Проводив обеих до лестницы, я подождал, пока они спустятся. Элен с яростью натягивала перчатки: еще бы — сейчас ей придется идти по улице вместе с женщиной, одетой совершенно безвкусно, которая выглядела как прислуга!.. Я бесшумно закрыл дверь и направился в комнату Аньес. Она уже ждала меня.

— Бернар!

…Мы никак не могли насытиться друг другом. Неужели это действительно была любовь? Вряд ли. Скорее мы любили нависшую над нами угрозу, которая вызывала у нас необыкновенно острые ощущения. В то же время мы не осознавали, насколько далеки друг от друга, каждый со своими проблемами: она со своими призраками, а я со своей тайной. Даже в объятиях друг друга мы постоянно были настороже и испытывали скорее скрытое недоверие, чем нежность. И все же это были превосходные минуты — они утомляли и выматывали, отвлекали от всех мыслей и одновременно успокаивали. Мы чувствовали себя словно беглецы, выброшенные волнами на какие-то запретные берега. Но, вернувшись к действительности, мы едва узнавали свои голоса.

— Бернар, — сказала Аньес, — ну вот видишь, я же говорила, что она появится.

— Да.

— Я вижу вокруг нее красную ауру… Эта женщина таит в себе зло…

— Да?.. А что ты видишь еще?

— Это пока все… Но знай — она ненавидит тебя, Бернар… Она ненавидит всех нас.

— Прошу тебя, не надо больше о ней…

Аньес смотрела в потолок и уже больше не обращала на меня внимания; я же испуганно думал о тех образах, которые она вроде бы различала на пожелтевшей и потрескавшейся штукатурке потолка. Ее, наверное, как и меня, преследовали навязчивые мысли, и только любовь могла отвлечь от них нас обоих. Я стал искать ее губы.

— Жулия очень похожа на твоего друга Жервэ, — прошептала она.

— Хватит, ни слова!

Я так стиснул ее в объятиях, что мог задушить. А может, именно это я и хотел сделать?

Аньес осторожно отстранилась от меня.

— Бернар, скажи мне откровенно… Ты любишь Элен?

— Это очень сложный вопрос, — ответил я.

— Ну хорошо, тогда скажи мне: любишь ли ты ее больше, чем меня?

— Больше, чем тебя?.. Я не знаю… Вы такие разные…

— Ну а ты мог бы жить со мной?

Я устало закрыл глаза.

— Думаю, что я ни с кем не мог бы жить вместе.

— И все же, несмотря на это, ты ведь хочешь жениться на ней.

— Я повторяю тебе: это очень сложный вопрос. Я ничего никогда не решаю. В моей жизни за меня почти всегда все решают обстоятельства.

Она склонила свою голову к моей и начала гладить мою руку.

— Ты очень забавный, Бернар: ты говоришь одно, а делаешь совсем другое, никогда не знаешь, что от тебя ожидать. Хорошо, скажи мне: тебе бывает, как моей сестре, стыдно за меня?

— Нет.

— А ты доверяешь мне?

— А с какой стати ты вдруг задаешь мне все эти вопросы? — возмутился я.

— Отвечай!

— Доверяю?.. Когда как.

— Ты не хочешь мне сказать правду, а значит, не доверяешь мне. Вы с Элен — одного поля ягоды. Я знаю, вы меня презираете и частенько между собой перемываете мне косточки.

— Послушай, ненавижу сцены, — зло заметил я, теряя остатки терпения, и вскочил, потому что мне вдруг показалось, что я опять переживаю одну из тех давнишних сцен: крики, слезы, пощечины, упреки… «Выходит, я для тебя ничего не значу?.. Ты всегда считал себя выше меня!..» Лавина подобных слов постепенно истощала, изводила, подавляла и в конце концов сломила меня. Начало всему этому задала еще моя мать, частенько унижавшая меня словами: «Из этого тупицы никогда ничего толкового не выйдет! О каком таланте может идти речь, если он не способен поступить в консерваторию!» Сама же она, разумеется, привыкла к аплодисментам, вызовам на «бис» и цветам. Но мама была талантлива и, возможно, имела право подавлять меня своей славой, тогда как моя жена… А теперь еще и Аньес, Элен, Жулия… Нет, все к черту, хватит! Мне следовало бы избавиться от всех троих!

Обеими руками я обтер лицо, как бы желая сорвать с него невидимую паутину. Но прошлое, переплетаясь с настоящим, цепко держало меня, не желая выпускать из своих объятий. Нужно было отбросить гнев и искать какое-то средство избавиться от этой троицы.

