— Ягоды как собирал — с душой или так себе, чтобы нам пыль в глаза пустить?..

Вопрос поставил Курганова втупик. Кто знает, как собирал городской франт ягоды. По виду как будто с душой, а может быть, все это была лишь одна игра.

— Ягоды он, товарищ лейтенант, ел с аппетитом, от кочки к кочке как мальчишка бегал, а только сдается мне, что все это пыль.

— Так он все это время ягоды и собирал?

— На траве минут пятнадцать валялся. В кармане у него газета была, — думал, отдохнув, почитает ее, но он только и делал, что на небе глазами ворон ловил...

В тот же день спрятавшийся в леску желтый домик был взят под строгое наблюдение. Если это гость, то он должен уехать обратно. Если же он останется, значит на кордоне что-то затевается.

Барсуков усилил охрану границы. Десятки настороженных глаз следили за всеми дорогами и тропинками. У самой границы на советской стороне стоял полуразрушенный, с обвалившейся крышей дом.

Бойцы скрытно пробрались к этому дому и оттуда следили за чужим кордоном.

Через каждые два часа Барсукову докладывали о положении дел. Но на кордоне было без перемен. Жизнь кордона с приездом гостя не изменилась: стражники аккуратно выходили на посты, наблюдатели сменяли друг друга на вышках, свободные от наряда стражники возились с винтовками, а другие с ожесточением дулись в «козла».

Досталось в этот день одной лишь рябой, толстой Марте, кухарке кордона.

В погребок, где хранилась провизия, Марта спускалась поминутно, да раза три зачем-то бегала на хутор к местному кулаку. Словом, хлопот у Марты было достаточно.

Из этого Барсуков заключил, что на кордоне ждут еще гостей. И не ошибся.

Под вечер на кордон пожаловал сам начальник разведки Иван Кузьмич. За вылупленные, круглые, как у быка, глаза, большой рот и необыкновенной величины брюхо, скрыть которое не мог никакой мундир, советские пограничники прозвали его «Бугаем».

В прошлом белый офицер, Бугай, после разгрома северо-западной армии Юденича, долгое время мыкался по свету, побывал в Алжире, в Египте, всюду предлагал свои услуги.

Но война к этому времени закончилась, ему пришлось снова вернуться в страну, когда-то приютившую его, принять ее подданство и устроиться начальником разведки пограничной стражи.

К этому нужно добавить, что страна, о которой идет речь, очень охотно принимала к себе на службу бывших белых офицеров: знали, что охранять они границу будут не хуже дрессированных собак.

Барсукову частенько приходилось сталкиваться с Бугаем во время разбора пограничными комиссиями местных конфликтов и инцидентов.

Конечно, нелегко было советскому лейтенанту, командиру, иметь дело с Бугаем: тут была граница, узкая полоска земли, черта, где перед всей непреклонной простотой и правдой нового мира хитрил, лицемерил и собирал свои силы расчетливый и коварный враг.

Однажды во время разбора комиссией какого-то инцидента Бугай спросил у Барсукова, который час. Барсуков сделал вид, что не расслышал его. Не хотелось ему для офицера-беляка вынимать советские часы. Чести много!

И вот сейчас этот самый Бугай лично пожаловал на кордон.

Сотни догадок и предположений замелькали в голове Барсукова. Что нужно брюхану на кордоне? Обычно он не баловал кордон своим вниманием.

С приходом Бугая там все сразу ожило. Помогавший кухарке стражник то и дело бегал в погребок и каждый раз возвращался оттуда нагруженный бутылками.

И ранее случалось, что иногда, перед тем как перебросить разведчика, в желтом домике пили несколько дней подряд. По какому поводу кутили они на этот раз, было не известно.

Когда смеркалось, подвыпивший Бугай, цепляясь за перила крыльца, вышел из помещения кордона. Выйдя к границе, он долго шатался по дозорке, сшибая палкой ветки деревьев. Иногда он останавливался и, слегка покачиваясь, тупо смотрел то на широкое, прятавшееся в саду помещение советской заставы с множеством разбросанных служебных построек, то на притихшие ржаные широкие колхозные поля, то на грозно поднимавшиеся к облакам силосные башни пограничных колхозов, издали так похожие на боевые башни.

