— Быстрее, — прошептала она. — Бернар… Бернар…

Ее губы приоткрылись, и я склонился над ней: глухой крик радости вырвался у нас обоих. Ее руки искали мои и направляли их к груди, к бедрам… Нас словно подхватил и закружил какой-то вихрь… Однако мы не переставали прислушиваться к доносившемуся с кухни звону серебра.

Казалось, мы можем целоваться еще и еще… до полного изнеможения. Но вот шаги Элен начали приближаться, оставалось десять метров… девять… восемь… семь…

Аньес уже сметала крошки, а я докуривал сигарету.

— Кстати, — войдя, сказала Элен, — вам, Бернар, следовало бы написать в Сен-Флу и запросить копию свидетельства о рождении.

— Да, конечно.

Она абсолютно ничего не заметила. После обеда мы распрощались, обменявшись улыбками и рукопожатиями. В совершенно неподходящем настроении я пошел писать письмо в мэрию.

Вопреки привычке остаток дня я провел на улице. Стоял холодный серый день. Не находя покоя, я бродил по улицам. Меня не покидала мысль, что я вел себя как безумец и стою теперь на краю пропасти. Если Элен узнает… Напрасно я призывал себя оценить ситуацию хладнокровно. Я отчетливо сознавал, что привел в движение силы, способные смести на своем пути всех нас. Еще раз здраво взглянув на вещи, я уже видел вполне вероятную перспективу быть изгнанным из этого дома. Мною овладело такое чувство, будто я живу под грозовым облаком и в любой момент меня может поразить молния. Эх, Бернар, старина! Как бы ты поступил на моем месте? Ведь повсюду, где ты появлялся, всегда воцарялась спокойная и здоровая атмосфера. Но стоило мне только присвоить твое имя, как… Меня охватил приступ ярости: это все Бернар! Это он толкнул меня в ловушку! А вскоре я к тому же и официально стану Бернаром Прадалье! Возненавидев Бернара, я начал его опасаться, как будто тело, обратившееся в тлен и прах, могло возыметь надо мной — живым — какую-то власть.

Город погрузился во мрак наступающей ночи. Колокола звенели точно так же, как и в тот раз, когда я услышал их впервые. Усилием воли я заставил себя вернуться и пошел, все убыстряя шаг. Мне требовалась очередная порция «наркотика»: приближалось время ужина, который должен был собрать нас вместе. Подходя к дому, я уже не шел, а почти бежал.

Сестры поджидали меня за накрытым столом: Аньес сидела по левую руку от Элен. Обе улыбались, я, в свою очередь, тоже улыбнулся.

— У вас такой утомленный вид, — сказала Элен.

— Я долго гулял сегодня.

Мы походили на троих мило беседующих друзей. Приглушенный свет оставлял наши глаза в тени, да это и к лучшему. Мне пришло в голову, что мы втроем связаны узами столь же крепкими, как кровные, хотя каждый ничего не знал о двух других. Эта коварная игра затрагивала какие-то темные, неведомые мне ранее закоулки моей души.

— А вы читали что-нибудь в лагере? — спросила Элен.

— Да, у нас была довольно приличная библиотека… Я даже припоминаю, что…

Но я вовремя спохватился:

— Лично я, за недостатком времени, особой тяги к чтению никогда не испытывал. Но некоторые из моих приятелей читали запоем — с утра до ночи.

— Как, например, Жервэ Ларош, да? — спросила Аньес.

— Э-э… да… Жервэ очень много читал. Благодаря ему я узнал уйму полезных и интересных вещей.

— Слушая вас, я пытаюсь представить его себе, — продолжала Аньес. — Довольно крепко сложенный… жгучий брюнет…

— А почему это вдруг жгучий брюнет? — прервала ее Элен.

— Не знаю… Я вижу его именно таким… Мясистый нос, родинка… или даже нет, скорее… две родинки… возле уха… левого уха.

— Опять ты плетешь бог знает что, — возразила Элен.

— Правда, Бернар?..

Я отодвинул от себя тарелку и положил руки на скатерть, но, несмотря на все усилия, так и не мог унять их дрожи.

— Что с вами, Бернар? — пробормотала Элен.

— Ничего-ничего… Это точный портрет Жервэ… Ведь у него действительно были две родинки возле левого уха…

Элен, казалось, разволновалась больше меня.

— Ну и что? — сказала Аньес. — Что в этом удивительного?

