Если бы «Газета» знала о том, как все было на самом деле! Но об этом знала только Анжелика да еще ласточка, однажды вечером присевшая на веранду баронского дома.

Преподобный Менделл, заядлый натуралист, исчислял количество ласточек, летавших над Кампинасом в 1889 году, двумя миллионами. Однако ни одна из них не умела говорить.

Безразличный к ласточкам, что выписывали у него над головой диковинные фигуры, Энрике де Барселос закрыл за собой дверь редакции «Диариу» (ни одна другая газета с ней не сравнится!) и направился к бару «Элой». Сегодня в промежутке между бильярдными партиями он со своими друзьями опять будет мечтать о республике без налогов и о счастье нации. Там, попивая херес и пильзенское, его уже ждали Шико Глисерио, Перейра Лима, Леополдо Амарал, Кампос Салес, а может, и Жулио Мескита. До утра Бразилия будет сто раз построена и перестроена, словно пазл из кубиков. И как жаль, что днем надо возвращаться к своим прямым обязанностям!

Пресса сообщала, что в Минас-Жерайсе женщина понесла наказание, поскольку сообщила судье, что соблазнила освобожденного негра. Барселос полагал, что революция не может считаться полноценной без эмансипации женщин. Алберто Фариа, молодой человек двадцати лет с длинными ногтями, опирался в своих выводах на «18 брюмера Луи Бонапарта»[2]. Перейра Лима — на «Подражание Христу»[3].

Фариа: — Это возможно только после победы коммунизма.

Барселос: — Он еще нигде не победил.

Перейра: — И никогда не победит. Коммунизм нежизнеспособен, что подтверждает опыт Парижской коммуны. Только благодаря христианству установится равенство между мужчинами и женщинами. Но не раньше чем в 2000 году.

Беззаботная анонимная колонка в одной газете на следующий день высмеяла исторические рассуждения Перейры: «Кем станут женщины в 2000 году? Ха-ха! Капитанами, адвокатами, министрами и астрономами? И как с такими людьми делать революцию?»

Бурное разрастание кофейных плантаций вызвало приток разного народа из Европы. Среди них была и швейцарка Роза Бек. Она собиралась давать частные уроки, а также выйти замуж. Жара и тучи красной пыли, влетавшие в окна, вызывали у нее удивление. Хозяин булочной, у которого Роза остановилась, объяснил, что не припомнит такого жаркого февраля. Он также заметил, что, видимо, у нее начинается лихорадка: щеки порозовели, обложенный язык плясал во рту. Скоро у Розы началась рвота. Через два дня ее не стало.

Тут же заразился и девятилетний мальчик, покупавший в булочной хлеб для своей семьи. Он тоже умер от лихорадки: пожелтевшая кожа, рвота, белок в моче. Несколько дней спустя слег хозяин булочной. Затем — итальянец с улицы Бон Жезус. Однако город взволновался лишь тогда, когда оборвалась жизнь любимой дочери доктора Симоенса.

«И я заканчиваю, любимый мой, не надеясь получить ответ. Ты знаешь, я не могу пойти на риск открытой дружбы с тобой. Мне снятся дурные сны, я просыпаюсь вся в слезах, обессиленная. Непонятно, что это: грустные мысли или начало лихорадки. Иногда мне кажется: хорошо, если бы несчастье охватило весь город, чтобы император прислал сюда всех врачей страны. Твоя Анжелика».

Обстоятельства возвращения Алвина в Кампинас остаются туманными. Известно лишь, что в апреле 1889 года его включили в состав группы медиков, посланной в город императором вследствие газетной кампании, организованной Руй Барбозой. Безымянный персонаж, видевший Алвина в 1937-м на смертном одре, рассказывал об этом от первого лица, будто видел все своими глазами. Алвин говорил так: «Мое тело словно было пронизано железными иглами и спицами, так что гигантское магнитное поле притянуло меня». Он прибыл в город с письмами от Анжелики в кармане, в которых та описывала свои эротические фантазии (или сны — это не вполне ясно), а также жаловалась на одиночество и страх перед старостью.

