После моего красивого пения и проповеди настало время благословить всех; я поднял распятие и крикнул: «Преклоните колена перед Господом!» Но эти идиоты-язычники стояли и пялились на меня, как бараны на новые ворота.

Никто не преклонил колен. Казалось, они думают, что смотрят представление, поэтому я набрал в грудь воздуха и заорал, как фельдфебель Краус на утренних построениях в понедельник, когда обнаруживал, что сапоги у нас грязные: «На колени, треклятые ослы, или я освежую вас заживо, тупая бестолочь!» Солдаты опустились на колени, но сержанты и офицеры остались стоять. Я заорал еще громче. Из моего горла раздавались странные звуки, так я его надсадил. «На колени и молитесь, черноморская деревенщина, или я вас всех кастрирую, искромсаю и заставлю есть собственное мясо, хмыри болотные!»

Сержанты опустились на колени, но офицеры по-прежнему стояли, похлопывая хлыстами по высоким голенищам. Клянусь Богом, стояли и курили, будто каждый из этих скотов выпускал дым от жертвенного костра.

Ладно же, подумал я, нужно все-таки заставить их встать на колени. Вдохнул еще глубже и заревел изо всех сил так, что слышно было по всему Кавказу: «На колени, а то проломлю вам черепа этим распятием, осколки попадут вам в животы и отравят души. Я позабочусь, чтобы вы оказались в худших пыточных камерах ада. Сатана определит вам самые жестокие мучения, и вы будете находиться там тысячу лет, это так же несомненно, как то, что я поп».

Тут я взмахнул потиром, и офицеры упали на колени. Теперь весь советский Шестьсот тридцатый гвардейский артиллерийский полк стоял передо мной на коленях, благочестиво свесив головы и аккуратно сложив руки поверх винтовок. Я выпил большой глоток освященной водки и благословил их, как положено благословлять войска. Потом командир дивизии поблагодарил меня за красивую и проникновенную проповедь, лучшую, по его словам, какую он только слышал.

— Я многое бы отдал, чтобы оказаться там, — засмеялся Старик.

Порта достал флейту, сделал большой глоток «ружейного масла» и сказал:

— Раз покончили с душеспасительной темой, давайте споем. Что скажете насчет «Прекрасно быть сводником»?

В оружейной комнате ритмично зазвучала непристойная песня.

— Да, умеешь ты плести небылицы, рыжий плут, — сказал Старик, трясясь от смеха. — И как только ты все это выдумываешь?

— Надо же, — заревел Порта, — этот идиот спрашивает, как я выдумываю. Дорогой мой, я ничего не выдумываю. У меня хорошая память, вот и все. Я прекрасно помню все, что случилось со мной, и стараюсь верно пересказывать. Уж не хочешь ли сказать, что я, Йозеф Порта, Божией милостью обер-ефрейтор в нацистской армии, фантазер? Если да, собственноручно сдеру твои унтерские нашивки, пропущу их через твой пищеварительный тракт и вычищу тебя, как винтовку. Отыди, Фома неверующий.

Мы посидели, негромко болтая и основательно прикладываясь к бутылке.

— Скорей бы окончилась война, — сказал вскоре Штеге. — Выйду в клеверное поле, лягу и буду разговаривать с птицами. О, с каким нетерпением я жду этого!

Наступило недолгое молчание, нарушил его Порта, схватив из козел автомат и взмахнув им.

— Мне еще нужно свести несколько счетов этой штукой. Уложу горизонтально по крайней мере два десятка эсэсовцев, Особенно меня интересует герр Гиммлер. Хоть верьте, хоть нет, я так глубоко всажу в него свой боевой нож, что у него геморрой в горле покажется.

— Мелешь, мелешь языком, — перебил Старик. — И все о мести, о революции. Она нам не поможет. Только контрреволюцию вызовет. Нет, ребята, лучше забыть гнусных скотов, втянувших нас в эту мерзость. Кто они, как не вши, бездушные вши? Нет никакой разницы между русскими красными и нашими коричневыми.

— Ты был очень доволен, когда мы прикончили гауптмана Майера[34], — сказал я. — Или предпочитаешь забыть о нем?

