Он встал и сардонически поклонился нам, лежавшим, прижавшись спинами к стенкам траншеи:

— Йозеф Порта, Божией милостью обер-ефрейтор, мясник в армии Адольфа, закоренелый преступник и кандидат в покойники, переносчик трупов и поджигатель! К вашим услугам, господа!

Тут неподалеку от нас вспыхнула еще одна «рождественская елка», и мы поспешно снова улеглись в траншею.

Вздохнув, Порта добавил:

— Еще одна группа отправляется в ад. Аминь!

В течение трех часов бомбы беспрерывно падали с черного бархатного неба. Фосфор сыпался частым дождем на улицы и дома в буре смерти и разрушения.

Зенитки давно умолкли. В небо поднялись наши ночные истребители, но тяжелые бомбардировщики не реагировали на своих меньших собратьев по аду. Громадный каток пламени крушил город с севера на юг и с запада на восток. Железнодорожная станция представляла собой объятые ревущим пламенем развалины с раскаленными докрасна, сплавившимися в одну груду паровозами и вагонами, словно бы ее снес с лица земли какой-то веселящийся великан. Госпитали и больницы рушились в огне. Койки предоставляли фосфору превосходную возможность порезвиться. Большинство пациентов находились в подвалах, но многие оставались в палатах пищей для огня. Безногие с криками силились подняться и убежать от рвущегося в двери и окна пламени. Длинные коридоры представляли собой трубы с превосходной тягой. Несгораемые стены разлетались от сокрушительных взрывов, как стекло. Люди поднимались и падали, задыхаясь от жара. Запах горелых плоти и жира доплыл до наших траншей. Между взрывами до нас долетали последние полусдавленные крики.

— Дети, дети, — заговорил с придыханием Старик, — это ужасно, ужасно. Те, кто уцелеют, сойдут с ума. Лучше находиться на передовой. Там не горят заживо женщины и дети. Сюда бы того проклятого скота, который придумал воздушные налеты!

— Мы вытопим жир из задницы Геринга[4], когда совершим нашу революцию, — прошипел Порта. — Интересно, где сейчас этот толстый слизняк?

Наконец бомбежка как будто прекратилась. Пронзительные свистки и слова команд разнеслись по всему городку, все еще освещенному океаном пламени. Колонной по одному мы побежали к своим местам.

Порта бешено вскочил в кабину дизельного крупповского грузовика. Мотор взревел; не дожидаясь приказов, Порта развернул громадную машину и нажал на газ. Мы держались изо всех сил. Какой-то девятнадцатилетний лейтенант что-то выкрикнул и побежал к ревущей махине. Несколько сильных рук подняли его в кузов.

— Кто, черт возьми, сидит за рулем? — пропыхтел он, но ему никто не ответил. Нам было не до того: мы силились удержаться в неистово подскакивающем грузовике, который Порта мастерски вел между воронками на дороге. Машина, громыхая, неслась по горящим улицам, где искореженные трамваи и машины валялись между грудами разбитой кирпичной кладки и упавшими фонарными столбами. Порта нисколько не снижал скорости. В одном месте он свернул на пустой тротуар, сшибая маленькие деревца, будто спички. Но возле Эрихштрассе пришлось остановиться. Здание, в которое угодили две авиационные торпеды, лежало стеной посреди улицы. Остановиться был вынужден даже бульдозер.

Мы с кирками, топорами, лопатами спрыгнули с грузовика и расчистили себе путь через завал. Лейтенант Хардер всеми силами пытался взять над нами командование, но внимания на него никто не обращал. Возглавил нас Старик. Молодой офицер пожал плечами, взял кирку и пристроился в хвост. Старик был опытным фронтовиком. Подобно всем нам, он сменил оружие на шанцевый инструмент, мы действовали им с таким же мастерством, как огнеметами и автоматами — в бою.

Сквозь едкий, тошнотворный дым навстречу нам выходили перевязанные грязным тряпьем люди. Их жуткие ожоги говорили сами за себя. Там были женщины, дети, мужчины, молодые и старые, с окаменевшими от ужаса лицами. В глазах их светилось безумие. У большинства были сожжены волосы, поэтому мы с трудом отличали один пол от другого. Многие были закутаны в мокрые мешки и тряпье для защиты от пламени. Одна женщина в безумии закричала на нас:

— Вам что, все еще мало? Разве не пора кончать войну? Мои дети сгорели насмерть. Муж пропал без вести. Чтоб вам тоже сгореть, проклятая солдатня!

