С обычной энергией профессор Дрон обрушился на реваншистов, шовинистов, милитаристов, неонацистов, фашистов всех мастей, которых в силу слабой подкованности в политике смешал, разумеется, в одну кучу.

Это уже кое-кому не понравилось.

Профессору стали приходить угрожающие и оскорбительные письма. Раза два его лекции попытались сорвать… А когда во время очередного скандала он узнал хулиганов, заявил в полицию и подал в суд, дело приняло совсем плохой оборот. Началась травля.

И этот человек, лауреат Нобелевской премии, ученый и общественный деятель с мировым именем, гордость земляков — убит!

Как же могло такое произойти?

Произошло это так.

Ар тщательно разбирал бумаги — он увлекся: сложное уголовное дело, одно из тех, каких у Франжье было немного, но которые он умел выигрывать с неподражаемым искусством. И которые (и это главное!) служили основой его материального благополучия. На защите «политических жертв» много денег не заработаешь. Полиция не имела обыкновения хватать и бросать в тюрьмы миллионеров. Почему? Может быть, потому что их в рядах ниспровергателей и бунтарей не сыщешь? Но на таких процессах Франжье зарабатывал моральный, так сказать, капитал, престиж борца за правое дело.

А просто капитал, иначе говоря деньги, он добывал, защищая в судах уголовных преступников. Но не кого попало, а таких, кто мог хорошо заплатить.

В данном случае речь шла о «золотой молодежи». Трое сынков богатых родителей невинно развлекались тем, что, разъезжая поздним часом по загородным пустынным дорогам, выискивали одиноких женщин и девушек, затаскивали в машину и насиловали, а затем высаживали где-нибудь в глухом лесу в сотне километров от города.

Как ни странно, им это долго сходило с рук. Скрывая свой позор, жертвы не обращались в полицию. В тех же двух-трех редких случаях, когда такое обращение поступило, полиция ничего обнаружить не смогла.

Но однажды на очередную потерпевшую, высаженную из машины преступниками, случайно наткнулся полицейский патруль. Моментально сообразив, в чем дело, полицейские пустились в погоню и, без труда настигнув насильников, задержали их.

Начался процесс, в котором в качестве защитника был Франжье.

Вот к решающему судебному заседанию и готовил Ар документы.

Во-первых, Франжье доказал, что двое из трех арестованных подсели в машину позже. Они, оказывается, просто гуляли пешком (в тридцати километрах от города). Такая вот у них, у этих молодых, здоровых, спортивных юношей, привычка — проходить перед сном двадцать-тридцать километров по ночным дорогам. А что, нельзя?

На многочисленных опознаниях девушка в конце концов перестала их узнавать — Франжье требовал от нее все новых подробностей о нападавших — об их прическе, цвете глаз, галстуков, форме носа, настаивал на том, чтобы опознание проходило в полутьме, как было тогда, ночью, и т. д. и т. п.

В результате обвинение с этих двоих было снято, а потому и статья о групповом изнасиловании. Оставался третий, владелец автомобиля. Тут дело обстояло хуже. Во-первых, в машине обнаружили разные шпильки, цепочки, лоскут от порванной блузки, принадлежавшие потерпевшей, во-вторых, она безошибочно и не раздумывая на всех опознаниях, на всех фото указывала на преступника.

Тогда Франжье выдвинул такую версию: девушка сама навязалась обвиняемому, сама отдалась, а потом стала шантажировать его. Несчастный юноша, искренне увлеченный ею вначале, а затем понявший всю подлость этой падшей женщины, обманутый в своих благородных чувствах, уехал, и тогда она устроила весь этот цирк.

Чтоб подтвердить свою версию, Франжье привел десяток свидетелей, рассказавших, что они слышали, как девушка соблазняла обвиняемого.

Вот тех свидетелей и подыскивал Ар. Он как раз приводил в порядок их показания, когда в комнату вошел улыбающийся Франжье.

— Ну как, коллега, все в порядке?

Ар молча пожал плечами.

— Сегодня тебе удастся еще раз доказать, что ты настоящий мужчина.

Ар вопросительно посмотрел на адвоката.

— Так по крайней мере мне кажется, — усмехнулся Франжье. Он был, как всегда, элегантен, в галстуке сверкала жемчужина. От него исходил легкий аромат дорогого одеколона. — Ну, ладно, не буду мешать, коллега. Желаю удачи. — И он вышел.

