Да, брат Романа был прав. Кругом ложь. Меня обманывает Антонеску, мне лжет радио, газеты, песни, теперь меня обманывает и Иляна. Иляна! Но разве она меня обманула? Ведь мы с ней только друзья детства. Я никогда не осмеливался даже намекнуть ей о своем чувстве. Правда, я посвящал ей стихи, но о них не знает никто, кроме меня.

Роман вернулся незадолго до подъема. Вид у него был усталый, под глазами легли темные круги. Он молча вошел в палатку, снял ремень с пистолетом, взял зеркало, мыло, бритву, вышел, посвистывая, сел около орудия и стал бриться. Я наблюдал за ним исподтишка. Что же в нем нашла Иляна? Подумать только, они пробыли вдвоем до утра! Как она могла терпеть его колючую бороду? Наивная, юная школьница и женатый солдат! А может быть, она и не знает, что у Романа есть жена?

На следующий день Иляна не пришла. Обед показался мне горьким. К картофельной похлебке я даже не притронулся.

Иляна не пришла и на третий, и на четвертый день.

Сасу спросил нас, что с ней случилось. Роман ответил, что она поступила работать на железную дорогу.

— Жаль, — усмехнулся Сасу. — Лучше бы я ей сам платил. Она могла бы пригодиться не только для кухни… Миленькая девчонка… — И Сасу разочарованно прищелкнул языком, будто речь шла о бутылке хорошего вина. Мне хотелось дать ему по морде: как он смеет говорить так об Иляне!

Роман уходил теперь каждый вечер после отбоя и возвращался перед самым подъемом. Все думали, что его отпускают ночевать домой к жене в Бэнясу. Он уходил в девять вечера и возвращался в пять утра. По крайней мере два часа капрал должен бы тратить на дорогу до дому: ведь трамваи ходили только в центре, да и то редко. «Из восьми часов он четыре — в дороге; счастливая жена у Романа», — рассуждали ребята. Капрал спал после обеда часа по три. В это время младшему лейтенанту было не до батареи — к нему приходила его постоянная гостья — мамзель Лили. О ночных похождениях Романа Сасу ничего не было известно. И только я один знал, что Роман не всегда ходит домой.

Однажды ночью, когда капрал ушел с батареи, я пробрался через сад к полотну железной дороги, а потом повернул на улицу Фрасин. Роман был уже там и стоял против дома, где жила теперь Иляна. Я спрятался за большой акацией. Роман ходил как ни в чем не бывало и посвистывал. Вскоре появилась Иляна. Они огляделись по сторонам и пошли рядом в сторону железнодорожных мастерских.

Наконец я увидел их вместе своими собственными глазами. Теперь мне все стало ясно.

Я повернул назад, к батарее. Колени дрожали, ноги заплетались, как у пьяного, в ушах звенело.

На душе было нестерпимо тяжело. «Да, все лгут: и Антонеску, и радио, и Иляна!… Но тогда где же правда? И что такое правда на этом свете? Правда только то, что мы глупцы, всю жизнь пресмыкаемся и гибнем, сами не зная за что…»

— Стой, кто идет?

От неожиданности я вздрогнул. Я шел по тропинке и наткнулся прямо на часового. Узнав меня, он быстро зашептал:

— Давай беги скорей — поверка идет. Десять минут назад объявили тревогу.

Я сразу пришел в себя и, прокравшись мимо палаток, успел встать в строй как раз в тот момент, когда младший лейтенант Сасу отдавал рапорт майору Фронеску, командиру дивизиона.

Но майор заметил меня, вызвал из строя и сделал замечание младшему лейтенанту за отсутствие дисциплины во время тревоги. Фронеску пригрозил Сасу даже арестом за то, что он не умеет держать в руках своих подчиненных.

— Где ты был, сукин сын? — набросился на меня майор Фронеску.

— Я, я… я… я ходил по нужде, господин майор.

— И не слышал сигнала тревоги?

— Слышал… но… но мне было очень нужно…

— Нужно? И ты думаешь, вражеские самолеты станут тебя дожидаться? Марш на место, болван!

Я повернулся, чтобы встать в строй. В этот момент майор пнул меня сапогом с такой силой, что мне показалось, будто он переломил мне позвоночник. От боли у меня потемнело в глазах. Мне захотелось схватить винтовку и разрядить ее в голову этого негодяя. Я уже год прослужил в армии, но такое со мной было впервые. До меня, как из другого мира, доносились слова майора, который перешел теперь к восхвалению короля и маршала.

