Однако давайте зададимся вопросом: как сия сказка вообще появилась? Частично это можно объяснить тем, что к тому времени, когда миф о Горацио утвердился в Риме, Римская империя стала самым могущественным государством в мире и нуждалась в славном прошлом, чтобы возвеличить свое настоящее. Миф о Горацио оказался как нельзя кстати, поскольку позволял утверждать, что среди римлян никогда не переводились отважные воины. Популярность этого сюжета объясняется еще и другим обстоятельством: к I веку н. э. Рим был уже столь богат и горд собой, что просто не мог поверить в историю о царе Порсенне, который некогда напал на этот город и одолел его защитников. В такой атмосфере миф воспринимался как непреложный факт. Другими словами, миф о Горацио отражает искреннее желание отыскать истину. По крайней мере, вы получаете то, о чем исподволь мечтаете.
На первый взгляд может показаться, что наука — совсем не та область, где есть место пропаганде, которую так любил Тит Ливий. В конце концов, наука — это прежде всего поиск истины, и диалектический характер научного метода таков, что выживают только идеи, выдержавшие суровую проверку экспериментом. Однако после прочтения этой книги многим придется засомневаться в сей непреложной истине. Настаивая на существовании пропасти между мифом и реальностью, я все-таки хочу заметить, что следствия из примеров, включенных в книгу, не следует переносить на всю науку или всех ученых. Но они, эти примеры, говорят о том, что даже в науке нельзя ничего принимать на веру.
До недавнего времени история науки писалась в основном теми, кто желал, чтобы предмет его исследований был представлен в самом выгодном свете. Их желание можно объяснить самыми различными причинами. В одних случаях они работали на благо отдельных ученых, которые стремились к тому, чтобы их роль в великой драме научных открытий не осталась незамеченной. В других — им просто хотелось, чтобы их рассказ был достаточно увлекателен. Кроме того, поколение за поколением преподавателей различных научных дисциплин мечтали о героях по той же причине, по которой Тит Ливий подарил римлянам Горацио. Другими словами, им для воодушевления требовался соответствующий персонаж. Героям от науки тоже порой находилось место в пантеоне. В их честь назывались научные лаборатории и институты; каждому новому поколению студентов рассказывалось об их научных подвигах и окончательном триумфе. Чтобы их увековечить, ставились бесчисленные памятники.
Однако в последние годы по совершенно понятным причинам такой подход никого уже не удовлетворяет. Новое поколение исследователей непрестанно заставляет убеждаться в том, что реальность просто не выдержала бы всех последующих нагромождений. Многие великие ученые прошлого не были героями, и двигало ими далеко не бескорыстие. Казавшиеся ключевыми эксперименты на самом деле содержали серьезные ошибки, публикуемые результаты подвергались конъюнктурному редактированию, а сами ученые иногда прибегали к политическому давлению, чтобы отстоять свои интересы. Многие из героев науки так и не сумели доказать те теории, благодаря которым они прославились. Такие деятели, как Луи Пастер, Джозеф Листер и Александр Флеминг, не отличались ни особой уверенностью в себе, ни особым педантизмом, хотя именно такими они видятся сегодня. Чарльз Дарвин оказался частично прав лишь благодаря своим ошибкам. Другие, например, Грегор Мендель, обязаны известностью потомкам, прославившим их имя. Очень часто люди, которых считали научными изгоями, на самом деле оказываются вполне способными учеными, но поставившими не на ту лошадь.
Помимо этого, новые исследования показывают нам, что научный поиск более случаен, чем мы привыкли его себе представлять. Даже благополучно завершившаяся научная программа, подтвердившая многие ранее предсказанные результаты, может иметь более запутанный сюжет, чем об этом будут повествовать спустя годы. Восстановление реальных событий, относящихся к наиболее известным случаям, позволит нам лучше понять то, что происходило на самом деле. Я считаю, что это не скажется на авторитете современной науки, поскольку лишь она позволяет нам понять окружающий нас физический мир. Однако при этом нам необходимо понять, что наука несвободна от внешних влияний и человеческого фактора, которые всегда сопутствуют любому предприятию.
