Как-то раз Доктор Слишком Поздно застал нас за этим занятием. Я направилась в открытый коридор, где обычно стирала белье. Когда обернулась, то увидела его. Он показывал пальцем на белую кучку в моих руках. Надо было что-то придумать. «Ах, это, сказала я, — для пятен». Я не лгала. Соль была нужна для яичной скорлупы. Доктор Слишком Поздно нахмурился, не понимая моего китайского. Что мне было делать? Я бросила всю драгоценную соль в таз с холодной водой. Он все еще наблюдал за мной. Тогда я вытянула какую-то тряпку из корзины с дамским нижним бельем, бросила ее в таз и начала стирать. «Видите?» — спросила я, показав ему пропитавшуюся соленой водой тряпку. Ах! В руках я держала трусики мисс Мышки, запятнанные ее месячной кровью! А Доктор Слишком Поздно, — ха, видел бы кто-нибудь его лицо! Краснее, чем те пятна. Когда он наконец ушел, я готова была расплакаться, оттого что испортила свою соль. Но когда я выловила трусики мисс Мышки — ах! Я увидела, что сказала правду! Пятна крови — их больше не было! Это было чудо Иисуса! Потому что с того самого дня я могла иметь сколько угодно соли — одну пригоршню для выведения пятен, другую — для яиц. Мне не нужно было больше заходить к Эрмей через заднюю дверь. И все же я время от времени угощала ее яйцом.

Я выкладывала яйца с солью и известью в глиняные кувшины. Их приносил мне Зен — разносчик с дороги. Одно яйцо — в обмен на треснутый кувшин, непригодный для хранения масла. У него всегда было полным-полно треснутых кувшинов. Это навело меня на мысль, что он либо очень неуклюж, либо без ума от утиных яиц. Позже я узнала, что он на самом деле без ума от меня! Правда! Его единственное ухо, мой единственный глаз, его треснутые кувшины, мои вкусные яйца — может, поэтому он подумал, что из нас получится неплохая пара. Он не говорил, что хочет, чтобы я стала его женой, он вообще был немногословен. Но я знала, что он об этом думает, потому что однажды дал мне кувшин без единой трещины. А когда я указала ему на это, он подобрал камешек и, отбив маленький кусочек от горлышка кувшина, отдал его мне. Таким вот образом мне доставались яйца и немного ухаживаний.

Спустя много недель яйца пропитывались известью и солью. Белки затвердевали и становились зелеными, а желтки чернели. Я знала это, потому что иногда съедала одно яйцо, чтобы убедиться, что другие яйца готовы облачиться в одежды из глины. Мне не нужно было красть глину. В Саду Призрака Купца ее было полно. Я покрывала яйца слоем глины, а затем заворачивала их в бумагу, в странички из брошюры «Добрые вести». Я сушила яйца в маленькой печи, которую сама сложила из кирпичей. Я не крала кирпичи. Они сами выпали из стен. Это были потрескавшиеся кирпичи. Каждую трещину я смазывала клейким веществом, выжатым из ядовитого растения. И когда солнечные лучи проникали сквозь трещины, насекомые не могли проползти через них, чтобы полакомиться яйцами. На следующей неделе, когда глиняные оболочки затвердевали, я в последний раз выкладывала яйца в кувшин и прятала их в северо-западном углу Сада Призрака Купца. До того, как меня настигла смерть, я успела спрятать десять рядов кувшинов, длиной в десять шагов. Они, должно быть, все еще там. Уверена, что мы не смогли все съесть. Я спрятала так много…

Для меня утиное яйцо было слишком дорого, чтобы есть его. Из этого яйца мог бы вылупиться утенок, который стал бы уткой. Эта утка могла бы накормить двадцать человек на Чертополоховой горе. А на Чертополоховой горе мы редко ели утку. И если я съедала яйцо, — а иногда я делала это, — перед моими глазами вставали двадцать голодных людей. Как я могла после этого чувствовать себя сытой? И если мне очень хотелось съесть яйцо, но я вместо этого прятала его, то была очень довольна собою, потому что у меня вообще никогда ничего не было. Да, я была прижимистой, но не жадной. Как я уже говорила, время от времени я давала по яйцу Эрмей и Лао Лу, который тоже припрятывал яйца. Он прятал их под кроватью в домике у ворот, где жил. Таким образом, по его словам, он мог видеть сны, в которых ел эти яйца. Он, как и я, тоже ждал лучшего времени, чтобы съесть их. Но мы не знали, что лучшее время станет худшим.