«Мое тело словно было пронизано железными иглами и спицами, так что гигантское магнитное поле притянуло меня. Я не испытывал к ней любви, а хотел лишь столкнуть с действительностью, вырвать ее из мечтательной задумчивости, окунуть с головой в океан свободы и наслаждения, чтобы жизнь наконец-то завертелась. Еще я, возможно, хотел отомстить городу, который отверг меня, овладеть его самым мощным укреплением, а по сути — всего лишь униженной, одинокой женщиной. И вот жарким и пыльным вечером я вновь увидел фасад гостиницы „Европа“, перед которым скучились телеги водовозов. Утомленные врачи из нашей комиссии должны были собраться на следующий день и оценить положение в городе. Надвинулась душная ночь, мною овладела бессонница. С улицы доносился запах горячего гудрона, кровь закипала в жилах. И я почувствовал, как у меня встает».

В день, когда члены комиссии получали прощальную аудиенцию у императора, Алвин явился в красном галстуке. «О чем думает это отродье хромой кобылы?» — пробормотал сквозь зубы лейб-медик. В зале для приемов повеяло холодком. Алвин, чувствуя себя неловко, потянулся снять галстук. Дон Педро II — само добродушие — сказал, чтобы тот не беспокоился. Император готов был до конца отстаивать право своих подданных носить галстук любимого цвета.

И, подмигнув, он сказал, что у него самого есть пара красных галстуков, на случай, если придется перекраситься в республиканца.

Фантазия

Анжелика идет обнаженной по полю, усеянному цветами. К ней приближается всадник, подстегивающий коня. Это бандит из города. При виде Анжелики у коня начинается эрекция. Всадник изо всей силы стегает его. Конь падает и превращается в ангела. Человек говорит: «Как известно, ангелы бесполы».

Некий д-р Флоренсе написал в рио-де-жанейрской газете, что эпидемия проявляет центробежные тенденции, расползаясь из одного места, как пятно чернил на промокашке.

Да Мата двигался небыстро, наслаждаясь окрестным пейзажем и картинками собственного воображения. Лошади, священники, газовые рожки. Страховые агенты, телеги, извозчики. Итальянцы, собаки. Ласточки, лужи, возницы, фотографы. Нищие, могильщики, колокола, ласточки. Поезда, скрипки, бродяги. Кафтаны, виконты, бароны. Трамваи, конторы, банкиры. Мухи, республиканцы, социалисты. Поэты, пальмы, ласточки. Ласточки. Ласточки.

Одни говорили — малярия, другие — излияние желчи. При Дворе доктор Домингос Фрейре после экспериментов с птицами и водяными парами, что содержатся в воздухе, пришел к заключению: недуг вызывается ядовитым веществом, распыленным в воздухе, — возможно, какими-то солями синильной кислоты. Он сумел выделить это вещество и дал ему имя «ксантогенический криптококк». Но советник Торрес Омень утверждал, что криптококк на самом деле находится внутри птиц.

Это ничего не прояснило. Газеты полны издевок. И, чтобы окончательно все запутать, группа лиц утверждала, что речь идет о желтой лихорадке. Другие же, наоборот, говорили: все, что угодно, только не желтая лихорадка. Зеленая, желтая, синяя — неважно: народ повалил в бары в поисках забвения. Дни были жаркими и прозрачными, ночи прохладными и звездными.

И вот настал момент, когда все традиционные средства оказались бессильными: коньяк, белый ром, он же с лимоном, он же с лимоном и порохом. Торрес Омень рекомендовал сульфат хинина, Домингос Фрейре — салицилат натрия. Осторожное большинство ставило свечку и богу, и дьяволу, прописывая одновременно салицилат с хинином.