Есть тут и еще один аспект. В истории науки, как и в истории вообще, создание «великих людей» существенно принижает работу множества других людей, которые не смогли прославиться. Тысячи и тысячи уже забытых исследователей сыграли свою роль в развитии науки. За редким исключением, вклад великих в науку уступает вкладу тех, о ком мы почти ничего не знаем. Великие озарения и технический гений были и у тех, кого мы продолжаем славить, и у тех, кто остался безвестным. В большинстве случаев историкам удобнее приписывать открытия и авторство ключевых идей не целым коллективам ученых, а отдельным людям, особенно если такие люди умели самоутверждаться.
В общем и целом я попытался использовать конкретные примеры из науки XIX и XX веков как доказательство своей правоты и прежде всего необходимости с определенной долей скептицизма относиться ко всем свидетельствам чьей-то гениальности. Нетрудно обнаружить, что Луи Пастер, Чарльз Дарвин, Грегор Мендель, Томас Гексли, Джозеф Листер, Джон Сноу, Александр Флеминг, Фредерик Уинслоу Тейлор, Джеймс Янг Симпсон, Чарльз Бест, Артур Эддингтон, нобелевский лауреат Роберт Милликен и авторы знаменитого «Хоторнского исследования» (Фриц Ротлисбергер и Уильям Диксон) вольно или невольно оказывались заложниками романтических схем, сильно напоминающих миф о Горацио. Во многих случаях эти люди пытались стяжать лавры в очень жесткой конкуренции, когда борьба велась не всегда по правилам и порой напоминала уличную драку. В главе I, посвященной Пастеру, Листеру, Тейлору, Милликену, Эддингтону, Бесту, Ротлисбергеру и Диксону, это особенно видно. Получается, что и этим гигантам научной мысли были не чужды человеческие слабости.
Во-вторых, мне хотелось показать, что ничего в истории нельзя вырывать из контекста. Наука — это нечто большее, чем бестелесные идеи. В каждой главе события, о которых я пишу, показаны в широком контексте, необходимом для более полного понимания всех сложностей, сопутствующих процессу научного открытия. В книге подчеркивается роль доминирующей научной парадигмы, социально-политического контекста и превратностей его величества случая, причем все это самым серьезным образом влияет на темпы и направление научного прогресса.
Привлечение контекста подсказало мне еще одну тему книги. Неспособность полностью его учесть ведет к ошибке, которую современные историки называют «презентизмом». Это не что иное, как стремление дать оценку событиям прошлого с позиции сегодняшнего дня. Отдельные главы, посвященные Листеру, Менделю, Дарвину, Сноу, Гексли, Симпсону и Флемингу, призваны проиллюстрировать эту проблему. Всего лишь туманного сходства между той теорией, которая признана сегодня, и более ранним комплексом идей, часто достаточно, чтобы ввести одного из наших предков в пантеон научных героев.
Некоторые выдающиеся представители науки обрели героический статус именно таким образом. Если эти идеи вернуть в их изначальный контекст, то между ними и тем, что мы сегодня принимаем как истину, окажется не так уж много общего. Но нас приучили к тому, чтобы мы с пиететом относились к отцам-основателям, поэтому третьим моим желанием было привлечение внимания к контекстуализации как к единственному лекарству от «презентизма». Мы должны научиться понимать прошлое в современных ему условиях, без всяких ссылок на то, что «было потом».
И последнее — я очень надеюсь, что отобранные мной эпизоды из истории науки предстанут перед читателем как человеческая драма, где одинаково важную роль играли и интеллектуальная мощь, и неприкрытые амбиции. Поэтому я абсолютно уверен, что книга моя привлечет тех, кто больше всего хочет взглянуть на мир с позиций антипрезентизма, тех, в ком есть здоровый дух авантюризма, помноженный на глубокое уважение таланта и высоты человеческого духа. Для таких умов отделение истины от вымысла лишь обогатит их понимание жизни.