— …И знайте, ребята, что только с верой в Бога и в короля мы сможем побить большевиков. В этом Господне испытание нашей веры. Большевики снова у нашей границы. Но милостивый Бог нас не оставит. Он послал нам на землю своего апостола — истинного румына — господина маршала Антонеску…

А мне невольно пришли на память слова человека, которого приводил к нам Роман: «Ложь… кругом ложь… Но долго они нас не смогут обманывать, правда скоро восторжествует!»

В первую же ночь после этого смотра Сасу пять раз поднимал нас по тревоге. Он словно помешался. До сих пор мы считали его просто пьяницей и бабником, а он оказался еще и настоящим зверем. С пеной у рта он кидался на нас, кричал, ругался, грозил пистолетом. «Сволочи, мерзавцы, скоты, чтобы я из-за вас испортил свою карьеру? Ну, подождите, я вам покажу!»

После каждой тревоги он оставлял нас в покое лишь на полчаса. Мы раздевались, вытягивались на своих матрацах, но едва закрывали глаза, как снова объявлялась тревога.

Успокоился он только к пяти часам. Как раз в это время и вернулся капрал Роман.

Вот тут-то все и узнали, что Романа никто не отпускал в увольнение. Все эти вечера капрал отлучался самовольно. Теперь все раскрылось. Офицер жестоко избил Романа. Из щели палатки мы видели, как

Сасу топтал его ногами, бил хлыстом по голове, по глазам, по рукам. Роман молчал. Он принимал удары спокойно, не защищаясь.

В палатку он вернулся чуть живой. Никто не проронил ни слова. Только скрежет зубов выдавал глубокую ненависть к тому, кто мог безнаказанно избивать нас до полусмерти.

Я как-то сразу забыл, что Роман и Иляна больно ранили мое сердце. Я подошел к нему, протянул сигарету, и мы молча закурили. Вскоре выглянуло солнце. Все спали. Я почувствовал, что меня что-то сблизило с Романом. Скорее всего то, что нас обоих жестоко унизили. Мы вышли из палатки.

— Знаешь, и меня избил майор… — И я рассказал ему все по порядку: как выслеживал его на улице Фрасин, как страдал из-за Иляны, как опоздал в строй.

Роман улыбнулся. Он испытующе посмотрел на меня.

— А почему ты в первый же вечер не выдал меня младшему лейтенанту?

— Что ты, я об этом даже не думал. Мне хотелось только узнать правду. Слишком уж много лжи вокруг нас. И знаешь, твой двоюродный брат, которого ты как-то вечером приводил сюда, во многом прав.

Роман внимательно слушал меня, и на его распухшем, с синими подтеками лице появилась улыбка.

— Да, мой двоюродный брат прав. Многие нашли там, на фронте, правду.

— Но в чем же она, эта правда?

— Она в каждом из нас: в тебе, во мне. Я ее нашел. Мне помог мой брат.

— Я тоже хочу знать правду. Кругом ложь, и мне тошно от нее.

— Боюсь, что ты все равно будешь сомневаться.

— Почему?

— Но ты же усомнился во мне и Иляне.

— Разве вы с Иляной не любите друг друга?

— Нет, любим. Мы люди, знающие правду, не можем не любить друг друга. Именно в этом наша сила, понимаешь?

— Ничего не понимаю. Ты мне ответь прямо: любите вы друг друга или нет?

— Да, любим, но не так, как ты думаешь. Иляна больше не может приходить сюда, но всеми своими мыслями она с тобой, дуралей, так же, как я с Марией, в Бэнясе. Но я тоже не имел права проводить эти ночи дома. Мы готовимся к встрече великой правды, которая скоро должна прийти. Иляна спрашивает тебя, хочешь ли ты ее видеть? До сих пор я не мог тебе этого сказать.

— Хочу ли я ее видеть? Скажи мне где, когда?

Роман опять пристально посмотрел на меня, обвел глазами палатку — кругом все спали. Я услышал его тихий голос:

— Теперь видеть Иляну — дело сложное, дружище. Это очень опасно.

— Ну, не опаснее, чем при бомбежке.

— Как сказать.

— С кем же я должен бороться?

— С теми, о ком говорил мой брат. Нас много, но скоро будет еще больше! И вести нашу борьбу гораздо труднее, чем стрелять из пушек.