Ар еще долго сидел, устремив в пространство пустой взгляд…

Таким и застала его Гудрун. Она была необычно серьезной, какой-то напряженной, словно следила за чем-то, видимым только ей.

— У нас сегодня операция, — прошептала она. — Ты меня понял?

— Какая операция? — машинально спросил Ар, хотя отлично понимал, о чем речь. Она так и сказала ему:

— Ты знаешь, о чем речь.

— Кого? — теперь тоже шепотом спросил Ар.

— Изменника и врага, — глаза Гудрун сверкнули. — Одного из тех, кто служит гегемонистам и империалистам.

— Кто поедет?

— Ты, я и Зебра.

Зеброй называли боевичку «Армии справедливости», молодую экзальтированную женщину, за цвет ее волос — чередование черных и седых прядей.

Ар помрачнел. Зебра уже имела на своем счету несколько взрывов и убийств, она не знала пощады, и человеческая жизнь для нее ничего не стоила, что чужая, что своя. От нее можно было всего ожидать.

— Ровно в девятнадцать часов я жду тебя у собора. Прихвати все, что надо.

Она ушла, а Ар вновь принялся внимательно рассматривать пространство…

В девятнадцать часов он подошел к собору.

Осенний вечер был прекрасен и тих. Ни ветерка, ни звука. Лишь на старом кладбище, примыкавшем к собору, лениво и неуверенно чирикали редкие птички. Пахло еще теплым камнем, корой, опавшей листвой и чем-то особым, неуловимым, чем пахнет всегда на кладбищах — вечностью и печалью.

Белые массивные стены небольшой церкви, пышно именовавшейся собором, возвышались над могилами. В этот час здесь было безлюдно.

Ар долго прохаживался возле могил.

Эти бесконечные кресты, каменные плиты и обелиски, скульптуры, холмики, укрытые цветами, эти скорбные лики мадонн и распятия всегда наводили на него грусть. Сколько людей прошло по земле весело, бодро, танцуя и распевая, целуясь и смеясь… И все закончили здесь свой путь. И все, что смеются и танцуют сейчас, и он в том числе, тоже закончат его здесь…

Во тьму тысячелетий уходит та дорога длиной в миллионы километров, по которой идут люди. Она во мраке. На мгновенье человек оказывается на свету, где все ярко, прекрасно и оживленно. На то мгновенье, что длится его жизнь. И снова он уходит во мрак, словно ступив на бесконечную ленту вечного транспортера, уносящего в небытие.

Миллионы лет человечества, секунды жизни человека. Один миллиметр на тысячекилометровом пути людей…

Ар неторопливо приблизился к старинному склепу из потемневшего гранита. В склеп вел узкий проход, перегороженный ржавой решеткой.

Он постоял перед склепом, незаметно оглядываясь. Затем, быстро пригнувшись, открыл решетку и нырнул внутрь. Посветив фонариком, достал из-под кучи гнилых листьев прорезиненный футляр, вынул большой револьвер, засунул за пояс, застегнул поплотнее плащ. Выглянул, осмотрелся, одним прыжком выскочил на дорожку.

И снова неторопливо побрел меж могил.

Гудрун ждала его в незнакомом «фиате», нетерпеливо поглядывая на часы. Ее длинные волосы были забраны под шапочку, плотно облегавшую голову. Темный плащ застегнут под самое горло, руки в перчатках лежат на руле.

На заднем сиденье неподвижно застыла Зебра. И она была в шапочке, черном плаще, черных перчатках. В полумраке машины лишь поблескивали глаза обеих.

Подождав, пока Ар закроет дверцу, Гудрун молча тронула машину с места.

Так и ехали они, ни слова не говоря, через весь город, по его оживленным в центре улицам, по пригородным аллеям, пока не выехали на широкую короткую дорогу, ведущую в «профессорский городок». Так называли небольшой жилой квартал, где находились укрытые зеленью виллы многих преподавателей университета.

Асфальтовая дорога петляла среди красивых домиков под красной черепицей, увитых плющом, окруженных густыми садами. На зеленых лужайках застыли румяные глиняные гномы в красных колпаках, валялись брошенные малышами игрушки, стояли плетеные стулья и качалки.