В Петербурге, в Гурзуфе — часы, отрывные, настольные, карманные календари, года, эры. В Халчаке — ничего. И вот внезапно — выпирает год первый, а от Рождества Христова 1912-ый. Из Горбовки пришли, поковыряли. Вылез красный пласт. Драконья кровь, сухой сок земли. Кривой Тарас — тертый — в Юзовке первым забойщиком был, — лизнул, понюхал, пальцем притер и весело, радостно, по божескому плюнул:
— Матушка — землица!.. Мать ее!.. Как баба — любить — запустишь, а потом держи — на тыщу будет…
Перекрестился. И в Горбовке поп служил, сиделец винный выбился из сил. Кадили, поминали всякое, ладошкой сотку, трехперстный — ковырять и спать.
Что ж!
Рыли. Тарас лез в землю. Спускали в корзине — имя деликатное — «букет». Но запах не цветочный. Сера густо издавала. Эх, тухлая земля!.. Зато богатство. У Тараса цепочка накладная и висюльки. Бабы падки на висюльки — сами гроздью виснут. Работает — и день и ночь.
Приказчик с Торважного Завода приезжал на двуколке. Тараса умучил. Взял кусок земли и завернул в газету. Усмехался. Дал целковый.
«Русское Слово», № 218. 1912-ый год. Телеграммы: «В Халчаке, близ Горбовки крестьянами открыты богатейшие залежи киновари». (От собств. корр.)
Поэт — проехал где-то. Тик купе, стекло слезится — дым. Чадил трубный лес. Приподнял виевы чудовищные веки. После давней правды, и Непрядвы, после святой цыганщины, Елагина, и вдалеке — средь дыма папирос — встречи с Нею (в Египте? Или в красной ложе, где ботики и с ананасом шоколад) увидел. Екнуло. Но благословил. Глухо, трехдольным:
«Америки новой звезда».
Халчак. Вифлеем. Год первый.
Тарас Кривой — тертый — мертв. Дорылся. От жирных баб иссох, от киновари душной задохся. Кашель гуляет по нутру, то вверх у горла, — перхнет, прослезится Тарас. То вниз, на дно, норовит всё темное наружу вывернуть, как бурдюк. Словом — пролетели — сорок лет зряшных, звезда Америки, цепочка, бабы, сера. Лопата у другого в руках. Тарас — уж не «букет»; смолистый, продолговатый ящик — торжественно спускается в иную шахту.
Акционерное Общество «Меркюр де Рюсси».
Правление 74, Бульвар де Миди, Брюссель.
Основной капитал 6 000 000 франков.
Вторые рудники в Европе по добыче ртути.
Годовая добыча 68 000 метр. центнеров.
Годовой оборот во франках: 3 000 000.
Колумб умер. Вместо бронзового монумента: пьедестал, «благодарная Европа»… мотыка, гордое чело — в корню сгнивший крест. Зато Халчак живет. Сразу в один день — 14 января 1913 — прибыли: бельгийский инженер m-r Волянс, и двое с севера — «кацапы». Рязанские — отец и сын — Егорыч и Андрюшка. M-r Волянс мерял, считал, в книжке из крокодиловой кожи чертил углы. Егорыч гривенник получил — от сердобольной и каракулевой — по случаю Крещенья, еще в Лозовой, сходил в «казенку», сам выпил и сыну дал. В бараке лег под зубастую кусачую овчину, расчесал всё от пупа до души, всплакнул.
— Эх!..
Но не кончил. Уснул.
«Феликс Вандэнмэр и С-вья». Два сына — Эмиль и Франц. Эмиль — толстяк — любит спокойные доходы, легкие рубашки-сетки, коктайль со льдом, мечтательных модисток и — никуда, лежать до краха банка или до Страшного Суда. Зато Франц — порыв: Конго, Того, Баку, цифры, ноли, бар, флип, Форд, прыг, ночь — вот Франц. Отец — синтез, ценит и возбуждающее и прохладительное. 59 лет. Вдов. Молод. Два вечера в неделю (среды и субботы) у артистки Жанны. Два сына. Два вечера. Но двадцать два предприятия:
1. Банк «Колониальный Кредит» (Антверпен — Лондон — Буэнос-Айрес — Калькутта — Иоганнесбург).
2. Либеральная газета «Эхо де Пэпль», с бесплатным приложением «Жена — Мать — Хозяйка» (Брюссель).
3. Оружейный завод «Вандэнмэр и С-вья» (Сэрэн, близ Льежа).
4. «Бюро частного сыска» — Проверка кредитоспособности — Быстрый развод — Париж.
