Опыт приходил постепенно, опыт везде и во всем. Заботясь о совершенствовании помощи раненым, а главное, об ускорении их обработки, разумеется без ущерба для здоровья наших пациентов, мы применили и некоторое, если можно так выразиться, новаторство. Я предложил во время сортировки сразу отделять поток легкораненых и направлять их в отдельную операционную палатку, где действовали хирургические бригады приемно-сортировочного взвода. Это сразу сократило срок пребывания большого количества раненых на этапе. В то же время удалось сконцентрировать наиболее опытных хирургов для оказания помощи тяжелораненым и повысить качество всей работы.

Подобного опыта соседние войсковые медицинские учреждения пока не имели, и уже в первых числах сентября командиры медсанбатов и ведущие хирурги из других дивизий приезжали к нам, чтобы перенять его. Встречая их, начальник санитарной службы дивизии И. И, Ахлобыстин рассказывал о положительных результатах, которых позволил добиться наш метод, а потом поручал мне:

— Миша, покажи, на что способны гвардейцы-десантники…

Опыт коллектива нашего 38-го отдельного гвардейского медсанбата был одобрен руководством санитарного управления фронта, и вскоре многие соединения внедрили его у себя. А мы старались и дальше совершенствовать систему собственной работы, повышать качество хирургической помощи раненым. Даже в самом начале своей фронтовой деятельности мы не отступали от принципов, выработанных такими замечательными хирургами, как Н. Н. Бурденко, П. А. Куприянов, М. Н. Ахутин и другие.

Не забывали мы и о том, с каким коварным и лютым врагом имеем дело, старались соблюдать все меры маскировки. Однако где уж надежно укрыться в бескрайних степях! Вне сомнения, гитлеровские летчики уже поняли, что за подразделение расположилось во фруктовом саду на этом «зеленом пятачке», — ведь днем и ночью мчались сюда машины с ясно различимыми красными крестами на бортах и крышах. И тем не менее фашистские пираты, четко видя с воздуха красные кресты, постоянно гонялись за санитарными машинами, сбрасывали на них бомбы, обстреливали из пушек и пулеметов. Часто раненые получали во время транспортировки вторичные ранения, которые порой приводили к смерти. Иногда машины и вовсе не добирались в пункт назначения…

Впору было хоть замазывать красные кресты, которые словно магнит притягивали гитлеровский летчиков, предпочитавших легкую добычу — безоружные автомобили, которые не могут дать отпор. Расстреливали они их с изуверской жестокостью и старательностью.

Сыпались бомбы и на расположение медсанбата. Во время одного из налетов, когда мы не успели еще завершить тяжелую хирургическую операцию, хата буквально содрогнулась от взрыва. С потолка, просачиваясь сквозь простыни, посыпалась мелкая пыль. Маша бросилась к столу и накрыла собой операционное поле. А недалекие взрывы продолжались. Я смотрел на девушку и не замечал на ее лице и тени страха — она думала лишь об одном, как оградить от беды раненого.

И в дальнейшем очень часто приходилось нам работать под артобстрелом и бомбежками. Нельзя не отдать должного нашим замечательным девушкам, которые вели себя удивительно стойко, хладнокровно и совершенно забывая о себе. Иной раз думалось, что некоторые люди поступают на фронте храбро, пренебрегают опасностью потому, что просто не понимают, что их ждет в случае тяжелого ранения. Но о девушках-то наших сказать этого было нельзя, они ведь каждый день видели столько горя и мук!

Однажды в такой вот обстановке мне довелось оперировать своего бывшего командира Степана Жихарева, раненного в ногу и оказавшегося в нашем медсанбате. Работал под местным обезболиванием пациента. К счастью, ранение было средней тяжести, но, несмотря на просьбу Степана, его все же пришлось эвакуировать в тыл.

Улучив минуту, успел побеседовать перед его отъездом. Расспросил о боевых друзьях, посетовал, что встречаю их лишь на операционном столе, а так не удается повидаться.

Посетовал, а через несколько дней выдался случай увидеть и других своих десантников. Кириченко направил меня в 109-й гвардейский стрелковый полк для оказания помощи в медицинском обеспечении наступательных действий.

