. По мере того как он разбирался в остатках документов, его раздражение нарастало. То, что именно его стол явился одним из камней в фортах революции, теперь приводило его в бешенство. И ему же приходилось расплачиваться за это! Кто вернет ему с таким трудом собранные материалы? Кто возместит невозместимый убыток?!

Не меньший ужас охватил его, когда он вернулся в мастерскую. На всем — следы разрушения! И самым возмутительным было спокойствие, с каким Ипполит отнесся к убыткам!

— Они нам ответят за все, — сказал Жан старику.

Итальянец засмеялся:

— Вот что вы получите, — и показал кукиш.

— Но должен же кто-нибудь платить за разбой?!

— Вы думаете, король ответил бы за разрушения, произведенные его солдатами? Черта с два! Никто, дорогой мой, не может отвечать за ярость волн, когда река выходит из берегов.

Старик был прав. Не только речи не было о возмещении убытков пострадавшим собственникам — это бы еще ладно! Хуже было то, что мелкая промышленность, лишенная кредита, быстро разрушалась. Компаньонам пришлось уменьшить производство. Право на труд, провозглашенное новым правительством, по существу, было лишь правом бессмысленно перекапывать Марсово поле.