— Но разве, — спросил я, — этот способ, который заключается в уточнении неясной мысли свидетелей, не таит в себе опасности?

— Он был бы опасным, если бы судьи не были так щепетильны. Но я не — знал еще ни одного судьи, который не обладал бы высоким сознанием своего долга. А между тем, я заседал бок о бок и с протестантами, и с деистами, и с евреями. Но все они были судьями.

— Во всяком случае, господин Тома, ваша система страдает тем недостатком, что свидетель, когда вы читаете его показания, попросту не может их понять, так как вы вводите такие обороты, которыми он не пользуется и смысл которых от него ускользает. Что значит для этого поденщика ваше выражение «с подозрительным видом»?

Он живо возразил мне:

— Я думал об этом и принял против подобной опасности строжайшие меры. Приведу вам хотя бы такой пример. Недавно один свидетель с довольно ограниченным умом и неизвестными мне нравственными устоями очень, по моему мнению, невнимательно слушал секретаря, читавшего его собственные показания. Я велел прочесть их вторично, предложив ему на этот раз прослушать все с особым вниманием. Я заметил, что он опять был столь же рассеян. Тогда я прибегнул к уловке, которая должна была пробудить в нем сознание его долга и ответственности. Я продиктовал писцу фразу, которая противоречила всему предшествующему, и предложил свидетелю подписать протокол. В ту минуту, когда он поднес перо к бумаге, я удержал его руку. «Несчастный! — воскликнул я. — Вы собираетесь подписать показание, противоречащее тому, которое вы только что сделали, а следовательно, совершить преступление».

— И что же он сказал вам?

— Он жалобно ответил мне: «Господин судья, вы образованнее меня и лучше знаете, что надо писать». Как видите, — продолжал г — н Тома, — судья, который добросовестно выполняет свой долг, старается избежать всякой оплошности. Поверьте мне, сударь, судебных ошибок не бывает.