Уткнувшись в подушку, Аньес рыдала. Я вышел, хлопнув дверью. И почувствовал себя вдруг сильным, решительным и готовым разорвать сковывающие меня цепи. И все потому, что я остался один. Этот прилив сил скоро пройдет. Нужно воспользоваться моментом и что-то предпринять. В поисках бумаги я наткнулся на обертку от «Новеллиста» и крупными печатными буквами, какими обычно пишут анонимки, нацарапал на обороте: «МНЕ С ВАМИ НЕОБХОДИМО ПОГОВОРИТЬ, И КАК МОЖНО СКОРЕЕ». Я дважды подчеркнул всю фразу, как бы указывая на ее особую значимость. Затем, войдя в комнату Жулии, положил эту записку на самом видном месте, на камине.

Наконец-то я хоть что-то предпринял: противопоставил свою волю слепому ходу судьбы и поклялся продолжать сопротивляться ей. Правда, все мое прошлое существование в достаточной мере изобиловало такими же искренними и бесполезными клятвами. Однако еще никогда в жизни я не испытывал такого сильного желания бороться за себя. Встревоженный, но довольный собой, я вернулся в гостиную и решил подождать Жулию. Сев на табурет перед пианино, я приподнял крышку и прошелся по клавишам. Как и всегда, подобные прикосновения очищали меня от всех грехов. Музыка, словно обряд крещения, смыла с меня всю грязь, оставляя в глубине души одну лишь печаль, которая возникала оттого, что я не виртуоз и не настоящий артист, что я не один из тех пророков, которые будоражат и успокаивают толпы. Отсюда все мои несчастья… Не касаясь клавиш, я играл начало баллады соль минор Шопена. Странная беззвучная музыка в пустой квартире. Даже Аньес, привыкшая слышать мысли Элен, и та не догадывалась, что это я играю. Откуда ей знать, что сейчас я становлюсь не Бернаром и не Жервэ, а хорошим, добрым, чувствительным человеком, способным даже полюбить, если ему дадут возможность спокойно жить. Мои пальцы едва касались клавиатуры, но, внезапно напуганный тишиной, я остановился и закрыл пианино.

Вернувшись в сопровождении Жулии, Элен спросила меня:

— Вы не очень скучали, Бернар?

На что я искренне ответил:

— Я превосходно провел время.

Жулия сразу же направилась в свою комнату, чтобы переодеться, и мною овладела леденящая душу тревога. Я уже сожалел о том, что написал эту записку. Жулия, конечно, прочла ее — она не могла ее не заметить — и, наверное, пишет ответ, сейчас она опустит его мне в карман. Вот тогда я и узнаю, чего же она хочет, все пойму наконец и смогу действовать.

Аньес начала накрывать на стол, позвякивая приборами, в столовую вошла улыбающаяся Жулия.

— Иди помоги нам, лодырь ты этакий!

И абсолютная непринужденность в голосе, абсолютная естественность во взгляде! Но ведь она не могла не прочитать записку и не обратить внимания на это «вы», которым я давал понять, что ее комедия несколько затянулась!

— Бернар, порежь, пожалуйста, хлеб.

Вручив мне нож, она имела наглость притянуть меня к себе за шею и поцеловать. Аньес, побледнев, молча наблюдала за нами. Может быть, Жулия хочет положить мне ответ в карман? Нет, она так и не пожелала мне ответить и продолжает играть роль любящей сестры, растроганной встречей со своим братом после столь длительной разлуки. Я надеялся избавиться от неизвестности, но мои надежды и на этот раз потерпели крах. Она тоже приговорила меня быть Бернаром, и я был им.

— Прошу всех к столу, — позвала Элен.

Зарядили дожди, и мы уже никуда не выходили из дому. Газеты писали в основном о диверсиях, нападениях и жестких мерах, принимаемых в ответ властями. Элен на время дала отдых своим ученикам, и мы вчетвером мирно и безмятежно жили в огромных комнатах, все окна которых выходили на одну сторону, отчего наши лица всегда оставались наполовину в тени. Втайне от обеих сестер я настойчиво преследовал Жулию, однако мои старания скорее походили на попытки человека, охотившегося за мухой: в последний момент, когда моя рука уже готова была ухватить ее, та ускользала от меня. Все это происходило в квартире, как бы специально созданной для игры в прятки или для какой-то чрезмерно учтивой борьбы, начинающейся с улыбки на устах, в которой я, как правило, терпел поражение из-за того, что был мужчиной. Жулия всегда находила предлог, чтобы увязаться за Элен или Аньес. Будь то уборка, мытье посуды или стирка, она пользовалась любым предлогом и тут же ускользала от меня, любезно обещая: