Усак не хотел, чтобы в нем узнали Ланса Клейборна. Последний был знаком ей лишь как один из многих молодых англичан, встреченных в доме губернатора. А сейчас...

– Что это у вас на шее за кожаный мешочек? – рассеянно спросила она.

– Лекарства,– ответил он.

– Простите, что?

– Лекарства. Их дал мне кикосух чискиаков.

– Кико... кто?

– Ки-ко-сух... шаман, лекарь племени чискиаков.

– Теперь понимаю...

– Этот мешочек всегда со мной в лесу, так же как кошель с красками, нож и томагавк.

– Кошель с красками? То, что прикреплено к поясу?

– Да.

Она боязливо потрогала его.

– Там тоже колдовские травы?

– Нет. Медвежий жир, порошок красного корня, уголь и немного настойки болотной мяты.

– Вы раскрашиваете себе лицо?

– Иногда и тело тоже. У нас на Западе так принято. Жир защищает кожу от москитов во время охоты. Краска и наша одежда позволяют нам оставаться практически невидимыми в лесу.

– Вы... воюете?

- Да. Но это не война белых людей. Индейцы воюют скорее из спортивного интереса.

- Но индейцы так грязны! Как вы можете охотиться вместе с ними?

– Племена, живущие в лесах, чище англичан, уверяю вас.

– Простите, я не знала...

– Когда их деревни перестают быть пригодными для жилья, индейцы меняют место стоянки. Белые же остаются в своих городах до тех пор, пока их дома и души не утонут в грязи. В Джеймстауне на каждом углу – питейное заведение, а улицы кишат ворами и своднями. В лесу царит культ чистоты и красоты.

– Помилуйте, вы говорите, как поэт-язычник!

– Лес даже ребенка заставляет думать,– серьезно ответил Усак.– Гроза и ветер не поддаются уговорам, так что рассуждать приходится с самим собой.

– В самом деле?

– То место, где я сейчас живу, трудно описать по-английски. Оно и находится на самом краю мира англичан... и мне часто кажется, что ни я, ни мои соседи уже не можем считаться англичанами.

– Боюсь, и я придерживалась того же мнения, но...– улыбнулась она.

Он ничего не ответил.

– ...но,– с трудом закончила Истер,– если все приграничные жители похожи на того, кого я уже немного знаю, они мне нравятся.

Ее слова несказанно обрадовали Ланса, однако он счел необходимым пояснить:

– Они дики, как индейцы. Они не ходят в церковь, поскольку вся их религия – это природа. У них нет представителей в Палате Общин, так как вот уже двадцать лет не было выборов. Каждый их дом – это укрепленный форт, вроде Замка Клейборн или Оллен-Хайза на Джеймс-Ривер.

– Но зачем? Ведь их и так охраняют наши форты!

– Ха! Эти форты ни на что не годятся. Если северные племена снова придут в движение, отряды их воинов спокойно пройдут между вашими фортами до Мидлсекса и Глочестера. Индейцы просто обходят форты, неся смерть и разорение окрестным фермерам.

– Теперь уже не часто увидишь воинственного индейца.

– Знаю. В восточных поселениях мало о них думают, но, живя на западной границе, мы часто слышим их боевые барабаны. Они говорят об опасности с Севера. Через пятнадцать дней пути в этом направлении вы оказываетесь во владениях короля Филиппа, а еще ближе лежит настоящая империя ирокезов. У них голландские мушкеты, и они подчинили себе многие племена, натравливая их время от времени на нас, как, например, в 1656-м, когда погибло столько белых.

– Вы хотите сказать, что будет война?

– Да,– ответил он, глядя на север,– скоро я должен буду вернуться к себе.

– Но прежде чем уйти,– нахмурилась она,– вы еще придете ко мне?

Он снова промолчал.

Она глубоко вздохнула и, положив подбородок на локоть согнутой руки, стала смотреть на красные от закатного света облака. Их встречи лишены будущего – думала она, он всего лишь призрак, видение, плод ее воображения... Вот сейчас она повернет голову, а его нет...

Она повернулась.

Он исчез!

Она окликнула его, но напрасно. Лошадь, как ни в чем не бывало, щипала траву; над головой неслышной тенью скользнула сова... И тут ее нога задела что-то на тропинке. Это был кожаный мешочек с травами. Он оставил его ей.

