— А как же персонал? Я видела пятерых служащих и, на первый взгляд, все они вкалывали как проклятые. В любом случае там есть информационный зал, в котором полно компьютеров.

Вермеер пожал плечами.

— Даже не представляю, чем они могут заниматься. Из резиденции Штерна никогда не бывает утечек. Это абсолютная тайна. Полагаю, телохранители там лишь для того, чтобы перевозить картины. Я был очень настойчив, но так и не смог ничего узнать, и мне это не нравится. Совсем не нравится. От этого твоего фонда попахивает дерьмецом… А теперь — твоя очередь. Что там насчет этого чертова Кодекса?

— Вазалис… — неохотно уступила Валентина.

Лицо Вермеера просветлело.

— Что именно? Симпатические чернила? Палимпсест?

Легким кивком Валентина подтвердила вторую гипотезу.

— Палимпсест… — мечтательно повторил Вермеер. — Значит, слухи были не беспочвенными.

— Ты это о чем?

— Тебе ведь уже доводилось слышать про «De forma mundi», правда?

— Я не обладаю твоим пристрастием к древним историям. Я всегда полагала, что Вазалис — своего рода притча. Ловкий ход, призванный наставлять верующих.

— Так ты не знаешь даже, почему он умер?

— Нет.

Вермеер выглядел удрученным.

— Вазалиса казнили за то, что он написал некий трактат, «De forma mundi», который не понравился папе. Когда Климент IV избавился от него, он воспользовался этой смертью, чтобы превратить в пепел все экземпляры книги, но ходят слухи, что один из них все же пережил аутодафе. Именно его, вероятно, Штерн и обнаружил. У меня есть файл на Вазалиса в компьютере; днем я тебе его пришлю. Вернемся к нашему разговору, когда ты все прочтешь.

Валентина указала на портативный компьютер, лежавший на банкетке, рядом с грузным задом Вермеера, и бросила собеседнику обворожительную улыбку.

— Почему бы тебе не скинуть мне что-нибудь сейчас же, так сказать, для затравки?

Вермеер отпил вина и долго его смаковал. Ярко-красная капля повисла на трехдневной щетине, в углу нижней губы.

— Немного напряженного ожидания тебя не убьет. Как ты там сказала только что? Ах, да, услуга за услугу… И потом, будешь знать, как предпочитать эту гадость моему «Жевре Шамбертен».

Довольный произведенным эффектом, Хьюго Вермеер полностью предался кайфу, вызванному раздражением его вкусовых рецепторов и усиленному видом расстроенного лица Валентины.

8

Сидевший прямо на паркетном полу хранилища редких книг Жозеф Фарг чувствовал себя униженным. Он никогда не думал, что такая катастрофа возможна. Даже представить себе не мог ничего подобного. Этот день, вне всякого сомнения, был самым тяжелым днем его жизни. Даже более тяжелым, чем тот, в который умерла его мать.

Едва убедившись в исчезновении «Theatrum Orbis Terrarum», Фарг сразу же направился к декану. Рассказал ему о своем открытии, а также о явной причастности к краже Альбера Када. Вопреки ожиданию и несмотря на всю серьезность фактов, декан проявил удивительную снисходительность. Он не повысил тона, не заговорил ни об административном расследовании, ни о дисциплинарных санкциях в отношении персонала Центра исследований. Попросив Жозефа Фарга сохранить случившееся в тайне, декан прошел вместе с ним в кабинет Када. Поверхностный осмотр комнаты убедил мужчин в том, что похищенной книги в ней нет.

Раздосадованный, Фарг вернулся в Центр исследований, разогнал находившихся там студентов, отправил по домам коллег и, закрыв за ними дверь, остался в помещениях Центра один. Для того чтобы кое в чем удостовериться, ему требовались тишина и одиночество. Фарг не хотел, чтобы ему мешали.

Перепись ценных книг заняла почти три часа. По окончании этой нудной работы настроение не улучшилось, а напротив, упало до нуля. К сожалению, «Theatrum Orbis Terrarum» оказался не единственным трудом, отсутствующим на полках хранилища. Не хватало еще трех книг. Речь шла о незаменимых произведениях, как из-за их редкости, так и из-за того, что они являлись совершенно исключительными в своем роде.