По воскресеньям Почитатели Иисуса собирались за столом для большой утренней трапезы. Это была их традиция: длинная молитва, потом куриные яйца, толстые куски соленой свинины, кукурузные кексы, арбуз, ледяная вода из колодца, затем другая длинная молитва. Чужеземцы любили есть в одно время горячую и холодную пищу, очень неполезно. В тот день, о котором я сейчас рассказываю, Генерал Кейп объелся за завтраком, встал из-за стола и, состроив ужасную гримасу, объявил, что у него болит живот и что он не сможет пойти в Обитель Всевышнего. По крайней мере, так нам сказал Йибан.

Тогда мы отправились на проповедь, и, сидя на скамье, я увидела, что мисс Баннер нервно стучит ногой. Она выглядела взволнованной и счастливой. Как только закончилась служба, она подхватила свою музыкальную шкатулку и отправилась к себе в комнату.

Генерал Кейп не спустился в столовую для полуденной трапезы. Мисс Баннер — тоже. Чужеземцы поглядели сначала на его пустой стул, затем — на ее. Они ничего не сказали, но я знала, о чем они подумали, ага. Потом чужеземцы поднялись в свои комнаты для послеобеденного отдыха. Лежа на соломенной циновке, я услышала мелодию из музыкальной шкатулки, мелодию, которую я так возненавидела в последнее время. Я услышала, как открылась дверь комнаты мисс Баннер, потом снова закрылась. Я прижала руки к ушам. Но перед моим мысленным взором она продолжала гладить живот Генерала Кейпа. Наконец, музыкальная шкатулка умолкла.

Я проснулась от криков конюха, мчавшегося по коридору: «Мул, буйволица, повозка! Их нет!» Мы все выбежали из комнат. Потом Эрмей выскочила из кухни с криком: «Копченая свиная нога и мешок риса!» Почитатели Иисуса смутились и начали звать мисс Баннер, чтобы она перевела их слова на английский. Но ее дверь была заперта. И тогда Йибан перевел им слова Эрмей и конюха. Почитатели Иисуса бросились в свои комнаты. Мисс Мышка выбежала оттуда, рыдая и щипля себя за шею — она потеряла медальон с волосами своего покойного возлюбленного. Доктор Слишком Поздно не мог найти свою медицинскую сумку. А у Пастора и миссис Аминь пропали серебряный гребень, золотой крестик, а также все миссионерские деньги на следующие полгода. Кто же мог сотворить такое? Чужеземцы застыли, словно статуи, не в силах ни пошевелиться, ни слова вымолвить. Может, они вопрошали Бога, почему он позволил такому случиться в день, когда они Его почитали.

Лао Лу уже стучал в дверь Генерала Кейпа. Нет ответа! Он распахнул дверь, заглянул и произнес одно-единственное слово: никого! Он постучал в дверь мисс Баннер. То же самое: никого!

Все разом заговорили. Я думаю, чужеземцы пытались решить, что же делать, где искать этих воров. Но теперь у них не было ни мула, ни буйволицы, ни повозки. А если бы даже и были, откуда им знать, где искать беглецов? Куда отправились Генерал Кейп и мисс Баннер? На юг, в Аннам? На восток, вдоль реки, в Гуанчжоу? В провинцию Гуйчжоу, где живут дикие люди? Ближайший йамень[27] находился в Йинтьяне — много часов пешком от Чангмианя. Но что сделает чиновник в йамень, когда узнает, что чужеземцы были ограблены своими же? Рассмеется — ха-ха-ха.

В тот вечер, в час насекомых, я сидела во дворе, наблюдая за летучими мышами, охотившимися на москитов. Я отказывалась впускать мисс Баннер в свое сердце. Я говорила себе: «Нунуму, зачем тратить впустую свои мысли на мисс Баннер — женщину, которая предпочла предателя своему верному другу? Нунуму, запомни отныне и навсегда: чужеземцам нельзя доверять». Позже я лежала у себя в комнате, все еще отказываясь думать о мисс Баннер, тратить на нее даже малую толику своей тревоги, гнева, печали. И все же что-то просачивалось так или иначе неведомым мне путем. Я чувствовала стеснение в груди, жар в голове, ломоту в костях — неприятные ощущения во всем теле.