Бухарест оказался в тяжелом положении. У гитлеровцев были сосредоточены здесь регулярные войска, зенитные батареи, танки, самолеты. Поэтому румынское командование столицы должно было действовать решительно и внезапно, чтобы не дать времени противнику прийти в себя и подтянуть подкрепление.
С самого первого часа, когда по радио было объявлено о свержении фашистской диктатуры, плечом к плечу с регулярными румынскими войсками сражались и батальоны рабочей гвардии.
В ночь на 24 августа была очищена от гитлеровцев гостиница Атенее Палас, находившиеся там немецкие офицеры арестованы, их документы конфискованы.
На рассвете следующего дня тыловые военные части вышли на окружную железную дорогу и заняли позиции в Попешти-Леордени, в Жилаве и в Домнешти, обеспечивая оборону южных подступов к столице.
Но к северу от Бухареста гитлеровцы еще занимали сильные позиции. Они сосредоточили здесь все войска, заняв шоссе на Плоешти, чтобы дать возможность своим армиям отступить из Молдовы и Добруджи, через долину Праховы.
Налеты на столицу усилились. Самолеты продолжали непрерывно бомбить город, обстреливать из пулеметов улицы. Укрытия были переполнены. Госпиталей не хватало, школы и учреждения превратились в санитарные пункты. Без электричества, без воды и пищи Бухарест упорно сражался, оттесняя немцев все дальше и дальше к окраине города.
В столице было много шпионов, державших связь с немецкими войсками; легионеры, сынки помещиков и банкиров поджигали дома, грабили и терроризировали население. Но число вооруженных рабочих отрядов росло. Рабочие Малаксы, Гривицы, заводов Леметр и «Вулкан» во главе с коммунистами ликвидировали разбойничьи банды и заняли позиции в Бэнясе.
101-я зенитная батарея расположилась на шоссе Жиану, недалеко от памятника авиаторам. Линия фронта начиналась впереди, у фонтана Миорицы, проходя влево к вокзалу Бэняса и дальше к кварталу Новый Бухарест, а вправо — к берегам прудов Тэй и Флоряска.
Младший лейтенант Арсу указал место каждому орудию и отправился в сопровождении солдата Безни на поиски командира бронетанкового отряда.
Орудия, укрытые в цветочных аллеях вдоль шоссе Жиану, отдыхали, опустив вниз стволы; рядом на зеленой траве расположились зенитчики. Сержант Илиуц лежал лицом кверху, закинув руки за голову, и смотрел на небо, на гаснущие звезды. Наступало утро… Утро 25 августа.
После дневного зноя от прудов тянуло сыростью и прохладой, с поля доносился запах скошенного сена и зрелых яблок. Приближалась осень. Илиуц любил осень. Она ему представлялась красивой девушкой с распущенными золотыми волосами, собирающей в передник дары природы. Такой, как Марика…
Впервые он увидел Марику в селе Епископия Бихора, под Орадей. Он приехал тогда на каникулы домой, окончив первый курс политехнического института в Шарлоттенбурге.
Его отец был одним из самых видных инженеров-химиков в Ораде. Он мечтал о том, что сын его тоже станет инженером. Поэтому в 1939 году, когда Илиуц окончил гимназию, отец отправил его в Германию, чтобы Илиуц получил там специальность инженера.
Приехав через год домой на каникулы, Илиуц познакомился с Марикой. Она работала учительницей в селе, недалеко от Оради. Когда он встретил ее с полным подолом груш и с корзиной винограда в руке, увидел ее лицо, похожее на спелое яблоко, глаза, синие, как небо, он воскликнул:
— Здравствуй, дочь осени!
— Вы ошибаетесь, я всего-навсего дочь чабана Фери, — засмеялась Марика, протягивая ему гроздь винограда.
Они подружились. Он навещал ее каждый день, и они бродили вместе по холмам, по берегу Криша. Осень улыбалась им гроздьями винограда, запахом нив, прохладной водой реки.
Это была их первая и последняя осень…
С тех пор многое изменилось. Госпожа Илиуц заключена в концентрационный лагерь, так как она была еврейкой, старший Илиуц умер от сердечного приступа.
Молодой студент не вернулся в Орадю. По матери Илиуц был евреем. Если бы об этом стало известно, он тоже попал бы за колючую проволоку. Когда он закончил институт, положение стало еще более серьезным. Все выпускники-иностранцы, получившие образование в Шарлоттенбурге, должны были вступить в вермахт и отправиться на фронт в Россию.
