Не внушал подозрений и вид неизвестного. Он был одет в старое, вытертое полупальто из грубой крестьянской материи, в черную засаленную рубаху и заношенные с заплатками на коленях брюки из чортовой кожи. За кушаком блестел острый плотничий топор, за плечами болталась холщевая сумка. Словом, по внешнему виду неизвестный ничем не отличался от лесных рабочих, которые, уходя из деревни, надевают на себя все, что ни есть плохого, — в лесу сойдет.

Неизвестный угощал рабочих махоркой. Подошел Егор Иванович, плотник и его попотчевал табаком.

Во время разговора с лесником неизвестный, показывая на только что привезенные из леса сырые бревна, как бы между прочим заметил:

— Сыро тут у вас. Болот, что ли, много в лесу?

— А, здесь всего хватает, — уклончиво ответил Егор Иванович и отошел от любознательного пришельца.

Около часа толкался плотник на станции, поджидая поезда, чтобы доехать до рудника. Но потом решил итти пешком. Расспросив о ближайшей дороге, он еще раз угостил рабочих махоркой, сердечно простился с ними и вышел на шоссе.

За семафором он свернул с дороги и шмыгнул в лес.

Егор Иванович с подводой постоял на перекрестке (мало ли зачем может заскочить человек в лес), ожидая, когда незнакомец, выйдет из лесу, но время шло, а он все не появлялся. Заподозрев неладное, Егор Иванович распряг свою кобылу и поскакал на заставу.

— А, главное, ногти, товарищ Споткай... Ногти... Ни у одного рабочего не видел я таких ногтей, — таинственно поглядывая по сторонам, дудел лесник. Мое молчание он принял за колебание и старался убедить меня в основательности своих подозрений. А я, слушая его, думал, кого из бойцов послать на розыски неизвестного. Остановился на Вишневецком, портрет которого вы сегодня видели в нашем ленинском уголке. Замечательный боец, в колхозе председателем сейчас работает и, пишут, неплохо. Он умеет распутать любой след.

Через полчаса вслед за Вишневецким выехал с заставы и я. Еду переменным аллюром, прислушиваюсь. А птицы, как назло, знай, дерут глотки, как оглашенные. То кукушка кому-то года отсчитывает, то дятел стукнет по коре, то пролетит, как бомбовоз, черный тетерев, то лес огласится предсмертным криком какой-нибудь зазевавшейся пичуги, схваченной лесным стервятником.

Скоро до моего слуха донесся глухой топот. Я остановил коня. Навстречу кто-то ехал. Я свернул с дороги и спрятался за деревья. Вдруг из густых зарослей выскочил Жучок без седока.

„Эге, — подумал я, — значит, Егор Иванович не зря так напирал на ногти незнакомца. Вишневецкий выследил липового сезонника и требует подкрепления“.

Нужно вам сказать, что пограничные кони не только возят нас, но, когда это нужно, выполняют обязанности посыльных: если боец, выследив нарушителя, видит, что одному его не взять, он пишет донесение, сует записку в седло или под уздечку, и лошадь одна мчится на заставу.

Возвращаться на заставу не хотелось. Это отняло бы лишних пятнадцать-двадцать минут. Лучше перехватить коня и узнать, в чем дело.

И вот тут случилось самое интересное. Жучок, который на заставе все время бегал за мной, теперь даже и не посмотрел на меня.

Почуяв, что его хотят поймать, он свернул на край дороги и промчался мимо меня как стрела.

„Что такое? Не узнал, что ли, дуралей?“

— Жучок! Жучок! Что ты, чортова голова! Жучок, сахар! — кричу я ему.

Но Жучок точно оглох. Тогда я прикрикнул на него. Жучок заметался, недружелюбно поглядел на меня. Затем дал такого ходу, что я еле поспевал за ним. Легкую рысь он сменил на полевой галоп.