— То была самозащита, — ответил Старик. — Когда Германия проиграет войну, об убийстве других сказать этого будет нельзя. Они будут сидеть в ужасе и прислушиваться к нашим шагам. Пусть с ними разбираются, если хотят, враги Германии. Я не хочу сказать, что мы должны помогать этим скотам. Я считаю, что их нужно изгнать из нашего общества. Сделать так, чтобы они не Могли найти работу.

— А если Германия не проиграет войну, — спросил я, — тогда что? Ты говоришь так, будто война будет проиграна завтра, а в среду мы отправимся по домам.

Все уставились на меня так, будто я был странным существом с другой планеты.

— Что ты несешь? — выкрикнули в один голос Старик и Штеге. — Не проиграет войну? Рехнулся? Пуля в мозгу засела?

Порта стал осматривать мою голову, будто обезьяна, ищущая вшей у детеныша.

Я раздраженно вырвался.

— Несу то, что думаю. Вы что, не слышали о ракетах «фау»? Кто знает, может, в кармане у Адольфа есть еще что-то. Помоги Бог нам и врагам Германии, если гитлеровские инженеры и химики изобретут нечто настолько дьявольское, что война окончится за несколько часов.

— Если ты имеешь в виду газ, — насмешливо сказал Бауэр, — он у нас всегда был, но Адольф и генералы не смеют применить его. Прекрасно знают, что в ответ получат двойную порцию. Нет, Свен, у тебя полно комплексов.

— Комплексов, — усмехнулся Порта. — Откуда им взяться в башке у такого идиота?

— Да заткнись ты, — возмутился я. — Неужели не можешь минуту побыть серьезным?

— Серьезным, — ответил Порта. — Нет, мой цветочек. Видишь ли, когда я получу пулю в брюхо с той стороны, то охотно отправлюсь в ад под оркестровую музыку, а ты будешь, плача, звать мамочку. Со мной, Божией милостью нацистским обер-ефрейтором Йозефом Портой, этого не случится.

— Ты всерьез веришь, — недоверчиво спросил Старик, — что у Гитлера есть хоть какой-то шанс выиграть войну? Или во всю эту ерунду о ракетах «фау»?

— Да, верю, — раздраженно ответил я. — Чем ближе мы подходим к пропасти, тем отчаяннее они ищут что-то, чтобы уничтожить своих врагов. Скажу вам кое-что, способное изменить ваше мнение об этой войне. Это война Гитлера и большинства немцев. Они думают, что если не победят, все будет кончено, так как они совершенно лишены воображения и не способны видеть дальше последней буквы в правилах и уставах. Большинство все еще помешано на войне. Очень мало кто избежал этого! Когда последний раз я был в госпитале, то познакомился с одной девушкой, и она пригласила меня к себе. Там была вечеринка по случаю того, что два ее брата получили офицерское звание. Какие речи там произносили об этих двух героях! Какая важность придавалась чести служить офицерами в немецкой армии и высокой судьбе, дающей им возможность сражаться с варварами, которые напали на Германию, древнюю Священную Римско-Германскую империю. Слышали б вы, как хвастался их отец: «Я горжусь, что оба моих сына будут носить на груди немецкого национал-социалистического орла!» Священник, которого пригласили на вечеринку, убеждал всех, что эти мальчишки стали орудием Господа, раз получили офицерское звание. Неужто вы думаете, что такие люди помышляют о том, чтобы Гитлер проиграл войну? Они помогают ему всеми силами. Окажись он побежденным, больше не будет ни орлов, ни свастик, нашиваемых на грудь их детям-героям. Поэтому они должны победить. Никто из них не думает, что мы можем начать заново с лучшей платформы, чем нацистская. Меня это не волнует, я уверен, что никто из нас не доживет до конца этой войны, выиграет ее Гитлер или нет. За три года от полка нас осталось всего пятнадцать, так почему, скажите на милость, мы должны уцелеть? Войне пока что не видно конца.

— Боюсь, ты прав, Свен, — негромко сказал Старик. — Мы строим планы относительно того, как будем жить после войны? Будет лучше, если мы примем свою судьбу. Мы — пушечное мясо, воюем за чуждое нам дело. И даже не протестуем, когда нам приказывают совершать преступления. Изо всех сил тянем телегу, в которую нас запрягли, гитлеровскую телегу, будто ослы, перед которыми болтается морковка. Не думаем. Воюем только потому, что не хватает смелости дезертировать.