- В семь часов сходимся в ресторане.

- Ладно.

В восьмом часу утра Вольф и Хлынов пили молоко на деревянной веранде ресторана «К прикованному скелету». Ночные поиски были безуспешны. Сидели молча, подперев головы. За эти дни они так изучили друг друга, что читали мысли. Хлынов, более впечатлительный и менее склонный доверять себе, много раз начинал пересматривать весь ход рассуждений, которые привели его и Вольфа из Парижа в эти, казалось, совсем безобидные места. На чём основано было это убеждение? На двух-трёх строчках из газет.

- Не окажемся ли мы в дураках, Вольф?

На это Вольф отвечал:

- Человеческий ум ограничен. Но всегда для дела разумнее полагаться на него, чем сомневаться. К тому же, если мы ничего не найдём и дьявольское предприятие Гарина окажется нашей выдумкой, то и слава богу. Мы исполнили свой долг.

Кельнер принёс яичницу и две кружки пива. Появился хозяин, багрово-румяный толстяк:

- Доброе утро, господа! - И, посвистывая одышкой, он озабоченно ждал, когда гости утолят аппетит. Затем протянул руку к долине, ещё голубоватой и сверкающей влагой: - Двадцать лет я наблюдаю… Дело идёт к концу, - вот что я скажу, мои дорогие господа… Я видел мобилизацию. Вон по той дороге шли войска. Это были добрые германские колонны. (Хозяин выкинул, как пружину над головой, жирный указательный палец.) Это были зигфриды - те самые, о которых писал Тацит: могучие, наводившие ужас, в шлемах с крылышками. Обер, ещё две кружки пива господам… В четырнадцатом году зигфриды шли покорять вселенную. Им не хватало только щитов, - вы помните старый германский обычай: издавать воинственные крики, прикладывая щит ко рту, чтобы голос казался страшнее. Да, я видел кавалерийские зады, плотно сидевшие на лошадях… Что случилось, я хочу спросить? Или мы разучились умирать в кровавом бою? Я видел, как войска проходили обратно. Кавалеристы всё ещё плотно, чёрт возьми, сидели на сёдлах… Германцы не были разбиты на поле. Их пронзили мечами в постелях, у их очагов…

Хозяин выпученными глазами обвёл гостей, обернулся к развалинам, лицо его стало кирпичного цвета. Медленно он вытащил из кармана пачку открыток и хлопнул ею по ладони:

- Вы были в городе, я спрошу: видали вы хотя бы одного немца выше пяти с половиной футов росту? А когда эти пролетарии возвращаются с заводов, вы слышали, чтобы один хотя бы имел смелость громко сказать: «Дейчланд»? А вот о социализме эти пролетарии хрипят за пивными кружками.

Хозяин ловко бросил на стол пачку открыток, рассыпавшихся веером… Это были изображения скелета - просто скелета и германца с крылышками, скелета и воина четырнадцатого года в полной амуниции.

- Двадцать пять пфеннигов штука, две марки пятьдесят пфеннигов за дюжину, - сказал хозяин с презрительной гордостью, - дешевле никто не продаст, это добрая довоенная работа, - цветная фотография, в глаза вставлена фольга, это производит неизгладимое впечатление… И вы думаете - эти трусы-буржуа, эти пяти с половиной футовые пролетарии покупают мои открытки? Пфуй… Вопрос поставлен так, чтобы я снял Карла Либкнехта рядом со скелетом…

Он опять надулся кровью и вдруг захохотал:

- Подождут!.. Обер, положите в наши оригинальные конверты по дюжине открыток господам… Да, да, приходится изворачиваться… Я покажу вам мой патент… Гостиница «К прикованному скелету» будет продавать это сотнями… Здесь я иду в ногу с нашим временем и не отступаю от принципов.

Хозяин ушёл и сейчас же вернулся с небольшим, в виде коробки от сигар, ящичком. На крышке его был выжжен по дереву всё тот же скелет.

- Желаете испробовать? Действует не хуже, чем на катодных лампах. - Он живо приладил провод и слуховые трубки, включил радиоприёмник в штепсель, пристроенный под столом. - Стоит три марки семьдесят пять пфеннигов, без слуховых трубок, разумеется. - Он протянул наушники Хлынову. - Можно слушать Берлин, Гамбург, Париж, если это доставит вам удовольствие. Я вас соединю с Кёльнским собором, сейчас там обедня, вы услышите орган, это колоссально… Поверните рычажок налево… В чём дело? Кажется, опять мешает проклятый Штуфер? Нет?

