Короче, я принимаю решение бежать. В тюрьме между камерами нет телефона. Во всяком случае, у нас. Хотя говорят, что те, кто украл не гроши, а миллионы, живут в камерах получше, чем в иных отелях. Но не мы. Телефонов у нас нет, но связь есть. Тем более что у нас, у всех троих, один адвокат — Франжье. Он навещает нас почти ежедневно — готовит план защиты. Так, по крайней мере, все думают. Но он готовит план побега.

Весь план покоится на глупости и доверчивости тюремных властей. Я позже много раз задавался вопросом: как получилось, что в нашей стране, где подозрительность тюремного начальства может сравниться только с его жестокостью (уж мне можете поверить), оно в то же время бывает крайне доверчиво, а в чем-то даже гуманно? Но потом сообразил, что никакого противоречия здесь нет. Просто жестокость и подозрительность оно проявляет к одним, а наивно и гуманно ведет себя с другими.

Еще когда нас задержали, полицейские намяли нам бока и вообще не церемонились. Но, когда выяснилось, что мы «политические», но не коммунисты, а, как они нас называли, «праваки», отношение сразу изменилось. Порой у меня создавалось впечатление, что они нас даже побаиваются, как бы смутно опасаются, что придет наш час и, в случае чего, мы им все припомним.

Через посредство нашего адвоката одно довольно солидное издательство заказало нам с Гудрун брошюру на тему «Юридические права студенчества в борьбе за свою автономию». Для того чтобы написать этот труд, нам необходимо работать в библиотеке Научно-исследовательского юридического института. Выясняется, что и институт заинтересован в этой работе. Учитывая ходатайства издательства и института, а также то, что следствие затягивается (и соответственно наше предварительное заключение) и что вина наша пока не доказана, администрация тюрьмы дает согласие.

И нас с Гудрун начинают ежедневно возить — правда, в наручниках — в читальный зал института. Там рядом с большим залом есть маленький — всего два стола и шкафы с каталогами. Из этого зала одна дверь ведет в холл (в него ведут и все другие двери читальни), а другая — из холла на улицу. Но если пройти в библиографический кабинет, то можно попасть во двор (проходной).

Читальня открывается в девять часов, а библиографический кабинет и малый зал с каталогами в восемь. Поэтому основной народ приходит незадолго до открытия, чтобы занять места получше в большом зале, и лишь немногие приходят к восьми. К этому часу привозят и нас, сажают в маленькую комнату. Полицейские, с которыми мы сцеплены наручниками, отпирают их, садятся за второй свободный стол и листают какие-нибудь журналы.

В день X, едва мы начали работать, в комнату входит Рика в парике, в темных очках, я едва узнал ее. Она оглядывается, ища место, и в конце концов садится за стол полицейских, попросив их подвинуться. Минут через десять появляются еще две девицы в очках и начинают смотреть каталоги.

Сначала мне становится смешно — я чувствую себя на съемках детективного фильма, и притом не из лучших. Эти парики, наручники, темные очки…

Но постепенно меня охватывает волнение. Да нет, это не детективный фильм, это жизнь. И смерть, между прочим, тоже. Я чувствую, что Гудрун вся в напряжении.

Дальнейшие события застают нас врасплох. Внезапно дверь распахивается, и на пороге появляется человек в маске с пистолетом в руке. В то же мгновенье Рика молниеносным и поразительно сильным для столь изящной женщины движением опрокидывает на полицейских стол, и те шлепаются на пол в нелепых позах, а на них сыплются журналы, книги, подшивки газет.

Мы с Гудрун приходим в себя и выскакиваем в холл. Рика за нами. Обе девушки, возившиеся возле каталогов, изображают панику. Они неловко топчутся в дверях, загораживая нас от полицейских, стрелять те не могут, так как рискуют попасть в этих, не вовремя подвернувшихся растерянных девиц.

