Во всяком случае, она сделала для этого все возможное. Или… ей только казалось, что она делает для этого все, что в ее силах? Она судила о сыне по себе, верила в его ум, способности. Слишком верила. Это она поняла только теперь.

Работала всегда на полторы, а то и две ставки, чтобы сын был одет не хуже тех детей, у которых есть отцы. Чтобы у него были такие же игрушки, вкусная еда. Велосипед, фотоаппарат, наручные часы у Андрея появились даже раньше, чем у других. — Но, видимо, как она теперь понимает, ему, сыну, тогда нужнее, чем эти дорогие игрушки и вещи, было ее общество. Малыш просил почитать книжку, пойти с ним в зоопарк, на речку, за город. Она почти никогда не имела возможности выполнить эти его просьбы. Ей было… некогда.

— Мам, — канючил Андрей-первоклассник. — Ты же обещала: будет воскресенье, и мы поедем собирать гербарий.

А у нее как раз было дежурство в больнице. И все это для того, чтобы купить Андрею лишний костюмчик, дорогих апельсинов.

И постепенно он отвык. От ее присутствия, общества. У него пропала потребность делиться с ней своими мальчишескими радостями и огорчениями. Все чаще ее, мать, ему заменяли одноклассники, мальчишки с улицы. Он научился обходиться в своей жизни без нее. Духовной только, разумеется. Тем более, что все другие его просьбы она выполняла незамедлительно: никогда не отказывала в деньгах на кино и мороженое, на какие-то еще его мальчишеские дела, в которые она, по причине своей хронической занятости, не очень-то и вникала, если разобраться. А занята она была очень: ее популярность у пациентов все росла, уважали ее и сослуживцы, ведь она так много работала над собой! И вообще работала много.

А в глубине души теплилось смутное чувство вины перед сыном. За то, что мальчишка целиком предоставлен самому себе, что пациенты, чужие, незнакомые люди, получают от нее гораздо больше, чем он. И поговорить-то с ними по душам она время находит и выполнить ту или иную их просьбу— тоже. И чтобы как-нибудь искупить свою вину, покупала сыну дорогие куртки и свитеры, модные джинсы, все увеличивала ему сумму денег на карманные расходы. А сама годами носила одно и то же пальто, чиненые-перечиненные туфли. На праздниках все являлись в новых платьях, и она, перебрав свой нехитрый гардероб, звонила тому, кому на праздничный день выпадало дежурство:

— Зинаида Павловна… Или: Павел Петрович, мне что-то расхотелось идти на вечер. Давайте уж я за вас отдежурю.

И все уже настолько привыкли к ее дежурствам в новогодние и первомайские вечера, что включали ее в списки, уже не спрашивая согласия.

Ее считали суховатой, волевой, некоторые, из молодых, даже побаивались ее. Из-за этой ее собранности и деловитости никто не замечал, что в действительности-то она милый покладистый человек, очень женственна и даже беззащитна. С мужчинами она никогда не кокетничала, была так по-товарищески проста, что они не смели преступить черту этих товарищеских отношений, хотя она и нравилась не одному из них.

Андрей учился уже в восьмом, когда Серафима Дмитриевна обнаружила вдруг, что живет как-то не так, а главное, напутала что-то в том, что считала самым важным в своей жизни — в воспитании сына. Она все утешала себя: ее-то мать тоже не очень воспитывала, кормила, одевала и только. А выросла же она, Серафима Дмитриевна, человеком. Выучилась. Но то ли она была иной, то ли время, обстоятельства были другие…

Принявшись за чистку костюма сына, она нашла в карманах его брюк коробку папирос. Весь вечер с волнением ждала, когда Андрей вернется домой. Он пришел уже в десятом часу и на ее недовольство только пожал плечами:

— Я мог прийти и позже. Весь класс пошел в театр на «Бориса Годунова». Спектакль кончается в одиннадцатом… Почему не пошел я? Не хотелось. Ну, не люблю я оперу… Что, папиросы? Это не мои папиросы. Мы в мастерских сегодня работали, Матвей Иванович забыл свои, ну, я и сбегал для него.

Поужинали, разошлись по своим комнатам. Но не спалось. В ушах звучал голос сына: «Весь класс пошел… Не люблю я оперу…»

На следующий день она отправилась в школу. Дождалась, пока освободится классная руководительница, худенькая женщина с усталым лицом.

