Тот, кто трясся в «Газели», ехал на заклание. Он должен был достать что-то смертельно опасное, что-то вроде запаянного в цилиндр радиоактивного вещества, причем это нечто было живым, и оно само стремилось к Великому Инквизитору. А еще они боялись друг друга: это нечто и Инквизитор, с триумфом вернувшийся из ссылки обратно в Москву.

Конечно, всего этого не могло быть в действительности. Я все придумал.

Но, с другой стороны, как я оказался здесь, зажатым между мирами и временными пластами, лишенный привычной обстановки, «ноута» и мечты стать признанным писателем, пусть даже после смерти?

Настроение было препаскудным. Я открыл папку с музыкой. Здесь натолкано было всего понемногу: «Modern Talking», «Boney M», «C.C.Catch», Jean Michel Jarre, «E-type», Vanessa Mae…

В нашу эпоху ремиксов, когда модно не создавать новое, а биться в жалких подражательных потугах, лучше слушать «динозавров», нежели современников. Тем более, что, все равно, ничего интересного сверстники сказать не могут, ну кроме «запар» Потапа и Насти Каменских: «А ты люби меня, а не люби мне мозги».

Но все это было не то.

Хотелось чего-то жесткого, агрессивного, вроде «Rammstein». Мне нужна была эдакая ментальная пощечина, чтобы я прекратил истерично метаться, успокоился бы и занялся бы хоть чем-нибудь: если не писаниной, так хотя бы компьютерными играми.

Я включил «Prodigy». Но что-то было не так. Или в музыке, или во мне, или в «ноуте»…

Я нервно ходил по комнате.

Мне хотелось первородного хаоса, из которого появилась вселенная. Мне казалось, что, услышав что-то подобное: смесь медитативной и металлической музыки, я пойму, что же мне делать дальше и куда двигаться.

Я снова подсел к монитору. На этот раз я остановился на альбоме «Organik». Robert Miles начал медленно прочищать мне мозги.

И тут я хлопнул себя по лбу: вот оно, как же я раньше до этого не додумался! Я хотел написать не просто гениальный, но еще и оригинальный роман, а сам тем временем превратился в ханжу, который слушает музыку отцов и дедов, и считающий, что сверстники ни на что не способны. Но это не так. Нужно просто перестать предъявлять миру претензии. И все.

Вот тогда я напишу что-нибудь дельное.

Я подсел к пустому открытому «вордовскому» файлу и с ужасом понял, что на меня снова накатывает волна черного вдохновения.

Еще секунда — и провалюсь в творческое забытье, а потом — снова буду гадать: я написал все это, или ко мне прилетал «печальный демон, дух изгнанья»?

Наверное, и рассказ об инквизиторе я написал в этом же состоянии, понять бы только: когда?

Руки сами легли на клавиатуру. Я почувствовал нахлынувшую волну жара, точно снова очутился в «маршрутке», везущей загадочного человека в страну, в которой сам я никогда не был.

В конце концов, что я теряю? Я ведь всегда хотел создать что-то новое, оригинальное, захватывающее. И если мне кто-то в этом поможет, что с того?

Название пришло в голову само. Это было какое-то замысловатое слово. И мне оно понравилось своей таинственностью и туманностью.

И я отдался во власть чужих фантазий.

Меня встречало голубое знамя Казахстана. Ветер лениво играл с полотнищем, на котором орел нес на своих крыльях солнце. Золото в лазури. Андрей Белый, наверное, обзавидовался бы.

Впрочем, от жары флаг стал линялым, а национальные символы и орнамент у древка приобрели цвет детской неожиданности. И от этого невольно вспоминались советские знамена двадцатилетней давности, бьющиеся над деревенскими клубами: такие же одинокие и обреченные вечно рваться в недоступное небо.

Подъехали к таможне. Вышел офицер. Я невольно поежился. Опять, как на российском посту, сейчас появятся солдаты с «Калашниками» и рыжая овчарка болезненного вида. Заберут паспорта, прогонят через терминал. Но нет, на этот раз обошлось без собак и автоматчиков. И сумки проверяли под открытым небом.

А потом подняли шлагбаум и наша «газель» лихо помчалась по разбитой дороге. Вернее даже не по шоссе, а рядом. Сама трасса, хоть и была когда-то покрыта асфальтом, но выглядела так, будто именно здесь прошли орды монголов со всеми своими таборами и табунами.