Так, несколько страниц недостающего экземпляра «Трех книг мудрости» Пьера Шаррона были снабжены пометками Монтеня, которому автор подарил этот том в знак уважения. Пропали и «Institutiones in Lingua Graecam» ^[10] Николя Кленара, которые увидели свет в Лувене в 1530 году и на протяжении следующих девяноста с лишним лет переиздавались сто восемьдесят раз, став одним из бестселлеров эпохи Возрождения. Что касается первого издания пятой книги «Эпиграмм» Бернардо Баухюйза, иезуита, прославившегося благодаря знаменитому восхвалению Девы Марии, написанному в тысяче двадцати двух различных стихотворных формах, по числу известных в то время звезд, то сейчас подобных — полных — изданий во всем мире насчитывалось лишь еще три экземпляра. Но ни один из них, в отличие от исчезнувшего, не принадлежал когда-то кардиналу Ришелье, оставившему свою подпись (она была сделана пером) на титульном листе.

Эти пропажи представляли собой настоящую катастрофу, если не хуже. По первой, примерной оценке Фарга, материальный ущерб университета мог составить самое малое полмиллиона евро — один лишь «Theatrum» стоил не менее двухсот тысяч, а Шаррон, принимая во внимание собственноручные комментарии Монтеня, вероятно, и того больше. Но не только это беспокоило Фарга — гораздо важнее было другое. Эти книги являлись частью собрания Сорбонны на протяжении многих веков. Теперь же их вряд ли удастся отыскать, и даже если когда-нибудь равнозначные им экземпляры будут выставлены на продажу с торгов, средств на их приобретение у университета все равно не найдется. Следовательно, эта кража являлась неоценимой потерей как для студентов, так и для научных работников.

Осознание того, что достояние Сорбонны, верным и добросовестным хранителем которого он был все эти годы, расхищается так нагло и беззастенчиво, потрясло Жозефа Фарга до глубины души. Сам он, в меру своих сил и должности, всегда сражался за сохранение целостности коллекций доверенного ему Центра исследований. Даже во времена финансовой неопределенности он ни разу не дал своего согласия на продажу даже одной-единственной книги.

И вот, несмотря на все принимаемые им меры предосторожности, Центр лишился сразу четырех ценных произведений. Безупречная до сих пор его карьера оказалась запятнанной, и вывести эти пятна не представлялось возможным. Фарг вдруг понял, что лишь одно сейчас имеет для него смысл: понять, как эти книги покинули помещения Центра и, главное, попытаться их обнаружить.

Он решил немедленно приступить к работе. Первым делом вновь просмотрел заявки на выдачу книг, поданные самим Альбером Када. Как он и предполагал, ни одна из них не относилась к пропавшим произведениям. Судя по всему, профессор заметал следы преступлений, попросту выкрадывая нужные карточки, точно так же, как пытался это проделать с заявкой на «Theatrum».

Теперь Фарг ясно представлял, как все было. По всей видимости, три другие недостающие книги Када похищал так же, как и «Theatrum»: просил принести их для ознакомления, незаметно опускал в портфель и уничтожал единственные материальные следы кражи, то есть карточки, на которых стояло его имя. Дождавшись, когда у выполнявшего заявку служащего закончится смена или тот отойдет куда-нибудь по делам, профессор преспокойно покидал помещение.

Человеческий фактор всегда был слабым местом установленного Фаргом порядка, и он знал об этом недостатке. Как он ни старался, ему так и не удалось убедить коллег в важности эффективного общения. Стоило только этим олухам выскочить за дверь в конце трудового дня, как они забывали обо всем, что связано с работой. Было то случайностью или же нет, но к нему самому Када с заявкой не обращался ни разу. Жозеф Фарг никогда не покидал Центра, не удостоверившись в том, что все книги благополучно вернулись на свое место на полках. Када это знал. Всему университету было известно, что заведующий книжным хранилищем является образцом профессиональной честности. Нередко над ним даже смеялись, словно добросовестное исполнение обязанностей сродни какому-то пороку. До сих пор его прилежание всегда вознаграждалось сторицей. Фарг полагал, что так будет всегда. К несчастью, открывшиеся факты свидетельствовали о том, что он сильно ошибался.