— Да, — сказала она. — Андрей оторвался от класса. Почти нигде не бывает с нами. У него свои друзья… Да, по-моему, он курит. Он вообще многое может себе позволить, у него всегда деньги. — Почувствовала на себе внимательный взгляд учительницы. — Вы так заняты… Я с начала учебного года хожу к вам домой и все не могу вас застать. Хотела уж на прием к вам записаться.

Было стыдно перед этой молодой, но до предела утомленной женщиной. У нее, Серафимы Дмитриевны, Андрей один, а учительница должна успеть за сорока двумя такими оболтусами…

Вечером снова состоялся разговор с сыном. И Серафима Дмитриевна к своему ужасу увидела вдруг; Андрей очень похож на отца. Не только внешне. Как это могло случиться? Ведь мальчишка не помнит его, не должен помнить…

Рослый, с хорошо развитым торсом и широкими прямыми плечами, сын сидел в свободной, даже слишком свободной, позе: одну ногу положил боком на колено другой, откинулся на спинку кресла. На красивом, кровь с молоком, темнобровом лице скользящая полуулыбка. Серафима Дмитриевна не стала скрывать своего раздражения:

— Сядь нормально. В конце концов перед тобой женщина… И вообще, что ты о себе думаешь?

Он переменил позу, отлепился от спинки кресла, опустил ногу. Мать редко разговаривала с ним таким тоном.

Серафима Дмитриевна высказала сыну все, что думала о нем сама и что заметила учительница. Ждала: Андрей вскипит, возмутится. Ничего подобного! Сын помалкивал, вроде бы это вовсе и не о нем шла речь. Или будто ее слова — не что иное, как жужжание надоевшей мухи. Вот тут-то она и ужаснулась про себя: «Боже, как он похож на отца!»

А сын поднялся, прошелся по комнате.

— Вас понял. «Тройки» исправлю. Баловаться папиросами брошу. Игнорировать коллектив больше не буду. Только ты это… забываешь. Мне уже не семь лет. Как-никак старшеклассник.

И этот его насмешливый тон вдруг успокоил.

Что это она в самом деле? Парню скоро шестнадцать, а она с ним, как с несмышленышем. Вырос сын, вырос, а она и не заметила. Добавила миролюбиво:

— И читать надо больше. Работать над собой. Потом будет некогда.

— Учтем, согласился сын и ушел к себе в комнату.

Но ничегошеньки-то он не учел! И даже школу не окончил. Стал сбегать с уроков еще в девятом, а весной вдруг заявил, что поступил на завод, десятый класс будет заканчивать в вечерней.

Она думала, ее хватит тогда инфаркт. Зачем ему работать? Что за необходимость? Она плохо одевает его? Ему не хватает денег на карманные расходы?

— Знаешь, мать, — небрежно объяснил он, — ты не кричи. Не такой я лопух, чтобы вкалывать. Работа не пыльная, а стаж идет. Сама знаешь, как это учитывают при поступлении в институт.

— Зачем тебе стаж? — она все еще не могла прийти в себя. — Это троечникам стаж нужен. Ты великолепно мог бы сдать вступительные на одни пятерки. Ты что, выболел? Времени у тебя не хватает?

И хотя это было, по сути, уже ни к чему, снова побежала к той усталой маленькой женщине, к бывшей классной руководительнице сына.

— Нет, — покачала гладко причесанной головой учительниц. — На «пятерки» Андрей не сдаст. Что вы! Способности у него неплохие, да, но он лентяй. Не любит и не хочет работать. Если в институт, ему без репетитора уже не обойтись.

Она готова была нанять ему репетитора. Двух. Пусть сидит дома, готовится…

Сын заявил, что делать этого он не станет. И вообще, хватит его воспитывать, не то он уйдет в «общагу», завод обеспечивает одиноких.

Он не только испортил все себе, но и выбил почву из-под ног у нее, матери. Вот ведь за все семнадцать лет врачебной практики не было у нее такого случая, такой грубой ошибки. Не распознать воспаления легких!..

Господи, телефон! Заснула она, что ли, над своими журналами? Или задумалась так?

— Я вас не разбудил? — в трубке зарокотал бас главврача. — Что, читали статью Разумовского? Господь с вами, Серафима Дмитриевна! Зачем вам ее читать? Вы сама в состоянии написать такую же. И даже подоказательнее. Опыта вам, слава богу, не занимать. И фактов — тоже… Так что я вас беспокою? Путевочка тут у нас одна объявилась. Горящая, да, знаете. В Сочи… Почему бы вам не воспользоваться ею, а? Больных у нас сейчас не так уж много. Конечно, не сезон, но полечиться можно. А вам не мешало бы малость отдохнуть.