— Думаю, Грег еще не успел поведать вам самую... интересную часть истории. Так что же вогнало вас в краску? Вы либо раньше слышали то, что он собирался вам рассказать, либо у вас на редкость тренированный ум.

Линдси бы с радостью позволила ему догадываться о чем угодно, кроме того, из-за чего смутилась. Стараясь казаться спокойной, она переспросила:

— Тренированный?

— Да, словно спортсмен, который, совершая дальний прыжок, способен приземлиться в нужном месте. Обычно я не подслушиваю чужие разговоры, но, признаюсь, тема вашей беседы меня заинтересовала.

— Вы знаете, о чем собирался говорить мистер Хэммонд?

— Уверен, он предпочел бы, чтобы вы называли его Грегом. Впрочем, пусть будет мистер Хэммонд. Да, к сожалению, думаю, что знаю. Вы действительно никогда раньше не встречались с Ником Фарадеем. — Эти слова прозвучали как утверждение. — Вы же сами так сказали.

— Да. — Она почувствовала, что ей трудно отвести взгляд от его глаз, которые завораживали ее.

— Значит, все дело в слухах, а это никуда не годится, — язвительно заметил он. — Ведь человек, посвятивший вас в его тайны, скорее всего, был необъективен: возможно, он хотел преподнести себя в лучшем виде, а этого часто стремятся достичь, только без меры очернив противника.

— Вы говорите со знанием дела. Наверное, вам приходится частенько с этим сталкиваться. — Линдси ответила менее враждебно, чем ей хотелось бы: у нее вдруг почему-то перехватило дыхание.

Он пожал плечами, что можно было истолковать как угодно.

— Женщины, которые пользуются всеобщим успехом, поплакавшись родственнице или подруге, быстро забывают свои беды, но успевают заронить искру неприязни к обидчику в преданных сердцах. И я вполне допускаю, что эта родственница или подруга, не столь эффектная, пытается обратить на себя внимание этого обидчика при помощи чисто женских уловок — скажем, надев платье, которое не может не привлечь взгляда мужчины, открывая грудь, где так соблазнительно бьется сердце, жаждущее мщения... — Его ласкающий взгляд скользил по шее Линдси, по серебряной цепочке, обвивающей ее, а когда достиг выреза платья, она почти физически ощутила тепло нежного прикосновения.

Примеривая платье в магазине, Линдси убедила себя, что декольте не так уж велико, но ношение лифчика оно явно не предполагало. Правда, изнутри к лифу была пришита матерчатая прокладка, и теперь, очутившись под его внимательным пристальным взглядом, она от души благодарила за это судьбу. Интересно, мелькнула у нее мысль, как он меня сейчас представляет? Лежащей на белоснежном песке... или на шелковых простынях?

Самообладание вернулось к ней лишь тогда, когда он снова перевел взгляд на ее лицо.

— Так мистер Хэммонд подумал, что я хочу отомстить за подругу, которая... даже не знаю, как лучше сказать...

— Сыграла отведенную роль и получила отставку? — подсказал он.

— Да, что-то вроде этого.

— А разве это не так? — задумчивым тоном поинтересовался он.

— Нет. Просто я много слышала об амурных похождениях Ника Фарадея. Да об этом не судачит только ленивый.

Он горько усмехнулся.

— Порой мне кажется, что в скучные дни, когда иссякают новости, журналисты говорят себе: «А ну-ка посмотрим, что там поделывает Ник Фарадей». Впрочем, я отклонился от темы. Если у вас нет соблазненной и покинутой подруги, то почему вы так не любите Ника Фарадея?

Линдси настолько привыкла считать Ника виновным в разорении ее брата, а в конечном счете — и в его смерти, что ненависть к нему казалась совершенно естественным и понятным чувством, которое она не считала нужным скрывать. Но пришла она сюда не для того, чтобы мстить; это не в ее правилах, не говоря уж о том, что она была просто неспособна строить коварные козни. Ей хотелось увидеть, что собой представляет Ник Фарадей, сыгравший столь роковую роль в жизни ее брата, и взглянуть на его роскошные апартаменты, которые с восторгом описывал Фил в своих письмах. Одно ее желание уже оказалось удовлетворенным: квартира и в самом деле заслуживала восторженных отзывов брата.