С полчаса мы задыхались от жары, потому что окна открывать было нельзя: за нами по пятам неслось облако поднимаемой нами же пыли.

Потом с проселочной дороги мы все-таки свернули на трассу. Здесь заплаты из асфальта уже принимали некое подобие шоссе. И сразу ветер принес облегчение. И степь не казалась больше бездушным зверем. И зеленеющие горы, и какие-то поселки, наполовину стоящие в руинах, точно здесь недавно прокатилась война, все это неслось мимо.

Где-то в середине пути я увидел казахское кладбище. Это походило на миниатюрный город. Маленькие дома, венчанные полумесяцами, стояли ровными рядами. Кладбище одиноко возвышалось на холме. Аул, наверное, был в низине. И создавалось впечатление, будто город мертвых стоит сам по себе. Это было не хорошее знамение. Но, с другой стороны, — я знал, на что шел.

Проснулся я на въезде в Актобе, что в переводе означает «Белая гора». Наверное, когда-то здесь выходил наружу мел или известняк.

Великая река Илек, воспетая не одним акыном, меня не впечатлила. Она текла мутными ручьями, в которых бродили дети и стадо коров. Кто-то даже купался.

Нас высадили у автовокзала, на котором огромными буквами было написано «Сапар». Я спросил женщину, как мне попасть к стадиону, что на Абулхаир-хана, и мне популярно разъяснили, что нужно сесть в рейсовую «газель».

— А троллейбусов или автобусов совсем нет? — тоскливо поинтересовался я.

— Есть. И билеты в них на пять теньге дешевле, но вы можете прождать их больше часа.

Женщина оказалась права. Минут пять я наблюдал, как «газели», обгоняя друг друга, лихо подкатывали к остановкам с зажженными фарами. Все — наглухо зашторенные. Из их чрева высовывались подростки и выкрикивали названия остановок. Мне показалось это немного странным.

Увидев нужный номер, я спросил паренька:

— До стадиона доеду?

— Нет. — покачал он головой.

Это озадачило меня еще больше.

Но тут в гомоне четырех зазывал я услышал нужную мне остановку. Я кинулся в «маршрутку», и тут же пожалел об этом. Салон оказался забит людьми. Пришлось ехать стоя, согнувшись в три погибели. Время от времени я тюкался затылком о крышу.

Я вздохнул свободно только тогда, когда снова оказался на улице.

Я стал обходить стадион, высматривая зеленые «Жигули». При этом в голове крутилась ехидная фраза Фоменко: «Сдаю квартиры, явки, пароли». И чувствовал я себя глупо. Не люблю я этой конспирации.

В трех шагах от нужной машины стояла «Тойота». Это немного осложняло дело.

Но все-таки я подошел к зеленым «Жигулям»:

— Шеф, я тут заплутал, не подскажешь, где здесь «Жастык»?

— Эк, тебя брат, занесло. — усмехнулся парень в зеркальных очках, нервно курящий за рулем, — присаживайся, расскажу.

Я сел. Но что-то было не так. Я сразу это почувствовал.

— Знаешь, браток, я тебя, пожалуй, подброшу. Но я тут жду кое-кого.

— Уж не Пера ли Лагерквиста?

— Все мы в мире гости. — задумчиво отозвался парень. — Значит, это ты. Забавно. Но паспорт все же достань из своих широких штанин. И, кстати, как тебя, хм, звать-то?

— Лучше так, как в паспорте. — ответил я.

— Шутник. — усмехнулся парень. — Ладно. Я — Серега. Прокатимся с ветерком?

Я не возражал.

Мы рванули через переулки.

Мне показалось, что «Тойота» тут же «села нам на хвост». Она следовала за нами, как приклеенная. Возможно, в этой машине мчались мои телохранители. Петрович не доверил бы мою жизнь двадцатипятилетнему парню. Но Серега упорно хранил молчание. Одной рукой он держался за баранку, другой нервно шарил под сиденьем. Было о чем задуматься.

В одной из подворотен под наши колеса бросилась черная кошка. Визгнули тормоза. Обошлось без жертв. Но снова нехорошее предчувствие закралось в душу. Конечно, все это предрассудки, но все-таки.