Поведение Жучка озадачило меня. Вот так, думаю, Жучок! Мы учим наших коней, чтобы они остерегались посторонних, но бояться своих пограничников...

И вдруг я похолодел: а что если боец убит, и Жучок, потеряв хозяина, все еще не может успокоиться?

Встревоженный, я еще раз попытался остановить Жучка, свистел, звал, манил его — какое там! Пришлось вернуться на заставу.

Сокращая путь, я свернул с дороги и лесной тропой раньше Жучка прибыл на заставу. Минуты через две во двор ворвался взмыленный Жучок. Заметив меня, он радостно заржал, подбежал к крыльцу и стал как вкопанный.

В седле ничего не оказалось. Но под ремнем уздечки была записка. Осторожно развернув потный клочок бумаги, я прочел:

А это означало, что боец, выследив нарушителя, просит подкрепления.

Через несколько минут с группой бойцов я снова въезжал в лес.

Огибая лесное озерко, мы заметили вдали две фигуры. Впереди шел человек с поднятыми руками. Позади него с винтовкой шагал пограничник. Вишневецкий так близко шел от нарушителя, что штык упирался в спину незнакомца. Скоро мы сошлись.

Вокруг них вились тучи комаров и слепней. Болотная назойливая мошкара, облепив неизвестного, не щадила и бойца. Комары так раскрасили лицо Вишневецкого, что он казался рябым.

На заставе неизвестного обыскали. Кроме двух револьверов (наган и маузер) с пятьюдесятью патронами, у него нашли две пачки папирос „Северная пальмира“ и полторы осьмушки махорки.

Обе пачки оказались распечатанными. Это показалось подозрительным. Анализ целиком подтвердил наши догадки. Табак одной был пропитан каким-то снотворным составом.

Ну, как и следовало ожидать, задержанный оказался шпионом. С топором за поясом и холщевой сумкой за плечами, с поддельными документами пробирался он к границе...

Я вызвал Вишневецкого.

— Как было дело?

Вишневецкий улыбнулся и сказал:

— Очень просто, товарищ лейтенант, получилось. По следу ехал. В лесу не по дороге на коне ехать нельзя. Тогда я спешился, сунул в уздечку записку и сказал Жучку: „До начальника, до заставы тикай“. А сам — в лес. В лесу и настиг я этого. Он, как змея, ползет, и я за ним. Так ползли мы с ним километра полтора. Вдруг вижу: ручей. Он к ручью: пить захотел. У ручья я его и взял. Направил на него штык и говорю: „Вставай! Руки вверх!“

„Он мне: „Попить дай“. Ну что ж, думаю, попей. Пьет он, а я штык у спины держу. Попил он, встал, поднял руки, спрашивает: „Куда итти?“

— Как он себя дорогой вел?

— Ничего, смирно, только закурить пытался и меня папиросами угощал.

— А вы что?

— Штыком в спину нажал.

— А записку когда успели написать? Времени-то у вас было мало.

— А я ее, товарищ лейтенант, как в лес ехал, заготовил.

— Молодец, Вишневецкий, — говорю ему.

Вишневецкий ушел. А я хожу по кабинету и думаю: „Егору Ивановичу — награда, Вишневецкому — часы с благодарностью, а как быть с Жучком, ведь и он тоже славно отличился“.

Позвал старшину.

— В поимке диверсанта, — говорю старшине и смеюсь, — большое участие принимал Жучок, так вот... выдайте ему двести граммов пиленого сахару.

Старшина стоит в дверях и не знает, шучу я или серьезно говорю.

— Не поймет он, товарищ лейтенант. Может, ему лучше лишний котелок овса дать?

— Сахару дайте, поймет».

Начальник заставы замолчал. А я долго и любовно смотрел на Жучка. Продувной жеребец, положив голову на плечо начальника, косился огромным темным глазом на его карман. Старая история: ждал сахару.

Я пожалел, что не захватил с собой сладкого.