— Вот как было, — правая бровь Дзамболата задорно подморгнула…

Три дня провели Конов и Степан в Хохкау. Это были три дня бесконечных расспросов, прогулок по горным тропинкам, по которым когда-то бродил Мурат, знакомства с бытом и обычаями осетин. Это были дни мучения Дзамболата, сладостного мучения. Шквал вопросов обрушился на голову старца. Дзамболат старался как мог. Все, что случайно осталось от прежнего уклада жизни, показал гостям. Те каждую вещь щупали, проверяли в деле, осваивали… Глядя на мучения прадеда, Майрам, уже познавший манеру работников кино, только посмеивался. Он и гордился Коновым, потому что тот „делал кино“, и краснел за него, когда вдруг режиссер начинал расспрашивать о таких вещах, что в Осетии известны и малым детям. Попробовал Савелий Сергеевич цахтон — и тут же попросил хозяйку при нем показать, как готовят листья перца, прежде чем смешать их со сметаной и кефиром, который оказался тоже осетинским напитком. И пропорции перца к сметане, и кефира нужны точные, и чем замешивают цахтон уточнил — мельхиоровой ли ложкой, как это сделала хозяйка, или вилкой, а раньше, когда еще не было мельхиоровых ложек, что использовали… А нельзя ли ему показать старинную посуду? Ах, нет ее? Отказались от нее, потому что она неудобная или из-за чего-то другого? А-а, промышленность не выпускает? А раньше горцы делали сами? Неужто в каждом доме? А кто ему может показать?.. Один вопрос тянул за собой другой. Бедная женщина уж и сама терялась, и взгляды, которыми она одаривала режиссера, красноречиво говорили о том, что она думала о нем, этом странном уже немолодом человеке, приехавшем в Осетию издалека по серьезным делам, а занимающемся такими нелепыми расспросами…

А Савелий Сергеевич с каждым днем становился все настырнее и дотошнее… Подай ему да покажи настоящую черкеску, непременно из домотканого материала, старинный пояс, ичиги, бушлат, древнее седло, женскую шаль, речную и ручную мельницы, веретено… Чего он только ни хотел увидеть своими глазами, пощупать пальцами, самолично услышать… И косу ему подавай не заводскую, а точно такую, какую изготовлял кузнец еще в том веке. И не желал понять, что давно уже ушли в прошлое многие из этих вещей и деталей одежды, утвари, домашнего хозяйства, и не отыскать их не то что в одном ауле, но и в целом ущелье. Подай ему тут же, покажи да продемонстрируй, как действует чесалка, как следует руками держать шерсть и как нужно сучить нитку на веретено… И все сам пытался воспроизвести, смешной в неистовом усердии. Для него не важно было, что мужчинам не полагается валять бурку и держать в руках веретено, не говоря уже о взбивании масла в деревянной кадке-кулыке. Он серьезно брался взбить масло, хотя оно — свеженькое из маслосырзавода, построенного в соседнем ауле, имелось в доме. И он, уговорив хозяйку, терпеливо вертел кулык из стороны в сторону, потому что ему обязательно нужно было знать, как долго длится процесс взбалтывания сливок, пока не выделится масло, и он желал сам прочувствовать, легко это или трудно, насколько человек устает, и режиссер трижды вспотел, пока не выделилось масло…

И все-то ему требовалось знать: как обрабатываются рога и кости, какие обряды исполнял горец, когда отправлялся на охоту, как заключался брак, кто проводил суд при тяжбе между горцами и еще многое, многое другое…

Тогда Майрам не понимал, для чего ему все это. Думалось, — из любопытства. Но когда увидел, как делается кино, понял, что дотошность режиссера — не чудачество, а необходимость, убедился, что каждая мелочь важна, потому что строитель сразу видит, что актер впервые занимается кладкой стен: и раствор у него не с руки находится, и кирпич ладонь давит… Режиссеру бы поправить актера, — да он и сам впервые видит, как кладут стену… У Конова такого не случалось. Майрам был свидетелем, когда Савелий Сергеевич, убедившись, что артист впервые взялся за осетинский деревянный плуг, поправил его» и показал, как горцы пользовались им…

…Они еще две недели гоняли из аула в аул, выспрашивали да высматривали, сами не зная что… Как-то Майрам привез режиссера к своему другу-ингушу. Тут и началось: а чем отличается ингушская черкеска от осетинской? А как танцуют ингуши лезгинку? А почему у них нет своей выпивки, как арака у осетин? И похороны будто бы разные — чем это объяснить?.. Замучил он всех своими расспросами да придирками…

Однажды Савелий Сергеевич попросил Майрама завезти: его в самую что ни на есть глухомань города.