Мы смотрели друг на друга, не отрывая глаз и не шевелясь. «Она была знакома с Бернаром, — подумал я, — и теперь я у нее в руках». Но тут же возразил себе: «Она не могла быть знакома с ним. Это совершенно исключено». Через мгновение, опомнившись, я обнаружил, что обе сестры не обращают на меня ни малейшего внимания. Они смотрели друг на друга с вызовом и недоверием, словно продолжали старый спор.

— А с какой стати я должна ошибаться? — опять подала голос Аньес.

Она обращалась к Элен, и на ее губах играла загадочная улыбка. Даже не пытаясь скрыть чувство глубокого презрения к сестре и как бы желая положить конец неприятному разговору, она тихо добавила:

— Я даже уверена в том, что у Жервэ быстро отрастала щетина, отчего щеки казались почти синими.

И, повернувшись ко мне, она как бы молча призывала меня в свидетели.

— Точно, — пробормотал я.

— Вот видишь, — с укором обратилась она к сестре.

Элен опустила глаза и долго скатывала шарик из хлебного мякиша. Тогда Аньес повернулась ко мне:

— Я вообще могу отчетливо представлять совершенно незнакомых мне людей, а Элен отказывается этому верить.

Элен встала, протянула мне руку и, перед тем как уйти, выдавила из себя:

— Спокойной ночи, Бернар.

— Спокойной ночи! — крикнула Аньес ей вдогонку и, пожав плечами, залилась смехом. — Бедняга, — прошептала Аньес. — Она все еще считает меня ребенком. Дайте-ка мне сигарету, Бернар… Ой, до чего же эти старшие сестры противные! Впрочем, вы, вероятно, знаете это не хуже меня — у вас ведь тоже есть старшая сестра Жулия.

— Жулия?

— Правда, у вас было то преимущество, что вы мальчик, а к братикам старшие сестры относятся иначе, чем к сестричкам. Что же касается меня…

Она нервно курила, пуская над скатертью клубы дыма.

— А между прочим, если бы не я… Вряд ли нас прокормил бы ее рояль. Но она была бы не она, если бы сейчас не стояла под дверью и не подслушивала… Пойду-ка я лучше спать!

Аньес загасила сигарету прямо в тарелке и вышла, даже не глянув в мою сторону. Я открыл окно. Нервы мои были на пределе. Еще бы! Здесь, в этом доме, творится нечто из ряда вон выходящее!.. Неужели она знала Бернара еще до войны? Но в те времена, когда он частенько наведывался в Лион, Аньес была совсем ребенком. Будь он знаком с их семьей, Элен в своих письмах непременно бы упомянула об Аньес, в этом я был уверен. К тому же Аньес считала, что описывает Жервэ, то есть меня, набрасывая портрет Бернара. Значит, она не была с ним знакома. Это просто совпадение. Но случайно такие точные детали указать невозможно… Так что же выходит?

Охваченный тревогой, я больше не мог стоять спиной к столовой. Я закрыл окно и оказался лицом… к пустоте, тишине, небрежно отодвинутым стульям под горящей лампой и брошенным рядом с тарелками салфеткам. Опасность вроде бы оставалась прежней, между тем я чувствовал, как резко приблизилась угроза разоблачения. А вдруг Аньес умеет читать мысли? К счастью, она любит меня. Или просто хочет отнять у Элен? Запутавшись, я закрылся у себя в комнате и добрых полночи мерил ее шагами от алькова до окна. Я слышал далекий шум поездов и проезжающих мимо машин. Четко печатая шаг, по улице прошел вооруженный отряд. Ах, Бернар! Как ты мне сейчас необходим! Но тебя нет в живых…

Терзаемый сомнениями, я наконец заснул. А проснувшись, услышал совсем близко звуки этюда Крамера, казалось, все двери распахнуты, затем ясно прозвучал голос Элен… Одевшись и приведя себя в порядок, я направился в столовую. Аньес уже была там. Я даже не подумал бороться с собой… Наоборот, изо всех сил прижав ее к себе, запустил руку под пеньюар… Изголодавшийся, полуживой, я никак не мог насытиться ею. Припав губами друг к другу, мы стонали от наслаждения… А в нескольких шагах от нас пианино медленно, но верно разделывалось со своими гаммами. Звонок телефона заставил нас обоих вздрогнуть. Но мы уже не могли оторваться друг от друга, хотя оба инстинктивно повернулись к двери в коридор.