Перед защитой диплома предоставлялся отпуск на 20 дней. Товарищ Илиуца Рэдуникэ, румын из Олтении, пригласил его погостить к себе, в Бухарест, зная, что в Ораде у Илиуца никого не осталось. Илиуц принял приглашение, но, когда истекли 20 дней отпуска, Рэдуникэ вернулся в Шарлоттенбург один. Его друг исчез.
Так молодой Илиуц летом 1943 года оказался в румынской армии. Он явился в один из призывных пунктов Бухареста как беженец из Оради и попросил принять его в армию. Документы у него были в порядке, а о том, что он уклонился от мобилизации в вермахт, рассказывать было необязательно.
Ему предложили поступить в школу офицеров запаса, но он отказался, да к тому же его командир, младший лейтенант Сасу, настаивал на том, чтобы Илиуца оставили у него писарем.
И вот теперь здесь, на шоссе Жиану, растянувшись между цветущими кустами роз, он почувствовал тот же знакомый запах осени. Он невольно прошептал:
— Здравствуй, дочь осени!
— Ты что, философ, со звездами разговариваешь? — спросил Наста.
— Нет, Наста, сам с собой.
— Вот это уж нехорошо, инженер, это значит, что твоя душа переполнена тяжелыми думами и надо поделиться с кем-нибудь, а не разговаривать сам с собой! Так что же тебя тревожит, браток?
— Ничего, я решаю простое уравнение с одним неизвестным.
— ?!?
— Да, да, с одним неизвестным. И это неизвестное — жизнь, такая, какой она будет!
Наста посмотрел на него долгим взглядом и, повернувшись на другой бок, сказал:
— Прежде всего нам нужно расквитаться с фашистами, а потом уж мы будем искать неизвестное в твоем уравнении. А сейчас — давай спать, видишь, уже рассветает, а днем нам опять, наверное, придется немного повозиться с нашими пушками.
Долго не мог заснуть и Роман. Он думал о доме, о Марии, о родителях. Ведь до них, до Бэнясы, рукой подать. И все-таки он не мог их видеть. Там враг! Подумать только, враг и фронт здесь, в Бухаресте! И батарея стоит на шоссе Жиану! У этого куста роз, может быть, всего три дня назад целовалась какая-нибудь парочка или старики вспоминали под звон колоколов о своей молодости, а сегодня…
Роман вспомнил, сколько раз раньше, возвращаясь домой с работы в гараже, что возле Пьяца Викторией, он всегда обходил скамейки, где целовались парочки. А сколько раз, когда его не видел полицейский, рвал розы, раня о шипы пальцы, и относил цветы Марии, своей соседке по дому.
Сейчас он тоже сорвет одну! Он понюхал розу, погладил ее рукой и положил в карман гимнастерки. Когда прогонят гитлеровцев из Бэнясы, он откроет дверь своего дома, стиснет в объятиях Марию… Впрочем, нельзя: Мария теперь на седьмом месяце… Ну тогда он просто войдет в дом и даст ей эту розу…
«На вот, Мария, это тебе. Ты жди. А мне надо уходить. Нам еще надо рассчитаться с фрицами, а когда все это кончится, я больше никуда не уйду. И ты больше не будешь служить у хозяев. Заботься о мальчике — я знаю, что у нас будет сын, мы вырастим его смелым, отдадим в школу и…»
Возле орудий остановился мотоцикл.
— Где командир? — спросил человек, сидевший в коляске.
— Дальше, на первой линии.
— Не знаете ли вы, где находятся зенитчики, прибывшие из Джулешти?
Голос Роману показался знакомым. Он приподнялся, опершись на локоть, и в предрассветном утреннем тумане увидел Георге.
— Товарищ Георге, мы здесь!
— Роман, это ты? Вот хорошо! Тогда ты сам доложишь командиру, мне нужно еще успеть в Попешти-Леордени. Мы ждем приказа. Может быть, придется брать с боя аэропорт.
Наклонившись поближе к Роману, он прошептал:
— Передай вашему новому командиру, что завтра на рассвете к нему придут два батальона вооруженных рабочих, чтобы поддержать вашу атаку.
Ровно в четыре часа из штаба прибыл младший лейтенант Арсу. Батарея была включена в бронеотряд, который занял позиции по ту сторону фонтана Миорицы, при въезде в Бэнясу.