— Давай на такую улицу, где нет асфальта, электричества, телевизоров, радио, — требовал он.

— Да где взять такую? — удивился Майрам его наивности. — Кто станет сейчас жить на такой улице?

— Не захотят, — горестно признал его правоту Конов и с сожалением поглядывал по сторонам. — Но должно же что-то остаться!

И они целый день мотались по городу. Майрам показал Коневу и сопровождавшим его оператору Степану и директору Михаилу Герасимовичу Армянскую слободку, Шалдон, отвез их в затеречный тупичок возле кладбища. Они втроем подолгу бродили по улочкам, всматривались в дома, тихо переговаривались между собой.

— Тут столб на столбе, — с сожалением говорил Савелий: Сергеевич.

— Дома сплошь кирпичные, — добавил Михаил Герасимович.

— А разве до революции не было кирпичных? — возмутился Степан.

— Не мне — худсовету доказывай, — усмехнулся директор… В тупичке возле кладбища они застряли на целый час.

— Вон тот домик пойдет, — с надеждой произнес Конов.

— Забор придется убрать, — присел на корточки оператора И памятники лезут в кадр. Не поверят, что возле кладбища домик, скажут, понарошку присобачили…

— Кладбище действующее? — спросил режиссер Майрама. Тот отрицательно покачал головой:

— Лет десять уж тут не хоронят.

— А через сколько лет можно сносить кладбище? — быстро, спросил директора Конов.

— Об этом и не думайте! — яростно замахал руками Михаил Герасимович. — Пока выбьем разрешение, полгода убежит, а разравнивать начнем — родственники покойников запротестуют. Однажды нелегкая столкнула с подобной проблемой. Сыт и пьян был без еды и алкоголя!

Они постояли, огорченные и насупившиеся, потом Савелий Сергеевич молча направился к машине.

— А Маньчжурию где снимать будете? — спросил Майрам осторожно.

— С твоей помощью нашел, — весело ответил Конов. — В том ущелье, где у твоего родственника в охотничьем домике шашлыки пробовали.

— В Куртатинском? — поразился Майрам. — Похоже?

— Похоже-не похоже, а на экране будет точная Маньчжурия, так, Степа? — обратился он к оператору.

— Без «клюквы», — заверил тот и хлопнул Майрама по плечу. — Ты, парень, не представляешь, в каком уникальном крае живешь. Тут тебе и Маньчжурия, и Мексика, и Аляска, и Гималаи, и Австралия… Постараться — так и пустыню Сахару отыскать можно. У меня такое ощущение, словно бог дал право осетинам самим создать внешний облик своей родины — и разбрелись они по миру в поисках райских уголков, и каждый притащил сюда полюбившийся ему ландшафт. Вот и оказались, Майрам, в твоей Осетии места на все вкусы!

— Значит, вы в эти страны не поедете? — разочарованно спросил Майрам.

— От добра добра не ищут, — произнес Конов.

— Честное слово, не увидел бы своими глазами — не поверил! — побожился Степа. — Обогнешь холм — в двух километрах от зарослей Мексики — вот тебе дикая, каменистая, лысая Аляска! Блеск! Мечта кинооператоров!

— Все есть в твоей Осетии, все! — подтвердил Савелий Сергеевич и чертыхнулся. — Только в самом Владикавказе не можем отыскать его же старый уголок! Все улицы обновили, застолбили, залатали асфальтом… Куда смотрит Общество охраны памятников старины?! Все клянутся, что любят прошлое, — и изо всех сил уничтожают его. Везде одна и та же проблема. как избежать примет двадцатого века?!

И вот, наконец, наткнулись на укромную улицу. Савелий Сергеевич легко и привычно распорядился:

— Михаил Герасимович, снимешь эти электрические столбы. Чтоб население не роптало, протянешь времянку за изгородью, да аккуратно, а то полезет в объектив. Весь ряд этих домов выкрасишь в серый цвет — пусть пахнут древностью.