ТРИ КОНЯ

До начала большого международного турнира оставалось две недели. Шла напряженная подготовка: изучались будущие противники, проверялись планы грядущих сражений, изобретались новые варианты. Каждая минута была у меня на счету, все, что не относилось к турниру, было забыто, отставлено в сторону. Понятно: историческая встреча сильнейших, важнейший этап в борьбе за звание чемпиона мира!

Именно в один из таких горячих дней меня позвали к телефону.

— Здравствуйте, гроссмейстер! — послышался в трубке знакомый голос инструктора лекционного бюро.

— Здравствуйте.

— Как идет подготовка?

— Спасибо.

Я с трудом скрывал свое недовольство тем, что меня оторвали от занятий.

— К нам здесь товарищ приехал из кавалерийской части. Просит вас выступить в лагере.

— Что вы! Разве сейчас до выступлений?

— Я ему так и говорил, а он свое: позвоните.

— Нет, нет! Никаких выступлений!

— Хорошо. До свидания, — сказал инструктор и вдруг добавил: — Одну минуточку…

В телефонной трубке послышался другой голос Это был высокий звонкий тенор, от которого мембрана временами дребезжала.

— Здравствуйте, товарищ гроссмейстер. Ефрейтор Пенкин у телефона. Очень просим приехать.

— Не могу. Я очень занят.

— Хоть на часок. Наши бойцы так за вас болеют!

— Спасибо. Передайте им мою благодарность. После турнира обязательно приеду.

— Мне ребята сказали: без вас не возвращаться. Сеанс-то небольшой, досок сорок.

— Вот так небольшой! — воскликнул я.

— Сделаем меньше, — обрадовался ефрейтор, почувствовав в моем ответе возможность уступки. — Только приезжайте, мы вас встретим, все будет хорошо.

— А куда ехать-то? — неосторожно спросил я, и это было началом отступления.

В погожее воскресное утро я с трудом втиснулся в переполненный вагон электрички. Все места на скамейках были заняты: широкие сдобные молочницы дремали, опершись на пустые бидоны, надвинув на глаза цветные ситцевые платки; семейные пары с голосистыми выводками заботливо пересчитывали бесконечные свертки, заготовленные для лесной прогулка Пришлось кое-как пристроиться в узком проходе и полчаса стоять в позе, которую вряд ли смог бы придумать самый изобретательный скульптор. Рядом со мной оказались двое влюбленных, но их только радовала теснота.

В вагоне было жарко, душно. Всю дорогу я ругал себя за то, что поехал; ругал инструктора за то, что тот позвонил; ругал Пенкина за его настойчивость; доставалось и домашним за их совет надеть шляпу и новые ботинки на каучуке: а вдруг пойдет дождь!

«Зачем поехал, дурак! — с досадой твердил я себе. — Все отдыхают, идут гулять, а ты нашел себе дополнительную работу. Нашел время ехать — в момент, когда нужно экономить каждую крупицу сил, заботиться о сохранении спортивной формы. Вернусь обратно в Москву», — не раз решал я, давая себе слово выйти из поезда на следующей остановке. Но когда приближалась станция и часть пассажиров освобождала вагон, дышать становилось легче, и я ехал дальше.

На дачной платформе назначенной мне станции расхаживал коренастый, прожаренный на солнце солдат. Новая гимнастерка на нем была натуго перетянута кожаным ремнем. Под мышкой он держал деревянную шахматную доску — явные позывные прибывшему гроссмейстеру.

— Разрешите идти? — по-военному коротко спросил боец, когда я подошел к нему.

— А это далеко?

— Нет! Километров восемь, — успокоил меня солдат.

— Ого! — не удержался я.

— У нас есть транспорт, — сообщил солдат и повел меня в конец платформы.

Там, где кончался деревянный настил и начинался низкорослый кустарник, стоял большой породистый конь, привязанный к телеграфному столбу. Лоснящаяся, до блеска вычищенная гнедой масти шерсть отсвечивала на полуденном солнце игольчатыми бликами; ровно постриженная грива мягко свисала сбоку стройной, упругой шеи. Видимо, специально к моему приезду на обеих сторонах мощного крупа лошади шерсть была зачесана ровными квадратиками, образуя правильные клетки шахматной доски.

— Садитесь, — предложил мне солдат, жестом приглашая вскочить в новенькое кожаное седло.

Легко сказать: садитесь! А если это делается первый раз в жизни? Ему хорошо говорить — садитесь, но ведь для этого нужно достать ногой до стремени, а оно почти на уровне твоих глаз. Конь-то гигант, а ты… да что там говорить! Садиться! Ну, положим, как-то взберешься в седло, сядешь, а потом? Лошадь начнет шагать, а ты? Что с тобою будет? А если побежит?!

Огромное красноватое туловище коня обдавало меня жаром и со всех сторон загораживало горизонт. Подавленный, в нерешительности стоял я, примериваясь к гиганту. Рядом с ним я казался себе ничтожным и маленьким. Как можно управлять такой громадиной? Вмиг сбросит под ноги и растопчет, как букашку.

— Я лучше пешком, — тихо сказал я солдату, стараясь не смотреть ему в глаза.

Солдат взял коня под уздцы и зашагал вперед, показывая дорогу.

Мы пошли по обочине пыльного проселка, пересекая то широкое поле, то заросли кустарника, то маленький лес. Я пытался заговорить со своим спутником, но, видимо непривычный к разговорам, он отвечал односложно, а то и совсем отмалчивался. В конце концов я отстал — мне не под силу был темп, предложенный натренированным бойцом. Ведя под уздцы лошадь, солдат вскоре ушел далеко вперед. Временами он совсем скрывался среди кустов, и только его шахматная доска на зеленом фоне служила мне хорошим ориентиром.

