— Мам, у меня месячные как-то плохо начинаются. Живот болит, голова тоже. Тошнит. А папа пристал как назло…

— Любочка… — мама осторожно погладила ее по плечу. — А это точно… месячные?

Вот оно — материнское чутье. Как не вовремя!

— Точно, мам. Иногда бывает у меня — что так болезненно начинаются. Просто надо полежать.

— Ты таблетку выпила?

Люба вздрогнула.

— Таблетку?

— Обезболивающее. Принести тебе?

— Я уже выпила на работе, мам.

— Ну, выпей еще одну — если не отпускает.

— Да вроде бы утихает. Спасибо, мамуль. Я перед папой потом… извинюсь.

— Да я объясню. Поймет, думаю. Все же у него жена и три дочери.

— Хорошо.

— Ох, Любаша, Любаша… Организм намекает…

— На что?

— Да пора бы уже, дочка…

— Мам, — Люба повернулась к матери, — ты издеваешься?! Не ты ли говорила, что сначала нужно встретить нужного мужчину?! А потом уже о детях думать?!

— Ну так встреть, — мать невозмутима.

— Где, интересно?! Может быть, он под кроватью валяется?

— Люба, Люба… Нет же недостатка в выборе.

— Нужного нет!

— Тоже верно, — со вздохом согласилась мать. — Нужный — он один. Ладно, — Вера коснулась лба дочери губами, — отдыхай, девочка моя. Завтра все будет в порядке.

Все уже не будет в порядке. Ни-ког-да.

— Самойлов, у нее офигенные духи. От подушки пахнет — ммм! Поздравляю, в кои-то веки ты выбрал девчонку со вкусом.

— Батюшко, у тебя ко мне дело?

— Конечно. Я оценил духи твоей подружки. Тебе это не важно?

— Нет.

— Ник… — интонация Дениса резко меняется. — У тебя все в порядке?

— Нет.

— Нет — и все? Больше ничего не добавишь?

— У меня полная ж*па. Извини, Дэн, мне надо на обход. Созвонимся.

— Ох, Николай Глебович, дело-то, конечно, твое. И я не буду больше тебе Альбинку сватать, она себе парня и без тебя найдет. Но уж я повидала в этой жизни всякое. Послушай меня…

Ник безучастно отхлебывает чай, придерживая большим пальцем ложку.

— Молчишь? Ну, молчи, а я тебе все равно скажу! Не пара она тебе! Ну, по всему же видно!

— Что — видно? — все также безучастно, просто чтобы не молчать.

— Что эта твоя Люба привыкла, чтобы ей ножки целовали! Взгляд такой — смотрит на всех, как на мусор у ног. Красивая, спору нет. Очень красивая, и Альбинки красивее, — Нина Гавриловна поджала губы. — Да только не в красоте ж счастье, Коля!

Ник поморщился, но Нина Гавриловна не обратила внимания и продолжила:

— Ну, ты же вон какой умный парень! Чтобы за красивым личиком не смог разглядеть натуру — не верю я, Николай!

— А вы разглядели, значит?

— А я на глазки да губки красивые не смотрю. Да на прочее! Коля, я ж ее не ругаю, ты пойми. Она, может, и хороша. Для кого другого. Кто будет перед ней на задних лапах прыгать, об кого она сможет ножки свои вытирать да пальчиком указывать — что делать и как. Но ты-то не таков. Только время потеряешь с ней, поверь мне. Не стоит оно глаз синих бедовых.

Ник все так же безучастно пьет чай и смотрит в окно. Но видит там не голые деревья, а синие бедовые глаза.

Он ей звонил. Три раза. Три. Извинялся, каялся, просил прощения. Наверное, коряво, но уж как умеет. Предлагал встретиться. И слышал все время одно. «Все в порядке. Нет, я занята. Созвонимся».

Он виноват. Сильно виноват, это правда. Он поступил просто… просто слов нет как неосмотрительно. И то, что в первый раз у него так — его не оправдывает. Он мужчина, он обязан был позаботиться о защите. А он голову потерял до того, что про все забыл. Это не просто неосмотрительно. Это, черт побери, очень опасно для здоровья — так терять голову! Потому что список инфекций, передающихся половым путем, весьма внушителен и, к сожалению, шанс получить что-то из этого букета при несоблюдении мер предосторожности — отнюдь не иллюзорен, любой, работающий в медицине, это знает. Правда, потерял голову он с Любой, которая… которая… у которой он был первым и единственным мужчиной, и тут-то все было нормально. Кроме возможной беременности. Но он же и здесь отличился! Он умудрился сделать все еще хуже.

Да, он испугался, надо сказать честно. Испугался до того, что говорить начал прежде, чем сообразил, с кем он говорит. Рефлекс, да. И этот разговор об анализах и прочем был бы отнюдь не пустым с любой другой, кто был в его постели. Но не с Любой же! Не надо было так. Не надо было. А он испугался. Он начал говорить раньше, чем думать — и все из-за паники. Но это не могло его оправдать.

А теперь, похоже, все. Он пытался объяснить. Пытался исправить. Если человека хотят простить — его простят, тем более, если человек признает свою вину. Но не в его случае. Видимо, совершенное и сказанное им оказалось для Любы слишком. Слишком обидным. Он сделал все, что мог. Унижаться и ползать на коленях не будет. Теперь же придется зализывать раны и жить дальше. Как-то без нее.

Наверное, взрослые женщины, ведущие нормальную половую жизнь, не стали бы на эту ситуацию так реагировать. А она… А Любу просто переклинило — ничего не могла с собой сделать. И, самое парадоксальное, его вопросы про анализы она не то, чтобы забыла. Но, в принципе, остыв немного и подумав — смогла понять, почему он так сказал. У врачей своя логика, немного отличное от других людей восприятие жизни. Ей не давало покоя иное. Именно оно заставляло раз за разом отвергать его извинения и вести себя как законченная стерва.

То, как важно для него было, чтобы она, не дай Бог, не забеременела. Нет, это и Любе самой не было нужно, конечно. Но чисто гипотетически… Нет, вот если бы это все-таки случилось… Ведь таблетки не дают гарантии 100 %. Всего лишь девяносто с чем-то. Но в ее случае все прошло как и положено. Ну, а если бы вдруг… Как бы он отреагировал, если бы она все-таки забеременела? Люба с каким-то мазохистским удовольствием думала об этом, даже престав себе задавать вопрос — зачем делает так. И понимала — для него это был бы наихудший вариант развития событий. Он очень не хотел этого. Нет, она не хотела такого тоже. Но это его явное нежелание, боязнь того, что их может связать что-то, помимо секса, оно было чертовски обидным. Болезненно обидным, острым, раздирающим. Вот для чего она нужна ему. Добро пожаловать во взрослую жизнь, Любовь Станиславовна. И в ней не принято ждать, что мужчина в сложной ситуации скажет тебе какую-то романтическую бредятину, вроде того: «Милая, если ты забеременеешь, я тебя не брошу и бла-бла-бла…». Такое бывает только в книжках. А в реальности ты понимаешь, для чего нужна ему. Для секса, только для секса. И не надо усложнять эту простую конструкцию. Как она докатилась до жизни такой? Где ее гордость, девичья честь и чувство собственного достоинства? Были да сплыли.