У СССР глубокое горе: умер 18 февраля 1937 года в 5.30 вечера Серго Орджоникидзе. Умер. Внезапно, неожиданно. Его смерть ударила по всем, как гром. И все, вся радость пропала. Сейчас все везде говорят только о нем, музыка по радио печальная, печальная, печальная, мама плачет, а я (я, комсомолка!) не могу сдержать слез. Странная штука смерть: сколько раз встречаемся с ней, но она всегда является по-новому, всегда страшная, неизвестная... Радость надолго про­пала. 23 февраля будет День Красной Армии, празднество, но какая это уже радость?!

А кругом слышится: «Прощай, наш дорогой тов. Серго!»

24 марта

Я плохая комсомолка в том смысле, что неаккуратно отношусь к «мелким» поручениям, вроде заметок в стенгазету. Я с полчаса торговалась с Фрумкиным, буду я писать заметку или статью. Нужно было писать о 9-х классах. Это было перед выходным, а после выходного, собираясь в школу, я вспомнила, что заметка не написана. Села и написала... Фрумкин дежурил на лестнице. Когда я проходила мимо него, он безо всякой надежды в голосе напомнил мне о заметке. Он знал, что ему еще не раз придется напомнить мне, прежде чем он завладеет заметкой. Но я открыла портфель и подала ему два исписанных листа. Он растерялся от удивления: не ожидал от меня этого. Почему? Почему, если я отлично отвечаю урок или пишу сочинение, почему никто этому не удивляется, а если вовремя написала заметку, это вызывает удивление? Потому, что легкомысленно отношусь к обещаниям по «мелочам». Это недостойно комсомолки.

25 марта

Сейчас чудно играет кто-то на скрипке. Я очень люблю скрипку — больше всех музыкальных инструментов. Но действие ее на меня почти всегда соответ­ствует настроению. Слушать же ее я готова и радостная и печальная. Музыка клонит к мечтаниям, вызывает воспоминания...

Я пускаюсь в поэзию.

...Темно. С реки дует легонький ветерок, приятный-приятный. Звезды горят на небе, и, как бы с ними соревнуясь, горит огнями огромный мост через Волгу — Оку. Он резко выделяется на темном фоне ночной реки. У нас в Москве таких мостов нет, да и откуда им взяться, когда нашу речонку курица вброд переходит?

Десятый час. Пароход скоро отходит. Мы сидим на верхней палубе и прощаемся с Горьким. Вот он лежит на горке, над рекой, сияя ночными огнями. Невольно не хочется говорить о простом и обыденном. Мы мечтаем и... боимся мечтать.

Но мечтать так хорошо! Ведь если бы не было мечты у человека, жизнь была бы скучной, невеселой.

Нет! Мечтают только люди, не умеющие жить. Люди практические не мечтают, а живут.

Это ответила мне Татьяна Ивановна, и она была права, как всегда. Ее слова — суровая правда, но я, я еще не отказалась от мечтаний, и мне кажется, что не откажусь. Зачем отнимать у себя счастливые минуты? Вот я смотрю на звездное небо, на Орион, на Сириус и мечтаю о том, как я буду астрономом, как я буду изучать их спектры, я вижу себя в обсерватории... А на самом деле? Ведь сколько мне еще учиться! Но так я уже и сейчас смотрю на небо, как на свою будущую собственность.

Мечты украшают жизнь, особенно в печальные минуты. Они редки у меня, эти минуты, но бывают. И тогда, идя из школы после какой-нибудь неудачи, я мечтаю. А быть может, я действительно не права совершенно, и я абсолютно непрактический человек?

Сегодня я получила паспорт. Мама говорит, что теперь я большая стала. Как бы не так! Ведь оттого, что в столе (я не могу сказать — в кармане, кармана-то у меня нет) лежит паспорт на мое имя, у меня ничего не прибавилось, я осталась такой, как была, и — это печально — долго еще такой буду несмышленой.

