— Вот еще! — фыркнул Ник. — Было очень приятно, не так ярко, конечно, как с эякуляцией, зато трусы остались сухие. По-моему, все отлично.

— Ты… ты циник!

— Я реалист, — усмехнулся он в ответ. А потом, вдруг перестав улыбаться: — Спасибо тебе.

Она снова смущенно уткнулась ему в шею. Вздохнула.

— Ник, а я еще хочу тебя спросить…

— Спрашивай, девочка. Что ты еще хотела узнать о сексе? Дядя Коля тебе все расскажет… Да что ж такое! У меня синяк будет!

— Это тебе за «дядю Колю», педофил несчастный!

— Злюка, — нейтрализуя руки хулиганке на коленях. — Что спросить хотела, Любава?

— Меня так только папа называет…

— Как? Любава?

— Да.

— А мне можно?

— Можно. Слушай, скажи мне — чем от тебя пахнет?

— В смысле — пахнет? — он как-то сразу напрягся. — Плохо пахнет? Потом?

— Тьфу, дурак! — Люба еще раз ткнулась носом в шею, втянула воздух. — Хорошо ты пахнешь. Очень хорошо. Только я не могу понять, чем. Что за парфюм, а, Ник? Опознать не могу.

— Я не пользуюсь парфюмом.

— Гель для душа?

— Нет.

— А… а чем пахнешь?

— Не знаю, — он пожал плечами. — Собой. А еще, наверное, детским мылом. И тальком.

— Ты пользуешься детским мылом и тальком?!

— Да.

— Почему?

— Потому что ничего другого мне нельзя.

— Почему?!

— Потому что я больной.

— В каком смысле?!

— В прямом.

— Коля?!

— Да не беспокойся, ничего заразного.

— Рассказывай.

Отец утверждал, что причина была в том, что Ник из-за своей патологической чистоплотности просто смыл с себя весь иммунитет. Или наложился тяжелый грипп, выкосивший к черту остатки все того же иммунитета. И еще новое средство для обработки рук перед операцией. Или еще что-то… Ник терпел несколько недель. Сначала думал, что ему кажется. Потом надеялся, что пройдет само. Потом терпеть стало уже невозможно — дождался того, что коросты расползлись по всему телу — вплоть до головы. И пришлось все же сознаться отцу. Тот заставил его раздеться догола, оглядел внимательно и выдал мрачно: «Кретин». После чего схватился за телефон, позвонил какой-то Анне Самуиловне, и в тот же день Ник загремел в «кожвен». К сифилитикам и чесоточникам. «Так тебе и надо», — отрезал отец. К слову сказать, на тот момент Нику уже было все по барабану. Сильнейшая интоксикация, неделя под капельницей. Голову обрили налысо, кожа с него слезала струпьями неделями, строгая диета, похудел на десять килограмм за месяц. Страшен был тогда — исхудавший, с темными кругами вокруг глаз, лысый, в лохмотьях отмирающей кожи.

— Вот тогда Варвар меня Ящером и окрестила. Сказала, что я — вылитая рептилия.

Люба… нет, она даже не потрясена. Она просто в шоке.

— Господи… Варька — изверг!

— Да прямо, — он показно беззаботно пожал плечами. — Как ты думаешь, кто ко мне все это время каждый день в больницу мотался? Кормила, развлекала. Не только меня развлекала — очаровала всех местных жертв бледной трепонемы и гонококка.

— Коленька… Слушай, я даже не знала… Даже не предполагала…

— Я просил родителей… не афишировать. Значит, и правда никому не рассказывали, если ты не знаешь. Было б чем гордиться — месяц провалялся в «кожвене», пусть и с дерматитом. А потом еще полгода ходил исключительно в рубашках с длинными рукавами, в том числе и летом. Но я быстро оклемался, Анна Самуиловна сказала, что легко отделался.

Люба отстраняется и внимательно оглядывает его. Гладкая кожа, никаких не то что шрамов — даже прыщиков или каких-то других следов… Даже не верится.

— На звероящерах все заживает как на собаке, — он правильно истолковывает ее взгляд. — Я, правда, быстро поправился. Вовремя спохватились. Но с тех пор я Звероящер.

— Я больше никогда так тебя не назову!

— Да все нормально, я привык. Как напоминание о собственной глупости. Но с той истории мне многое осталось на долгую память. Не только прозвище. Овсянку люто ненавидел первое время, а мне прописали строгую диету. Потом привык. Теперь всегда на завтрак ем, — он усмехнулся. — Но вся косметика… бытовая химия… с этим мне контактировать теперь нельзя. Сразу пятнами и зверски чесаться начинаю. Единственное, чем могу мыться — детское мыло. Ну и тальк — вместо дезодоранта. А я же… Люб…

— Что?

— Я здоровый молодой мужик, — он вздохнул. — Двигаюсь, потею. Люб, если от меня пахнет неприятно, ты скажи, я не обижусь, правда.

— Дурак, — она всхлипнула и снова уткнулась носом ему в шею. — Ты пахнешь ОБАЛДЕННО!

— Угу. Детским мылом.

— Знаешь, я, наверное, извращенка…

— Любопытное заявление.

— Мне ужасно нравится это сочетание — молодого здорового мужика, детского мыла и талька. Очень, — провела носом по шее, поцеловала за ухом. — Самое лучшее сочетание.

Он промолчал, лишь руки сильнее сжал вокруг нее.

— Ник…

— Да?

— А… на женскую косметику у тебя аллергии нет?

— Не знаю, не пробовал.

— Рассказывай мне тут, ага. Что, и губную помаду ни разу не пробовал на вкус?

— Ладно, спалила, — он усмехнулся. — Было пару раз. Я как-то одно время… ну, просил… убрать косметику… с губ, по крайней мере. А потом… исчезли острые реакции, так что… На духи только чихаю — капец. Мама все духи на работу унесла, Варька в сумочке таскает — дома не пользуются. Хотя у меня не на все духи такая реакция.

— А на мои?

— Нет. Мне очень нравится, как от тебя пахнет.

Она прижалась плотнее. Вот сейчас собственная нагота вообще не беспокоила. После того, что она о Нике узнала, поняла вдруг, что стесняться его уже не будет никогда. Переплела свои пальцы с его.

— Ник, пожалуйста, если у тебя на что-то из моей косметики проявится какая-то реакция… Пообещай мне, что скажешь!

— И что ты сделаешь?