1944 год!… Весна пришла в Бухарест раньше, чем обычно. И в чистом воздухе парка Чишмиджиу, и в букетиках подснежников, которые продавали за несколько лей смуглые цветочницы, и в глазах школьниц — во всем чувствовалось ее дыхание.

Для солдат 101-й зенитной батареи весна началась в конце марта. Именно тогда зацвели абрикосы в саду Кулицэ Лэптару. Да, вы еще не знаете, кто такой Лэптару! Бывший пастух, Лэптару добился чести быть одним из поставщиков молока[2] королевскому двору. Карьера его началась еще в Первую мировую войну, когда в декабре 1916 года войска Макензена заняли Бухарест, а в небе над городом впервые появился немецкий «цеппелин», вызвавший среди жителей страшную панику. Многие бежали. Удрал и Кулицэ, прихватив с собой все стадо села Рошу, которое он пас в окрестностях Бухареста. Никто не знает, чем он занимался всю войну, но после войны Лэптару стал большим человеком. Он скупил землю между улицами Табла Буций и Ательереле ной, построил кирпичный завод с тридцатиметровой трубой и прекрасный особняк. Людям сначала было невдомек, откуда взялось все это богатство, но потом стало известно, что Лэптару крупный спекулянт, с которым считаются даже министры. Владения его все время расширялись, увеличивались стада коров, все больше чабанов, доярок, конюхов, кирпичников работали на его земле, и все больше слуг обслуживали его персону и особняк в Джулештях.

После смерти Лэптару его дочь и наследница мамзель Джика благодаря своему приданому смогла выйти замуж за молодого лейтенанта Моцяну. Его ожидала блестящая карьера. В 1943 году полковник Моцяну вышел в отставку, решив посвятить себя политике. Для начала он стал префектом в Кэлэраши, а затем заместителем министра национальной экономики. Щедрый человек был Моцяну! Проезжая по улицам Джулешти в министерской машине, он не жалел улыбок для каждого встречного. А вечером он не жалел денег на приемы в честь… Ну, конечно, не каждого встречного, а министра или атташе. А награда — всего-навсего маленькая закорючка, подпись, разрешавшая невинную сделку щедрого хозяина, после которой на его счету в банке появлялись новые миллионы.

Госпожа Джика, которой уже было за сорок, брала уроки немецкого языка и музыки. Но какого труда ей это стоило! Она еще помнила запах обожженного кирпича и коровников и больше разбиралась в приготовлении сметаны, чем в нотах. Но теперь молочные фермы были в запустении, завод остановлен, рабочие выброшены на улицу. Господин полковник уже не нуждался в скудном доходе от кирпичного завода и молочного хозяйства. «Завод может принести прибыль позже, — говорил он. — Сейчас же, во время войны, кирпич совершенно не ценится и на него нет спроса».

Это было действительно так. Только зенитчики, расположившиеся во владениях Лэптару, брали иногда одну-две тачки кирпича, чтобы выложить переходы между бараками, утонувшими в грязи.

Когда батарея прибыла в Джулешти и зенитчики стали устанавливать свои орудия рядом с домом Лэптару, госпожа Джика страшно рассердилась. Как посмел военный министр нарушить неприкосновенность ее владений, послать сюда этих мужиков с пушками! Но господин Моцяну решил, что и из этого малоприятного обстоятельства можно извлечь выгоду. Он пригласил на обед командира батареи.

В полночь младший лейтенант Сасу вернулся пьяный и поднял батарею по тревоге.

— Ну, — сказал он солдатам, с трудом выговаривая слова, — нам здорово повезло. Мы будем охранять заместителя министра, а он уж позаботится о нас. Он приятель маршала Антонеску. Так вот: с завтрашнего дня ежедневно высылать наряд для работы на кухне у жены господина Моцяну. Понятно?

Итак, солдаты встретили весну, копая грядки в саду у Лэптару. Вскоре на грядках появились лук, чеснок, шпинат и редиска. Овощи первого урожая корзинами грузили на машины. В каждой корзине лежала визитная карточка, старательно написанная младшим лейтенантом или госпожой министершей: «Барону фон Киллингеру»[3], «Почетному члену благотворительного общества госпоже Марии Антонеску», «Госпоже Н. Малакса»[4] и т.д.