— Ребята, чего это Бугай так на нас бельма пялит? Уж не переходить ли к нам с покаянной собирается?

— Он-то, может, и перешел бы, да примет ли его еще советская земля?

— Пулю бы ему в брюхо закатить. А сюда к нам не пускать.

— Это почему?

— Вони потом не оберешься. Видишь, брюхо-то какое, — ответил Курганов и, точно желая убедиться, действительно ли у Бугая такое необъятное брюхо, навел на него свой бинокль.

Второй день наблюдения оказался таким же бесплодным, как и первый.

Жизнь на кордоне началась с бражничанья, выпивкой и закончилась. Так же прошли и следующие дни. Брала досада. Бойцы пролежали все бока. От непрестанного напряжения рябило в глазах.

— Заметили гады, что мы здесь бока трем, вот и измываются...

— Это нипочем! Наседка на яйцах тридцать дней сидит, не обижается, а у нас бока здоровые. Выдержат.

— А может, он, ребята, ночью утек с кордона. Лежим мы тут, глаза портим, а его, может быть, давно и след простыл.

— Не простыл. Если бы простыл, тогда Бугай не торчал бы целыми днями на кордоне.

На пятый день под утро городской франт вышел на крыльцо, постоял, огляделся и, поеживаясь от холодка, не спеша побрел на станцию к утреннему поезду.

Проходя мимо усеянной брусникой горушки, он остановился, посмотрел на ручные часы и на носках по росистой траве шмыгнул на опушку. Рвал минут десять ягоды, потом, спохватившись, снова взглянул на часы и заторопился к дороге.

Бойцы готовы были от досады послать франту вдогонку по пуле. Торчали они несколько дней в секрете, траву мяли, глаза калечили, а все зря. В гости, оказывается, приезжал этот щеголь в шляпе.

Но Барсуков не поверил, что человек в шляпе заезжал только погостить. Ведь и раньше наведывались гости, но почему-то Бугай не торчал целыми днями на кордоне. Бугай что-то затеял. А что касается истории с утренним поездом, просто Бугай все это подстроил, чтобы сбить с толку советских пограничников. Эти штучки Барсукову были хорошо знакомы. Куда пошел гость? К станции. Значит, на левом фланге и нужно ждать каверзы.

Барсуков связался с соседней заставой, попросил помочь ему в охране правого фланга, а все наличные силы бросил на левый, куда вскоре выехал и сам.

Августовские ночи темны и холодны. Укрывшись в лесу, бойцы следили за линией границы, ловили ночные шумы и шорохи. От их настороженного внимания ничто не ускользало. Свалится с березы листочек, а пограничник знает, что это летит не поздняя, засидевшаяся в гостях ночная бабочка, а именно листочек.

В тревоге и ожидании прошли три томительных ночи. Три ночи бойцы, коченея, лежали в секрете.

На четвертую ночь внезапно хлынул дождь.

Непроницаемая дождевая стена встала перед бойцами. Захлестанные ветром и водой, напрасно пытались они что-либо рассмотреть в этой кромешной тьме.

Был уже первый час ночи, когда дождевая завеса стала понемногу редеть, и Курганов заметил шагах в пятидесяти от себя человека.

Человек выскочил из оврага и, пригибаясь, бросился вперед. Боец прижался к земле. До слуха его донесся треск сучьев. Курганов пополз к границе.

Пропустив мимо себя нарушителя, Курганов крикнул:

— Стой!

Нарушитель не побежал в лес, где находилась засада, не кинулся в кустарники, где под проливным дождем сидел начальник заставы. Он бросился к границе.

Курганов еще раз крикнул.

Человек, перепрыгивая через кусты, кочки, валежник, напролом мчался к границе.

Став на колено и целясь в силуэт, Курганов сделал один за другим три выстрела. Он был хорошим стрелком, но в темноте, стреляя по еле видимой цели, мог промахнуться: три выстрела — так спокойнее!

Нарушитель круто свернул влево. Курганов, думая, что промахнулся, еще раз поднял винтовку, но выстрела не понадобилось. Разведчик, сделав еще несколько шагов, рухнул на землю