5. Акц. О-во снабжения туземцев предметами религиозного культа (Альбертвиль — Конго).
6. Кафэ «Иносанс» с ночным баром, отдельными кабинетами и пр. (Париж, 9 рю Бланш).
7. Школа живописи по фарфору. Преподавание на английском языке. Брюгге — Ляк д‘Амур.
и т. д.
Представлялся королю. Величество, взглянув на шар в жилете, почувствовало бодрость: опора. Почетный легион. Ему представлен социалист Вандермейс — трибун в манжетах. Социалист тряс руку: прогресс, больницы для рабочих, школы. Артистка же на репетициях — в четверг и в понедельник — показывает завистницам: колье, манто, духи «Куку», — был накануне. И, вспоминая с удовольствием, зевает:
— Он подарил, он был, а главное…
Но главного не говорить. Все понимают. Все знают — Вандэнмэр: первый, единственный, гигант, порыв, прогресс, опора и экстаз. Если не знают лица — имя, забыли имя — звучит торжественно для всех, для короля и для шофёра адрес:
17–19, авеню д’Ар.
И в памяти глубоко огнем библейским выжжен телефон. Торжественные цифры.
Париж: Элизэ 4–47–08.
Брюссель: 17–49.
Берлин: Штейнплатц 1–12–00.
Алло! Нет дома. Занят. Завтра. Скоро. Может быть. Навеки. В небе. Всё.
Алло! Бэдлан. Для него — дома. — Скорей! Мотор хрипит. Лифт. Наспех две руки столкнулись, чокнулись тяжелым золотом колец. Скорей!
— Вот выгодней всего. 100 %. Бросьте всё. «Меркюр де Рюсси». Где-то в России. Ртуть. А ртути в мире почти что нет. Открыли. Страшный спрос. Устроим понижение. Скупим акции.
Хорошо. Завтра ответ.
Что такое ртуть? Позвал Эмиля:
— Термометр.
Это он сам знает. Стоило учиться — дома два года, семь в коллеже, четыре в высшей школе, и не может отцу помочь.
Взял словарь.
«Ртуть — блестящий жидкий металл» —
Ну, да — термометр! Вспомнил — мальчиком разбил. Без сладкого. Зато чудесно прыгали по полу серебряные мячики, роились, снова сбивались в один. Дальше —
«отвердевает при морозе 391/2°» —
Значит в России твердая. Холодно. Поежился и радостно взглянул в окошко — солнце, зеленый клок платана. Ну, туда он не поедет. Ерунда!
«Кипит при 360°» —
Это абстракция. Столько не бывает даже в Конго. Словарь — не лучше Эмиля. Зря заплатил 16 франков в папке. Еще раз — цифры — 391/2, 360… нет, нет, это градусы, процентов — 100. И шарики. За каждый шарик…
— Алло! Бэдлан! Устройте понижение. Скупите больше половины. Ну да! контрольный пакет.
Алло! 100 на 100! Феликс машину! Живо к Жанне! Весна, любовь и ртуть.
Утро. Склизь. Егорыч вышел. Скучно. Хотел зевнуть, раскрыл чуть рот, забыл. Потом — клеть, вниз. Глаз фонаря. Бесстыдно мерзко дышит серой из живота земли. Бьет. Отбивает. Кто-то крикнул: а-а! Но голос заблудился в длинном штреке. Темь. Маята.
Тоже утро. В газете «Эко де Пэпль» ворох новостей: в России неспокойно. Особенно на юге. Грозят уничтожить все рудники. Страна погромов и анархистов. Можно ждать всего. Дальше — в Австрии открыты необычайные по богатству залежи киновари. Приступлено к эксплоатации. Дальше — рудники «Нуэвос» в Альдемэне удвоили добычу. В Испании — порядок. Министерский кризис разрешен. Всё — телеграммы и корреспонденции. Строчил их, между прочим, Бэдлан, — ночью наспех в кабинете редактора, и даже гонорара не попросил.
Античные колонны биржи. И святая святых — «Корзина». Взволнованные купы цилиндров. Трости. Треск бумаг. Жрец вопиет:
— Мексикан Игль 208!
— Лианозовские 602!
— Лена 131!
— Египетский Сой 417!
Где-то рудники, прииски, нефть Мексики, хлопок Туркестана, сахар нильских тростников. Где-то пот, удушье, зной, холод, дым, смерть. А здесь — бумаги.
Смятение: «Меркюр де Рюсси» летят. «260!», «244!», «170!» Как камень. Паника. Цилиндры бьются. Трости — крылья. Скорей, скорей перепродать!