Молва нарекла Ланса Клейборна самым непредсказуемым юношей в колонии, а Истер Уокер – самой воспитанной девушкой. Оба оставались полной загадкой для соседей, один – из-за уединенной жизни в Замке Клейборн на Канс-Поинт, другая – из-за долгого четырехлетнего отсутствия.

Ланс считал себя настоящим англичанином, благодаря воспитанию отца и терпеливого учителя Дэвида Брума. Он прекрасно держался в седле, стрелял, танцевал и вел себя в обществе. Он прочел в подлиннике Цезаря, Виргилия, Горация, Гомера и кое-что из Эвклида. Не хуже Библии и молитвенника Ланс знал «Кентерберийские рассказы» Чосера, трагедии Шекспира и творения лучших английских поэтов.

Но помимо этого он усвоил множество привычек, совершенно чуждых своим наставникам, да и всем прочим англичанам. Его вторым домом стал Лес.

Сначала весь этот маскарад в истории с Истер Уокер забавлял его. Как индеец, житель лесов, он был совершенно взрослым мужчиной, воином; как сын сэра Мэтью Клейборна – впадал в зависимость от своего отца и часто чувствовал неловкость в обществе других европейцев. В роли же дикаря, Ланс был уверен в себе, как горный лев.

Ланс не мог осуждать девушку за то, что она не взглянула на разодетого фата, а одарила своей благосклонностью воина. Он предпочитал опасную, но знакомую жизнь Запада подлым интригам восточного побережья.

После короткой встречи в Галл-Коув, Ланс видел Истер только издали, опасаясь, что она его все-таки узнает. Он отправил Эду Уокеру обещанную баржу кедровых стволов и однажды даже приехал к нему взглянуть, как идет строительство нового пакгауза, но отказался войти в дом и, тем более, переночевать, ссылаясь на другие неотложные дела. Эд был очень удивлен, но лишь пожал плечами.

Как-то в Джеймстауне Ланс еле избежал встречи с ней. Он приехал туда с отцом встретить корабль из Плимута. Но когда она внезапно появилась на причале, бросил все и бежал.

На этот раз изумлению Эда Уокера не было предела.

– Это Ланс Клейборн! – заметил он вслед быстро удаляющейся фигуре.

– Кто? – переспросила Истер.

– Сын сэра Мэтью Клейборна. Ты познакомилась с ним месяц назад на приеме у губернатора.

– Ах, да, припоминаю.

Эд поскреб подбородок и сказал:

– Он удрал, как только увидел тебя. Интересно, почему?

Удивившись столь прямому вопросу, она ответила:

– Откуда мне знать? Может быть он тебя испугался?

– Он смотрел на тебя горящими глазами. А потом убежал, как заяц. Что ты с ним сделала?

– Я? – нахмурилась Истер.– Да я с ним едва знакома!

– Это-то и странно,– ответил Эд.– Мне казалось, что ты околдуешь его, как только он тебя увидит, но Ланс, похоже, боится тебя. Неделю назад в Галл-Коув он отказался войти в дом, чтобы поздороваться с тобой, а теперь бежит, едва ты появляешься на причале... Просто уму не постижимо! Мои глаза, должно быть, изменили мне. Может быть, ты урод? Вроде нет... И платье превосходно. О фигуре я вообще промолчу...

– Чушь! – возмутилась Истер.– Я ничего не делала твоему робкому приятелю, а если он настолько поражен, то, согласись, избрал довольно странный способ показать это. Многие молодые люди готовы здороваться со мной чуть ли ни каждые пять минут, лишь бы быть рядом.

– Ты уже сделала свой выбор, сестричка? Позволь мне угадать... Это Хенсфорд?

– Это... никто!

Эд Уокер снова почесал подбородок. Истер сильно побледнела, а затем залилась краской.

«Это никто!» – повторила она про себя, думая о странном дикаре.

Мысли о нем не давали ей покоя, пугали ее. Она боялась той странной власти, которую этот полу-индеец, полу-Робин Гуд приобретал над ней. Наверное он – тайное зло, воплощенная опасность... Ведь пытался же этот Усак околдовать ее словами, своим плащом из выдры, а затем и этими языческими травами. Спокойный, уверенный в себе, он столь разительно отличался от болтающих без умолку молокососах с восточных плантаций...