Мы сидели на голой земле. Танки были вкопаны так, что противник нас не видел. Время от времени над нашими головами пролетали снаряды. Грузовики, проехав по верхней дороге, подняли тучу пыли, которая осела на наши черные мундиры и сделала их белыми.

Подножье горы огибала река, темно-синяя, как небо, на дне ее бриллиантами поблескивали камни. Наши миски были полны спагетти. Умельцы могли наматывать их на вилку. Одним из таких умельцев был Хайде; впрочем, он все делал превосходно. Порта высоко поднимал вилку, свободные концы спагетти болтались, и он шумно, с удовольствием втягивал их в рот.

Малыш уже съел все и грыз пальцы.

Всякий раз, когда снаряд взрывался неподалеку, мы падали на землю, не выпуская мисок, и весело смеялись, обнаружив, что целы.

Порта указал на несколько плывших по реке полуразложившихся трупов. До нас доносился их смрад.

Барселона засмеялся.

— Неважно, в каком окружении ешь, если ешь хорошо!

Порта обсосал с куска свинины масло и томатный соус, потом сунул его в карман. Он неизменно думал о черном дне.

Нас ни в грош не ставили, поэтому мы ненавидели войну. С другой стороны, довоенной жизни мы не помнили. Притворялся, что помнит, только Порта, но он был лжецом божией милостью.

У нас была оплетенная бутыль вина, вкусом оно напоминало кислоту, но что из того? Если зажимать нос, когда пьешь, это было почти незаметно.

Несколько снарядов попали в реку. Брызги чуть-чуть не долетели до нас.

Малыш вылизал миски дочиста, что избавило нас от необходимости их мыть. Он всегда вылизывал миски в походной кухне. Никак не мог насытиться. Правда, он был очень большим.

Мы просидели там все утро и большую часть второй половины дня. Место было хорошее. Нас, должно быть, искали уже несколько часов. Нам было наплевать. Эту войну выигрывали не мы — и наше отсутствие ничего не значило.

Малыш с Портой ехали в первом грузовике. Малыш держал древнее распятие, и они откровенно обсуждали, сколько бы выложил за такую вещь богатый коллекционер. Между ними сидела монахиня, не знавшая немецкого языка, и когда они непристойничали, смеялась вместе с ними, не понимая ни слова.

Когда мы подъехали к деревне Кассино, нас остановила полиция вермахта; в лучах фонариков заблестели наши эсэсовские эмблемы.

— Развлекаетесь? — засмеялся Порта в грубое лицо под каской.

— Особое подразделение? — проворчал полицейский.

— Именно, — непринужденно ответил Порта. — Выполняем особое задание самого рейхсфюрера СС.

Хайде подошел широким шагом, полы его шинели с погонами унтерштурмфюрера развевались, на груди болтался автомат.

— Черт возьми, кто смеет нас останавливать? — угрожающе заревел он.

Фельдфебель из полиции вермахта занервничал, щелкнул каблуками и отбарабанил:

— Разрешите доложить, герр унтерштурмфюрер, все машины подлежат обыску. Приказ армейского командования.

— Мне плевать на всех армейских командиров, — проревел Хайде. — У меня только один командир: рейхсфюрер СС. — Угрожающе повел автоматом. — Освободи путь моей колонне, фельдфебель, если не хочешь болтаться на виселице. И эта перевозка, имей в виду, совершенно секретная.

— Jawohl, герр унтерштурмфюрер, — испуганно пробормотал полицейский вермахта[104].

— И пошел к черту с этим «герр». Мы в СС давно без него обходимся[105]. — Хайде надменно вскинул руку и проревел в темноту: — Хайль Гитлер!

Шлагбаум подняли. Колонна двинулась дальше.

Разгрузились мы в крепости Сан-Анджело, вернее, разгружали другие, а мы тем временем пили, лежа в тени. Порта раздобыл целую корзину снеди. Несколько человек из роты обслуживания хотели примазаться к нам, но мы их грубо отшили; один штабс-ефрейтор начал наглеть, и это стоило ему двух передних зубов.