— Так чем же вызвана ваша неприязнь? — переспросил он, слегка раздраженный затянувшимся молчанием.

Линдси продолжала молчать, подыскивая слова, которые позволили бы ей ответить, не погрешив против истины, но в то же время и не выдав себя.

— Наверное, он не нравится мне потому... что просто неприлично, когда у одного человека столько всего сразу, — наконец медленно проговорила девушка.

— Он? — В голосе Ника прозвучали удивленные нотки. — Ах... ну да! — улыбнулся он, и Линдси ощутила смутное беспокойство. — А разве вы сами не стремитесь разбогатеть?

— Ни за что на свете! — с жаром ответила она.

— С трудом верится. Что же вас интересует?

— Не уверена, что это имеет отношение к нашему разговору, но я люблю читать и слушать музыку.

— Неужели вам никогда не хотелось иметь редкую дорогую книгу? И вас никогда не посещало страстное желание сидеть в отдельной ложе на спектакле, о котором говорит весь свет? А сострадание никогда не побуждало вас преподнести дорогостоящее оборудование больнице или накормить голодного ребенка в глухом уголке земного шара?

— Хотелось, посещало, побуждало! — саркастически ответила она, стараясь обращать внимание не на странное воздействие, которое он на нее оказывал, а на новое направление разговора.

— Тогда на самом деле вы стремитесь разбогатеть, потому что все это — независимо от того, движут ли вами благородные порывы или стремление получить удовольствие, — имеет одну общую особенность: требует денег.

— Да, ловко вы все повернули... Наверное, попади вы в тюрьму, так заморочили бы голову охране, что она вас сама бы отпустила.

— В жизни мне много что приходилось делать, причем как по собственному желанию, так и под давлением обстоятельств, но такая свежая мысль мне как-то не приходила в голову.

Она вдруг вспомнила, с чего начался их разговор.

— А что вы имели в виду, говоря о... м-м-м... самой интересной части истории? — осторожно поинтересовалась она.

— Интересной части? — Губы его подозрительно сжались. Или он дразнит ее?

— Едва вмешавшись в нашу беседу, вы сказали, что мистер Хэммонд не успел рассказать достаточно, чтобы вогнать меня в краску, потому что не дошел до самой интересной части истории.

Он в самом деле дразнил ее, потому что тут же последовал ответ:

— Я так и думал, что вы не пропустите эту фразу мимо ушей. Ну что ж, я готов поведать то, о чем собирался рассказать вам Грег. Но, если помните, вы сами разрешили говорить ему откровенно, так что...

— Ой, в самом деле! Я и забыла. Тогда, пожалуй, лучше ничего мне не рассказывайте.

Она потупилась, но снова вскинула голову, услышав его слова:

— Неужели вы допустите, чтобы я нарушил свое неписаное правило?

— Какое правило?

— Никогда не оставлять женщину неудовлетворенной. — Румянец, игравший на ее щеках, стал еще гуще, не столько от самих слов, сколько от чувственных интонаций, сквозивших в его голосе. Ник добавил: — Не могу же я отпустить вас, не удовлетворив ваше любопытство.

Не найдя что ответить, Линдси только подавленно кивнула.

— Вернемся к комплексу отвергнутой женщины. Обычно страдает не столько она сама, с самого начала знающая, на что идет, сколько ее наперсница, которая считает себя вправе чувствовать обиду и злость от имени той, к которой она искренне привязана. Мне кажется, Грег собирался доказать вам, что подобные «вторичные» чувства часто обманчивы, приведя пример настолько очевидный, что после него вам уже не пришлось бы повторять, что точек зрения должно быть как минимум две. У Ника Фарадея, конечно, есть недостатки, и никто не знает о них лучше меня, но он никогда не ложится в постель с женщиной, которую еще предстоит научить хорошим манерам. За это я могу вам поручиться.

Только один человек «мог за это поручиться», и этого человека звали Ник Фарадей. Линдси издала про себя протестующий вопль: до последней секунды она пыталась убедить себя, что этот мужчина, притягивавший ее словно магнит, вовсе не тот, которого она должна ненавидеть. Постигшее ее разочарование было таким же глубоким, как и вздох, который выражал это ощущение.