Штаб полка размещался в хуторе Колоцком, в просторном и прочном блиндаже. По пути встретил Ивана Семенова — с ним я выбрасывался в тыл врага под Москвой. На совещании, которое проводил командир полка, повидал многих. Они были и прежними, и другими.

Бывший наш комбриг, а ныне командир полка, Омельченко загорел, осунулся, стал строже и в то же время спокойнее, увереннее в себе. Говорил коротко.

Помню, рассказывал он о том, как трудно в эти дни в Сталинграде, где врагу удалось занять рынок, выйти к Орловке и завязать уличные бои в центре города. Для наращивания силы удара гитлеровцы получали все новые и новые подкрепления. Стало известно, что они собираются перебросить туда и часть сил с нашего направления.

— Мы не можем допустить этого! — говорил Омельченко. — Необходимо активизировать действия. По приказу командующего 4-й танковой армией наша дивизия во взаимодействии с соседями переходит в наступление о задачей форсировать Дон, выбить врага с высот на правом берегу и овладеть плацдармом…

Я слушал и прикидывал, как лучше организовать эвакуацию раненых. Чувствовал, что встретится немало трудностей. Наметил, где развернуть приемные и сборные пункты, по каким маршрутам проводить эвакуацию раненых. Затем все эти вопросы мы четко отработали вместе со старшим врачом полка и командиром медсанроты.

После совещания бывшие однополчане подошли ко мне. Кто-то в шутку сказал;

— Ну раз Мишу прислали, никакое ранение не страшно. Если надо, другую голову пришьет!

Остряка сразу же беззлобно поймали на крючок!

— Да, тебе бы не мешало!

Послышался смех. А я отшучивался в общем тоне:

— Насчет головы не сомневайтесь. Насморк на фронте вылечить трудно, остальное — пустяки. А новые головы на всех друзей в запасе держу.

Поделились земляческими новостями с Сашей Козловым, бывшим одноклассником, а теперь заместителем командира батальона по политчасти.

Но шутки шутками, а забывать о том, что предстоят тяжелые бои, не удавалось ни на минуту. Сжималось сердце от мысли, что многие из этих молодых и здоровых ребят, весело балагуривших сейчас, могут оказаться на операционных столах, а то и навсегда остаться в сырой земле.

Не берусь подробно описывать бой полка. Роты начали форсировать Дон в предрассветных сумерках, и ничего не было видно. А потом, когда обозначился успех, мне и вовсе стало не до того. Пошел поток раненых. Полк нес потери, но продвигался вперед.

Весь день я не отходил от операционного стола в медсанроте. Работал и ночью. На вторые сутки принесли заместителя командира полка гвардии капитана В. П. Курсаева. Он был ранен осколком мины. Быстро обработали рану, перевязали. Курсаев просил разрешить ему остаться в полку, хотел вернуться в строи, но его пришлось немедленно эвакуировать в тыл.

Раненые рассказывали, что передовые подразделения уже перехватили важную дорогу от Задоно-Авиловского на Хлебный. Гитлеровцы непрерывно контратаковали, но успеха не добились. А вскоре хутор Хлебный был освобожден. Дивизия вышла на указанный ей рубеж и выполнила свою задачу.

Встретив знакомого еще по службе в Подмосковье десантника, я поинтересовался, кто командует батальоном после ранения Жихарева.

— Иван Андреевич Гриппас, — ответил мне боец.

Ивана Андреевича я хорошо знал и порадовался, что батальон в надежных руках. Это был подготовленный, исключительно честный и принципиальный командир. Отличался хладнокровием и храбростью. Хотелось повидаться с ним, поговорить, но времени на это не оказалось. Едва окончились боевые действия, Кириченко отозвал меня в батальон.

В конце сентября на нашем участке фронта наступило относительное затишье. Уменьшилось и число раненых. Тут-то и развернулись наши девушки. Они организовали художественную самодеятельность. Прекрасно пела Алла Вишневская. Раненые очень любили ее слушать. Алла специально подбирала репертуар, старалась подбодрить бойцов, напомнить им о доме, о счастливой предвоенной поре, утвердить веру в будущее, в неизбежную победу над врагом.