На закате мы поехали обратно в Кассино. Гауптман из танковой дивизии «Герман Геринг» выдал нам приказы на перевозку.

Во время следующего рейса нас остановили лишь только возле Валамонтоне, километрах в двадцати от Рима. Тут Хайде тоже разобрался на эсэсовский манер, правда, не так легко, поскольку пришлось иметь дело с лейтенантом полиции вермахта, здоровенным типом с гранатами за поясом.

— Приказ на перевозку, — потребовал он, угрожающе глядя на нас.

Хайде не обращал внимания на опасность, так как был одержим своей эсэсовской формой. Он подошел к лейтенанту вплотную, чуть согнул колени и сдвинул на затылок эсэсовскую фуражку.

— Вы соображаете, что делаете, болваны? Меня уже второй раз задерживают во время этой совершенно секретной перевозки. Хотел бы я услышать, что скажет рейхсфюрер, узнав об этом.

Но здоровенный лейтенант не испугался первого рыка.

— Приказ, унтерштурмфюрер? Рейхсфюрер СС не одобрит того, что я пропустил колонну без проверки.

— Если хочешь что-то узнать, лейтенант, — раскатился голос Хайде над домами в затемненном Бальмонте, — обратись к ребятам на виа Тассо. Они научат тебя, как саботировать приказы рейхсфюрера. Даю десять секунд, чтобы убрать этот драндулет, которым ты преградил дорогу! Иначе мы откроем огонь.

Лейтенант как будто бы уменьшился в росте. Нервозно вскинул руку, что, видимо, должно было означать нацистский салют, и повернулся к своему обер-фельдфебелю, небрежно прислонившемуся к полицейскому грузовику:

— Убери с дороги эту штуку, приятель! Не стой, разинув рот! Ты что, хочешь саботировать приказы рейхсфюрера? Соскучился по снегам на Восточном фронте?

Обер-фельдфебель засуетился, рыча и бранясь на сидевшего в кабине водителя.

Хайде демонстративно отпил из фляжки глоток, не предложив лейтенанту. Потом встал, расставив ноги, в сдвинутой на затылок эсэсовской фуражке, положил палец на спусковой крючок и наблюдал, как груженые машины проезжают мимо лейтенанта и его усердных подчиненных. Принялся небрежно насвистывать, презрительно глядя на рослого полицейского.

Лейтенант искоса посмотрел на повязку на рукаве Хайде, которую тот надел по собственной инициативе. На ней были буквы РСХА[106].

Хайде сунул руку ему под нос.

— Тебе не нравится моя повязка, лейтенант?

— Если б сразу сказали, что вы из РСХА, то могли бы проехать без разговоров, но тут разъезжает столько всякой швали с совершенно неправдоподобными документами за подписью каких-то паршивых генералов. Однако раз вы ребята Генриха[107], дело другое.

Мимо медленно проезжал десятитонный крупповский грузовик. Лейтенант Фрик в эсэсовской каске выглядывал из окошка водительской кабины. Он в замешательство откозырял, что могло бы стать роковой ошибкой, если б не мгновенная реакция Хайде.

— Ты что это, черт возьми? Все еще считаешь себя армейским обер-лейтенантом? Не усвоил еще, что мы отдаем германский салют, а не делаем ваши юнкерские жесты? — И с широкой улыбкой повернулся к лейтенанту фельджандармерии. — Пришел к нам из люфтваффе. Что только делать с этой швалью? Мы приняли их под Харьковом десять тысяч. Так распорядился генерал Хауссер. Что он за командир? Вот папа Эйке или Зепп Дитрих, это да[108].

— Что вы за часть? — спросил лейтенант.

— Первая латышская гренадерская дивизия СС[109].

Лейтенант протяжно свистнул.

— Стало быть, кое-что готовится. Это вы сопровождали все транспорты с евреями. Я ехал с одним в Аушвитц[110], где охрану несли ваши ребята из Первой латышской. Вынести это было не так уж легко, а я повидал поболее, чем большинство людей. Участвовал в том большом расстреле в Киеве, мы положили несколько тысяч за пару часов.