Вскоре я пожалел, что отказался ехать на лошади: от непривычной ходьбы в новых ботинках заболели ноги. Крахмальный воротник мучительно сжимал шею. Мне было жарко, хотя я и снял пиджак; полуденное июньское солнце с каждой минутой все сильнее жгло пересохшую землю. Где-то высоко в небе надоедливо тянул свою трель жаворонок, в тени кустов то и дело появлялись рога жующей коровы или полусонная морда дремлющего пса. Эти встречи еще более затрудняли мой путь: каждый раз приходилось описывать большую петлю вокруг опасного животного.

Мы прошли всего с километр, а у меня уже не было сил идти дальше.

— Товарищ боец! — позвал я, улучив момент, когда он стал мне виден.

Солдат обернулся и, не выпуская из рук повода, зашагал с конем мне навстречу.

— Попробуем, — предложил я, жестом указывая на спину гнедого.

Солдат, огляделся вокруг, нашел самую высокую кочку и, молча подталкивая меня, заставил взобраться на возвышение. Затем, все так же не говоря ни слова, он подвел коня и поставил его левым боком ко мне. Теперь моя голова помещалась выше седла, и я мог уже легко заглядывать через спину лошади. Это придало мне уверенности. «И князю другого коня подвели», — тихо замурлыкал я про себя пришедшую в голову строку из «Вещего Олега».

С минуту я медлил, обдумывая ход, могущий вызвать неприятные последствия. Тщательно обсудив в мыслях весь план своих дальнейших действий, я приступил, наконец, к его выполнению. Вдев левую ногу в стремя и несколько раз покачавшись туловищем из стороны в сторону, я вдруг сделал правой ногой отчаянный рывок по направлению к хвосту лошади. Я вложил в этот прыжок столько желания и силы, что в какой-то миг испугался: вдруг перелечу через спину коня? На деле же я всего лишь больно пнул коленом в бок беззащитное животное. Конь вздрогнул и обиженно отпрыгнул в сторону, солдат с трудом удержал его.

Удачный опыт прибавил мне храбрости.

— Давай еще раз! — крикнул я солдату. Тот снова подвел коня к кочке, и мы опять заняли исходную позицию.

Во второй раз я целился точнее, да и мой прыжок был сильнее первого. Проделав загадочное антраша, я на секунду вознесся над широкой спиной лошади и… грохнулся животом и грудью на что-то мягкое и теплое. Очнувшись от удара, я сразу не смог сообразить, что произошло. Моя левая нога запуталась в стремени, в то время как правая лежала горизонтально на скользкой спине лошади. Моя живописная поза напоминала не то грешника, распятого на кресте, не то опытную балерину, когда она крутит тридцать два фуэте. Однако и эта позиция не была прочной: с ужасом я вдруг заметил, что моя правая нога медленно скользит вдоль хвоста лошади, туда, где, готовые все измять и сокрушить, страшным оружием ощетинились кованные железом копыта. Гнедой, готовясь отомстить мне за удар коленом в бок, самодовольно закинул голову назад. Оскалившись, он с усмешкой глядел, как международный гроссмейстер медленно ползет навстречу своей гибели, уничтожая по пути шахматные клетки, заботливо выписанные на шерсти любителями этой мудрой древней игры.

Я уже готовился бесславно закончить свою карьеру под копытами, как неожиданно пришла помощь. Мои упражнения, очевидно, надоели солдату; преодолев смущение и свою природную застенчивость, он вдруг дал мне сзади такой сильный толчок, что я как перышко взлетел вверх и сразу занял нужную позицию в седле. Сам испугавшись собственной смелости, солдат тут же быстро зашагал вперед, лишь изредка оборачиваясь назад и убеждаясь в том, что вверенный ему почетный гость все еще возвышается над лошадью.

Мою дальнейшую судьбу облегчил догадливый гнедой. Сменив гнев на милость и поняв, наконец, с кем имеет дело, умное животное передвигалось теперь таким мягким и осторожным шагом, будто шло по раскаленному железу. После трудного пешего перехода я блаженствовал в седле: ноги не болели, мое возвышенное положение над всем окружающим наполняло меня чувством гордости. Плавно покачиваясь в такт шагам гнедого, я теперь смело проплывал мимо коров и псов — сверху они уже не казались мне страшными. Все вокруг стало мне близким и милым: и эти маленькие кустики, и дорога, клубами пыли заметающая мой след, и эти жизнерадостные пташки, весело щебечущие в небе.

Хотя я теперь ехал на лошади, а солдат шел пешком, порядок нашего следования не изменился. Солдат вновь шагал далеко впереди, выбивая каблуками из сухого травянистого грунта маленькие клубы пыли. Это показалось мне оскорбительным, и я решил ускорить свое передвижение. Какой же русский не любит быстрой езды?! Заглянув в лиловый глаз коня, я ткнул его каблуком в правый бок. Реакция была мгновенной: в глазу вспыхнул гнев, конь заволновался, запрыгал и перешел на рысь. При этом широкая спина его начала так неистово колыхаться, а сам я так подпрыгивал в седле, что, напуганный новой неожиданной опасностью, я упал на шею коня, обнял его, начал гладить, ласкать, шептать ему ласковые слова. Это подействовало: так же внезапно, как они начались, прыжки вдруг сразу прекратились.