Какой-то пожилой мужчина взял ее за плечо и хотел увести.

— Будет, будет, Хельга, успокойся. Ты ведь можешь еще больше ухудшить наше положение…

Женщина вырвалась и бросилась на Плутона, согнув пальцы наподобие тигриных когтей, но здоровенный докер стряхнул ее, как маленького ребенка. Она ударилась головой о горячий асфальт и разразилась неудержимыми воплями. Мы забыли о ней и пожилом мужчине, расчищая путь к громадной груде развалин. Она высилась перед нами в окружении языков огня.

Полицейский без каски, в полусгоревшем мундире остановил нас и забормотал:

— Детский дом, детский дом, детский дом…

— Что ты там заладил? — прорычал Старик, когда полицейский схватил его за руку и потащил, продолжая бормотать:

— Детский дом, детский дом!

Порта быстро шагнул вперед и несколько раз саданул полицейского по лицу своими железными кулаками. Это обхождение зачастую приносило поразительные результаты на фронте, когда требовалось привести в себя человека после полученной в бою психической травмы. Оно слегка помогло и на этот раз. С вытаращенными от ужаса глазами полицейский невнятно произнес что-то вроде объяснения:

— Спасите детей! Они замурованы снаружи. Дом горит, как спичечная соломка!

— Хватит мямлить, полицейская свинья, — заревел Порта, схватил его за плечи и затряс, как тюфяк. — К детскому дому, легавый, и поживее! Веди нас — los mensch![5] Чего ждешь? Я не гауптман[6] — всего-навсего милостью Божией обер-ефрейтор Йозеф Порта — но такое дерьмо, как ты, должно выполнять мои приказы!

Полицейский, словно бы собиравшийся удрать, бестолково заметался из стороны в сторону, но его схватил лейтенант Хардер.

— Слышал? Вперед! Показывай дорогу и не тяни время, а то пристрелю!

И сунул маузер под нос полуобезумевшему полицейскому. У того неистово дрожали губы, по щекам текли слезы. Он был бы уже на пенсии по старости, если б не война.

Высившийся над полицейским Плутон грубо толкнул его и прорычал:

— Заткнись и марш вперед, дедуля.

Полицейский полубегом затрюхал впереди между развалинами, над которыми плясали языки огня. Мужчины, женщины и дети лежали, прижавшись к земле. Одни были мертвы, другие — в шоке; вопли некоторых леденили нам кровь.

Там, где несколько часов назад был угол улицы, к нам подбежал маленький мальчик, плача от страха.

— Помогите вытащить маму и папу! Он тоже солдат. Только приехал домой в отпуск. Лизхен потеряла руку. Генрик сгорел.

Мы остановились на несколько секунд. Мёллер потрепал ребенка по голове.

— Мы скоро вернемся!

Перед нами оказалась гора развалин. Идти дальше было нельзя. Когда мы повернулись к полицейскому с просьбой вести нас другим путем, поблизости раздалось несколько сильных взрывов. Все молниеносно бросились на землю. Пригодился фронтовой опыт.

— Что за черт, Томми, что ли, вернулись? — прошипел Порта.

Еще несколько металлических раскатов грома, на нас посыпались осколки, камни, комья земли. Каски пронзительно звенели от их ударов. Однако новый налет лишь задержал нас. Вскоре он прекратился.

— Вслепую бомбят, — лаконично сказал Старик и поднялся.

Мы продолжили нелегкий путь к своей цели, полицейский шел впереди. Он провел нас через какой-то подвал. Мы пробили кирками отверстия в стене и оказались в том, что оставалось от большого сада. Деревья попадали и сгорели, груда развалин и искореженного железа — останки здания — все еще неистово пылала.

Полицейский указал на нее и пробормотал:

— Дети внизу…

— Господи, какой разор, — сказал Штеге. — И какой отвратительный запах. Должно быть, сюда после фугасных бомб попали фосфорные.