- Кто мешает? - спросил Вольф, нагибаясь к аппарату.

- Разорившийся фабрикант пишущих машин Штуфер, пьяница и сумасшедший… Два года тому назад он поставил у себя на вилле радиостанцию. Потом разорился. И вот недавно станция опять заработала…

Хлынов, странно блестя глазами, опустил трубку:

- Вольф, - платите и идёмте.

Когда через несколько минут, отвязавшись от говорливого хозяина, они вышли за калитку ресторана, Хлынов изо всей силы сжал руку Вольфа:

- Я слышал, я узнал голос Гарина.

В это утро, часом раньше, на вилле Штуфера, расположенной на западном склоне тех же холмов, в полутёмной столовой за столом сидел Штуфер и разговаривал с невидимым собеседником. Вернее, это были обрывки фраз и ругательств. На обсыпанном пеплом столе валялись пустые бутылки, окурки сигар, воротничок и галстук Штуфера. Он был в одном белье, чесал рыхлую грудь, пялился на электрическую лампочку, единственную горевшую в огромной железной люстре, и, сдерживая отрыжку, ругал вполголоса последними словами человеческие образы, выплывавшие в его пьяной памяти.

Торжественно башенным боем столовые часы пробили семь. Почти тотчас же послышался шум подъехавшего автомобиля. В столовую вошёл Гарин, весь пронизанный утренним ветром, насмешливый, зубы оскалены, кожаный картуз на затылке:

- Опять всю ночь пьянствовали?

Штуфер покосился налитыми глазами. Гарин ему нравился. Он щедро платил за всё. Не торгуясь, снял на летние месяцы виллу вместе с винным погребом, предоставив Штуферу расправляться самому со старыми рейнскими, французским шампанским и ликёрами. Чем он занимался, чёрт его знает, видимо спекуляцией, но он ругательски ругал американцев, разоривших Штуфера два года тому назад, он презирал правительство и называл людей вообще сволочью, - это тоже было хорошо. Он привозил в автомобиле такую жратву, что даже в лучшие времена Штуфер не позволял себе и думать намазывать столовой ложкой драгоценные страсбургские паштеты, русскую икру, любительские камамберы, кишащие сверху белыми червяками. Могло даже показаться, что в его расчёты входило непрерывно держать Штуфера мертвецки пьяным.

- Как будто вы-то всю ночь богу молились, - прохрипел Штуфер.

- Премило провёл время с девочками в Кёльне и, видите, свеж и не сижу в подштанниках. Вы падаете, Штуфер. Кстати, меня предупредили о не совсем приятной вещи… Оказывается, ваша вилла стоит слишком близко к химическим заводам… Как на пороховом погребе…

- Вздор, - заорал Штуфер, - опять какая-то сволочь подкапывается… На моей вилле вы в полнейшей безопасности…

- Тем лучше. Дайте-ка ключ от сарая.

Крутя за цепочку ключ, Гарин вышел в сад, где стоял небольшой застеклённый сарай под мачтами антенны. Кое-где на запущенных куртинах стояли керамиковые карлики, загаженные птицами. Гарин отомкнул стеклянную дверь, вошёл, распахнул окна. Облокотился на подоконник и так стоял некоторое время, вдыхая утреннюю свежесть. Почти двадцать часов он провёл в автомобиле, заканчивая дела с банками и заводами. Теперь всё было в порядке перед двадцать восьмым числом.

Он не помнил, сколько времени так простоял у окна. Потянулся, закурил сигару, включил динамо, осмотрел и настроил аппараты. Затем встал перед микрофоном и заговорил громко и раздельно:

- Зоя, Зоя, Зоя, Зоя… Слушайте, слушайте, слушайте… Будет всё так, как ты захочешь. Только умей хотеть. Ты мне нужна. Без тебя моё дело мёртвое. На днях буду в Неаполе. Точно сообщу завтра. Не тревожься ни о чём. Всё благоприятствует…

Он помолчал, затянулся сигарой и снова начал: «Зоя, Зоя, Зоя…» Закрыл глаза. Мягко гудело динамо, и невидимые молнии срывались одна за другой с антенны.

Проезжай сейчас артиллерийский обоз - Гарин, наверное, не расслышал бы шума. И он не слышал, как в конце лужайки покатились камни под откос. Затем в пяти шагах от павильона раздвинулись кусты, и в них на уровень человеческого глаза поднялся воронёный ствол кольта.