Мы быстро минуем пустынный холл, влетаем в библиографический кабинет, устремляемся к двери во двор. Путь нам преграждает какой-то старикан в старомодном пенсне. «В чем дело, куда вы?» — кричит он фальцетом. Человек в маске, не останавливаясь, стреляет в него. Старик падает, девушки-библиографы визжат, хлопают двери, слышны крики… Мы выскакиваем во двор, там стоит большой черный «ситроен» с заведенным мотором. Мы ныряем в него, и машина через проходной двор выезжает на параллельную улицу и вливается в поток движения.

Мы с Гудрун и Рикой высаживаемся у тихого дома на окраине. Человек в маске, которую он так и не снял, и сидевший за рулем парень, лица которого я не разглядел, продолжают путь. Больше я их никогда не встречал.

Забегая вперед, скажу, что девушки, которые помогли нам «заклинить» полицейских, отделались легко, хоть их и вызывали на допрос, но обвинить ни в чем не могли. На их месте кто хочешь заметался бы, запаниковал…

Не так легко отделался старик библиограф: пуля угодила ему в печень — будет на всю жизнь инвалидом. Но, во-первых, пусть радуется, что в живых остался, во-вторых, пенсия по инвалидности больше, чем по старости, тоже хорошо, и, в-третьих, нечего изображать из себя героя, если тебе за шестьдесят.

Гудрун со своей дурацкой любовью к театральным эффектам, конечно, сразу же послала в газеты письмо, где, в частности, писала:

Что касается Зебры, то она осталась в тюрьме, и мы ломали головы, как ее оттуда вытащить.

Вся эта история вызвала много шума в газетах. Писали об «обнаглевших анархистах», о «новом примере беспомощности полиции», о «необходимости, наконец, навести порядок». Сенсацией выглядело поведение известной журналистки Рики, доказавшей не только словом (в своих статьях), но и делом (участвует в нашем освобождении), что борьба «бунтарей» выходит за рамки полемических стычек и превращается в открытые вооруженные столкновения. Между прочим, ее поступок у многих вызвал сочувствие и даже восхищение — в основном у газет правого толка.

Все, что случилось тогда со мной, напоминало мне сцены из иных научно-фантастических романов: герой как бы движется в пространстве и времени и в то же время пребывает в неподвижности. Он и участвует в событиях и одновременно наблюдает их со стороны. Мне казалось, что я совсем мальчишка, школьник, студент. Меня увлекают школьные вечеринки, девчонки, еще какая-то ерунда. И в то же время я понимал, что стал опасным преступником, террористом, поджигателем и грабителем, похитителем, да и убийцей. Во всяком случае, соучастником убийства. Что обратного пути нет, что я должен уйти… да нет, уже ушел в подполье.

В жизни у всех у нас много рубежей. Минуем их один за другим. И не бывает возврата к прошлому. К хорошему ли, к плохому.

Вот и сейчас, когда я мысленно пишу эти свои «мемуары», я подошел к очередному рубежу. К какому? Ведь какой-то рубеж неизбежно станет последним… Но мы еще поговорим об этом. А тогда я ушел в подполье. И Гудрун и Рика. Сначала меня это напугало. Все же я занимался на юридическом факультете и имел кое-какое представление о возможностях современной полиции, об Интерполе, о трудностях и опасностях жизни вне закона.

Но потом я сказал себе: в нашей стране, во всей Европе, не говоря уж об Америке, Юго-Восточной Азии или Ближнем Востоке, в подполье живет, действует и процветает такое количество террористов, бандитов, уголовников, торговцев наркотиками, беглых банкротов, наемных убийц, разных мафиози и членов преступных синдикатов всех мастей и рангов, что они вполне могли бы составить население небольшой страны, уж не меньше Швейцарии, во всяком случае.

Это особый мир, особая страна. Здесь свои законы и правила, свои пути и столицы, сюда легко попасть, но почти невозможно отсюда выбраться. Здесь идут свои войны, и гибнут свои герои. Только здешний герой в той, нормальной, жизни преступник. Мир и антимир, вещество и антивещество (нет, я решительно переначитался фантастики!).