26 марта

Сегодня я ездила смотреть Киевскую станцию метро. В нашем Московском метро хороши все станции, но эта особенно: ведь мрамор так красив, и колонны из него так прекрасны! Я ездила одна, потому что в тот день, когда ездили наши ребята (22 марта) я не обедала в столовой (не успела) и очень хотела есть. Кроме станции, прельщает мост через Москву-реку, Когда поезд выезжает на него, электричество гаснет, но дневной свет настолько силен, что этого-то как раз и не замечаешь. Когда подъезжаем к тоннелю, свет зажигается вновь. А как странно: выскочишь из земли, промелькнешь по белу свету — и опять в нору! Вот бы удивилась моя прабабушка в каком-нибудь сотом колене!

Я была в читальне, исполнила свое желание: прочла в подлиннике

Heine

. Что за прелесть его стихотворения! А читать по-русски его — совершенно безре­зультатно. Ведь в стихотворении форма имеет значение, несравненное со значением формы в прозе... Читать

Heine

по-русски не лучше, чем Пушкина по-не­мецки.

В канаве быстро бежит вода. Ее вид всегда напоминает мне Салтыковку и меня в возрасте третьеклассницы. В то время весна для меня была горячим вре­менем. Сколько ножей — перочинных и настоящих — было сломано, сколько коры испорчено (делала лодочки)! Гоняла их по канаве до позднего вечера. А по­том садилась делать уроки. Мы часто писали сочинения о строении и жизни дерева. Анна Михайловна отбирала лучшие — мое она всегда брала, но однажды заметила: «По содержанию хорошо написано, а вот буквы что-то в разные стороны смотрят». — «Я торопилась», — ответила я. «Лодочки гоняла!» — объяснил кто-то. Это я надолго запомнила.

Помню я и свое первое сочинение на тему о воде, водопроводах и прочем, — ну, в общем, о чем можно было писать во втором классе. Это было мое первое сочинение, оно оказалось лучшим в классе, о чем все написали в тетрадях. Первый опыт оказался удачным, и я поверила в себя. Верить в себя нужно всегда, не зазнаваться, конечно, а верить так, как следует, — это необходимо во многих случаях жизни,

Дневник окончен

Служил мне добросовестно целую четверть. (Я только не особенно добросовестно записывала) Начну новый — в пушкинской тетради.

23 мая

21 мая Водопьянов, Шмидт, Бабушкин, Кренкель и другие приземлились на льдину, дрейфующую в районе Северного полюса. Странно звучит в данном случае «приземлились»...

Я загадываю на это лето сделать слишком много. А покамест ничего не делаю. Читаю у Сафонова о возникновении жизни. И опять у меня накопилась тьма неразрешенных вопросов. Например, что такое ощущение? Не задумываясь, я бы ответила: понимание раздражения. Значит, сознание? Странно, даже несколько резко. Энгельса освоить пока что не могу. Я не знаю разницы между активными и реактивными турбинами, я многого еще не знаю. Как мне недостает руководителя-энциклопедиста! Даже всезнающим инженером из «Таинственного острова» я вряд ли бы удовлетворилась. А может быть, и хорошо, что такого человека нет? Волей-неволей обращаешься к книгам. Но это, правда, не слишком легко. Хотя зачем мне, чтобы все было легким? Жить было бы неинтересно.

А жизнь и интересная же!

30 мая

В XVI веке в городе Лейдене жил один сумасшедший по имени Лудольф. Он определил Пи с точностью до 35-го десятичного знака. В XX веке в Лосиноостровской живет другая сумасшедшая, которой так же, как и тому математику, видимо, делать нечего. Он определил число и этим прославил себя, я же выучила это число, но на моей могиле ничего не напишут. Вот это число:

Пи = 3,14159265358979323846264338327950288.

1

Как хорошо, что я еще год буду в школе: я так не уверена в своей способности работать самостоятельно. На это лето я возлагаю большие надежды, но пока что ничего не привожу в исполнение, потому что мешают испытания (причина). Я перечитываю «Обломова» (чтобы писать завтра сочинение) и смотрюсь иногда в зеркало — брр... как неприятно! Но испытания действительно мешают, хотя сдавать их необходимо. Чтобы не походить на Илью Ильича, я напишу сейчас о нем сочинение.

Сегодня я выписала у Чернышевского следующее: «Разве по натуре человека привязанность ослабляется, а не развивается временем? Когда дружба крепче и милее, через неделю, или через год, или через двадцать лет после того, как началась? Надобно только, чтобы друзья сошлись между собою удачно, чтобы в самом деле они годились быть друзьями между собою». Чернышевский прав.