По вечерам же младший лейтенант надевал парадную форму и направлялся в особняк. Дежурное отделение тем временем приносило на батарею несколько корзинок с зеленью.

Изредка эту мирную жизнь нарушали воздушные тревоги. Сотни прожекторов бороздили звездное небо. Зенитчики вели огонь по самолетам, попадавшим в лучи прожекторов. Потом наступал отбой. Орудия замолкали и становились похожими на застывших в неподвижной позе жирафов.

Уходил в депо последний трамвай, и глубокое, тягостное молчание опускалось на город. Только время от времени в ночной тишине раздавались тяжелые вздохи паровоза: это шел на Восточный фронт эшелон с людьми и снарядами.

Иногда среди ночи на улице появлялась машина сигуранцы[5]. Она останавливалась у какой-либо бедной лачуги, заселенной рабочими-железнодорожниками. Агенты хватали и увозили мужчин, женщин, стариков, юношей. Лаяли разбуженные собаки, крестились перепуганные соседи. Они были бессильны что-либо сделать. Слухи об арестах доходили и до батареи.

— Так и надо этой большевистской сволочи, — рычал младший лейтенант Сасу. И, грозя кому-то револьвером, добавлял: — Попался бы мне в руки какой-нибудь коммунист, я бы ему показал!

Однажды весенний воздух прорезал резкий, тревожный вой сотен сирен. Из дивизиона вызвали к телефону командира батареи. Связной, посланный за младшим лейтенантом, застал его в довольно живописной позе: после очередной пьянки Сасу лежал на кровати с женщиной, обхватившей его руками за шею. В комнате стоял тяжелый спертый воздух, пропитанный табачным дымом и винными парами.

В этот день сирены выли уже второй раз: несколькими часами раньше была объявлена учебная тревога.

Жители квартала привыкли к подобным тревогам; они спокойно шли по улицам и не думали прятаться в убежища. Рабочие Трияжа и Гривицы, как обычно, отправились на поле Кулицэ Лэптару.

Испугавшаяся было вначале госпожа Джика, услышав, что тревога опять учебная, успокоилась и принялась с завидным усердием распекать своих слуг. Город жил обычной жизнью. Из трактира Вишана доносились звуки цыганского романса.

Солдаты снимали с орудий чехлы, проверяли работу механизмов, подносили снаряды. Командир орудия — капрал Роман осматривал ствол, проверял наводку и пересчитывал снаряды.

Вчера вечером Роман был в увольнении. Он жил в Бэнясе, и младший лейтенант, если бывал в хорошем настроении, отпускал его раз в неделю к жене. Роман возвращался из дому угрюмым и молчаливым, все валилось у него из рук. Правда, уже на другой день обязанности командира орудия отвлекали его от тяжелых дум, он снова делался добрым, веселым, глаза его загорались, и морщины на лбу разглаживались.

Однажды ефрейтор Тудор спросил Романа, почему он всегда возвращается из дому таким грустным. Капрал пристально посмотрел на него и ответил со злостью:

— Потому что нельзя больше так жить, понимаешь? Мария с утра до ночи работает в прислугах, гнет спину на хозяина, ее отцу урезали пенсию. Денег не хватает даже на хлеб. А в подвале у госпожи Джики лежат ящики шоколада и шампанского. Разве это справедливо?

Тудор не успел ответить. К орудию Романа подбежал запыхавшийся телефонист Лука, цыган из Буфти.

— Братцы, где младший лейтенант, вы его разбудили?

— Конечно, разбудили, но он небось никак с девицей расстаться не может. Да что мы не проводили учебных тревог без него?

— Черт возьми, по-моему, на этот раз тревога настоящая. Из дивизиона сообщили, что над Крайовой прошла волна самолетов. Говорят, они летят сюда…

Наконец появился младший лейтенант. Услышав тревожный разговор солдат, он повернулся и пошел в барак, к телефону.

«Что, если правда?… Если это действительно американские бомбардировщики?! Тогда шутки плохи». Мурашки поползли по спине Тудора. Он слышал, что американские самолеты натворили дел в Будапеште, Белграде и Софии.